Читать книгу Видно, дьявол тебя не изгнал. Когда Любовь, Психоз и Проклятье отличаются только названием… Нуареск. Книга первая - Фортуната Фокс - Страница 6

Серая железная дверь нехотя приотворилась на цепочке. Как пергамент иссохшее, как уксус кислое лицо Матвея Илларионовича Затворкина показалось в проеме. Поистершийся халат индигового бархата и до белизны поседевшая, изъеденная плешью шевелюра знавали времена намного лучше. Но своей горделивой стати академик, лишь ему ведомыми усилиями, не утратил даже под девяносто лет.

– Ну и чем обязан? – прогнусавил он с былой надменностью. – Стряслось чего? – Сквозь золотые очки водянисто-свинцовый взгляд давил презрением. Холодным, непоколебимым, с каким не очень-то уместно смотреть и на чужую девочку-подростка, не то что на собственную внучку.

Но Ларочку, привыкшую жить с ощущением, что для деда она не более чем букашка, не только ненужная, но постыдная, провинившаяся уже своим появлением на свет; Ларочку, всё детство цепеневшую от грозных дедовых взоров, теперь – в семнадцать с половиной – лишь разбирал хулиганский смешок.

Теребя на шее бархотку с шипами, девушка поинтересовалась:

– Не соблаговолите ли пустить меня на порог, ваша милость? – Тонкие чернильные губы ядовито зазмеились. – В подъезде, знаете ли, неуютно. Я продрогла до костей, не откажусь от чашечки чая.

Остерегаясь новоприобретенных замашек своей внучки, что в один миг превратилась из замкнутого ребенка в агрессивного тинейджера, Затворкин не спешил распахивать дверь.

– Э-э, нет! – возразил он, так высоко вздернув подбородок, что голова затряслась от напряжения и свисающая с очков золотая цепочка захлестала по дряхлой шее. – Твои чаепития стали обходиться мне слишком дорого!

– Да что ты? – Лара с притворным недоумением выпучила лисьи глазки.

– Гранатовый браслет!

– Не понимаю, о чем ты…

– А жемчужные серьги! Надеялась, я не замечу?

– Подумаешь! – фыркнула девушка. – И чего ты так дрожишь над этими допотопными цацками? Кому они сдались, кроме тебя!

Однако старик был непреклонен. Уже не впервые после визита внучки он недосчитывался ценных вещей, с прискорбием догадываясь, что едва ли они были прихвачены для личного пользования. И вот исполнился решимости положить этому безобразию конец. В оплате учебы и достаточном, на его взгляд, содержании он ей, несовершеннолетней, отказать не может, а что до всего остального…

Девчонка сама решила жить самостоятельно, из дома он ее не гнал. Да и сейчас готов принять обратно непутевое создание. При условии, что та будет послушно соблюдать все заведенные им правила. А одна, такая молоденькая, неуправляемая, куда ж она скатится? Вот уже и до воровства докатилась…

Но была непреклонна и Лара, вкусившая все прелести долгожданной вольной жизни. Ни за какие коврижки она больше не согласится жить в этом живом склепе!

– А если понадобится, то и впрямь лучше украду, чем к тебе на поклон таскаться, – дерзко выкрикивала она, притопывая копытчатым каблуком. В такт притопам позвякивали цепи на распахнутой косухе, плясали красно-зеленые полосы коротенького свитерка и сверкали металлические заклепки на кожаной мини-юбке. – Пока же обвинять меня в воровстве недопустимо! Ну взяла пару побрякушек из собственного дома. Так ведь они принадлежали моей маме или бабушке, стало быть, и я такая же хозяйка. Наследница!

– Ошибаешься! – гневно возразил дед. – Это принадлежало матери Георгия, а вовсе не твоей.

Лишнее упоминание о неведомых родственничках всякий раз выводило Лару из себя.

– Ты бы не злил меня, старичелло, своим эфемерным Георгием! – зашипела девушка. – Где же носит твоего ненаглядного сыночка? Что же за все эти годы о тебе ни разу не вспомнил? А? Да потому что его нет… его попросту нет в твоей жизни. А я вот, заметь, есть! И мне нужны деньги! Срочно!!!

– Для чего же, позволь осведомиться? – оскалился академик, блеснув мастерски выполненной вставной челюстью. – Для каких таких нужд? – Его уничижительный взгляд смерил внучку от худеньких голеней в черных гетрах до буйства тяжелой, чуть вьющейся рыжины. Громоздкий перстень-филин с кроваво-красными кристаллами глаз и длиннющие заостренные ногти, того же болотного оттенка, что и лаковый рюкзачок, были отмечены с особым ехидством. – Неужто нынче поддерживать образ труболётки такое затратное дело? – сардонически скривился старик.

Внучка выдержала его гримасу с нахальной усмешкой. Она тоже стояла гордо выпрямившись, к тому же наступательно подбоченившись.

– Да говори ты что угодно, издевайся сколько влезет, только дай денег, старая скотина! Дай!!! – уже совсем разнузданно потребовала Лара. – Я же знаю, у тебя есть! И на тот свет ты всё равно их с собой не прихватишь. А мне они нужны сейчас. Очень-очень-очень!!! Ну к кому мне еще обратиться? У меня же, кроме тебя, скупердяя, никого!

– Обычную сумму получишь в конце следующего месяца, – сурово отчеканил дед. – А до тех пор не таскайся сюда понапрасну. Не трать мое время.

Дверь с грохотом захлопнулась перед самым носом девушки. За дверью прошаркали удаляющиеся шаги, проскрипел паркет.

– О! Деловой! – в яростном бессилии расхохоталась Лара, пнув по железной преграде мыском ботильона.

Басовитый вой металла, слившись с хохотом: «Ту-у-у… ха-ха… у-ум-м-м… а-ха-а-а», – жутковатым эхом загудел по подъезду. Холодный и неприветливый, он, как всегда, удручал запахом старья, сырости, тлена. Подавлял своей обветшалой роскошью. Широкие лестницы с облупленными перилами, высокие потолки с осыпающейся лепниной, тусклые арочные окна, вечно громыхающий лифт – всё здесь навевало меланхолию, всё пугало так же, как в детстве. Потому-то, едва повзрослев и став студенткой медицинского колледжа, Илария Отморозкова воспользовалась первой же возможностью отсюда съехать. И теперь лишь по великой надобности наведывалась в мрачную дедовскую обитель.

Дом, в котором она выросла, был построен в пятидесятые годы двадцатого века исключительно для партийно-интеллектуальной элиты вроде ее деда. Монументальная двенадцатиэтажка снаружи, не менее чем изнутри, устрашала своей несуразной готичностью: мутно-серый, пасмурнее онежских туманов, гранит, барельефные гербы и знамена, грозный профиль вождя всех народов. Сей монстр сталинского ампира возвышался одинокой башней среди «сталинок» пятиэтажных в старом центре города, на прибрежном Солнечном бульваре. Вот только солнечные дни здесь выдавались так же редко, как и солнечные настроения у местных обитателей. Так что этому бульвару скорее пришлось бы впору название Закатный.

«Ничего-ничего, скоро всё переменится, – уговаривала себя Лара, вприпрыжку спускаясь по ступенькам. – Недолго проклятому скряге осталось коптить небо! Вот-вот отправится в иные миры, ведь он стар уже сверх всякой меры».

Тогда она, Лара, станет единственной хозяйкой и квартиры, и дедовых сбережений, а главное – самой себе. Первым же делом она избавится от этой ненавистной недвижимости, а на вырученные денежки купит другую – в новостройке, в новом центре Утронска. И жизнь наладится!

На одном дыхании миновав пять этажей, девушка вырвалась на свежий воздух – запыхавшаяся, с тревожно колотящимся сердчишком. Нервная и взвинченная, впрочем, как всегда.

Во дворе было ни души, лишь хулиганил вихреватый ветер – ее любимое ненастье! Лара подружилась с ним еще в раннем детстве. Пришлось. Дожди и ветра стали ее союзниками против плюгавых отпрысков местной интеллигенции. Лишь в непогодь, когда «хорошие, умненькие детки» тухли по домам, она могла погулять спокойно, не опасаясь их пакостных дразнилок, что по сей день горят в ней огненным клеймом:

Бестолковые соседские бабки, вместо того чтобы заступиться, мерзко шушукались за спиной. Кто в суеверном ужасе шарахался от малютки. Кто с гадливым любопытством таращился как на неведому зверушку. Сочувственные взгляды и вздохи были лучшим проявлением внимания, выпадавшего на ее безотрадную долю.

Ноги стремительно уносили Лару прочь от гнетущих воспоминаний. Оттуда, где всё дышало призраками прошлого и отголосками страшных семейных тайн, тоскливыми днями и ночными кошмарами. Но что-то, как и во всякий другой визит, заставило обернуться напоследок. В ностальгической дымке – бесконечно печальной и нежной одновременно – всплыли картинки совсем ранних лет.

…Когда по воскресеньям высокий, осанистый, невообразимо гордый академик выводил из подъезда по-буржуйски разодетую крошку-внучку, соседи обмирали им вслед. У подъезда ожидала черная «Волга», водитель которой услужливо распахивал задние дверцы. Вопреки природной сквалыжности, Матвей Илларионович любил пустить пыль в глаза простым смертным. Те воскресные часы были единственными лучиками в кромешном Ларочкином детстве. Ведь они ехали навещать ее непостижимую, но беззаветно любимую маму…

Мятежный мокроасфальтовый взгляд полоснул двор с сиротливыми скамейками, детскую площадку с песочницами и скрипящими на ветру качелями. За площадкой, облетая, шелестела аллея карельских берез. За нею виднелась предзакатная набережная. Мощеная коралловой плиткой прогулочная дорожка тоже уныло пустовала. Только безжизненное золото листвы кружило над ней да плавало в рябых лужах. Безжизненной выглядела и сталь онежских вод, отражающая беспросветную дымчатость небес. На волнах качались нахохлившиеся утки. Над волнами тревожно похныкивали чайки. В довершение хмурого пейзажа Север нагонял нешуточные тучи. Того и гляди снова заморосит.

Лара застегнулась на молнию. Даже вдохновенной любительнице ненастья больше не хотелось оставаться под открытым небом. Надо спешить туда, где тепло и весело. Где ждут друзья и вкусно пахнет абрикосовыми слойками.