Читать книгу После бури - Фредрик Бакман - Страница 21

Напоследок Фатима убрала верхний этаж ледового дворца, раньше там находились кабинеты работников клуба и правления, но теперь их вытеснили в маленькие закутки в глубине. Большую часть этажа отдали под новый детский сад. Дети в наших краях встают на коньки раньше, чем начинают ходить, – это, собственно, все, что вам следует знать об отношениях города и хоккея: спорт толкает жизнь вперед. Ничего не поделаешь.

В последнее время Фатима избегала людей в супермаркете – все спрашивали, что с ее сыном, а она не могла ответить. Прошлой весной все было как во сне: он выигрывал и его боготворили, потом он получил травму, и все в нем разочаровались. Затем он поехал в Северную Америку, чтобы принять участие в драфте НХЛ – Фатима едва понимала, что это такое. Они сидели за кухонным столом, и Амат объяснял ей, как взрослый ребенку: «Понимаешь, мама, НХЛ – это лучшая лига, там, в Северной Америке, играют профессионалы. Каждое лето лига устраивает драфт, там из команд выбирают двести молодых игроков, которым дают шанс проявить себя в НХЛ. И я могу туда попасть. Как Петер!» Амат пообещал, что, когда подпишет свой первый контракт, купит маме большой дом на Холме и «мерседес». Фатима засмеялась: «Зачем они мне? А вот новая посудомоечная машина и немного покоя не помешали бы».

Весной планы у Амата были такие грандиозные, что они не помещались в их тесной квартирке. Все, что от них осталось, – сломанная посудомойка. Он заперся у себя в комнате и несколько месяцев оттуда почти не выходил. Что она за мать такая, если не может ответить на вопросы о том, что с ее сыном? Вахтер научил ее, что в хоккее не принято уточнять характер травмы, иначе в будущем противник использует эту информацию, чтобы ударить в больное место, – говорят только «травма нижних конечностей» или «травма верхних конечностей». Но Фатима даже не знала, что у Амата за травма. Что у него разбито – нога или сердце?

Она погасила свет, вышла на трибуну и, сдерживая слезы, посмотрела на арену. После Амата придут новые игроки, они будут возноситься на вершину успеха и падать, только льду все равно. Со стороны можно подумать, что достаточно взглянуть на улыбку подростка, которого выбрали на драфте НХЛ, и ты поймешь все о детском спорте, но каждый год Фатима видела сотни родителей, проводивших в ледовом дворце тысячи часов и надеявшихся, что это случится именно с их подростком. Они приезжали сюда на взводе и уезжали в изнеможении, потели в автомобилях и мерзли на трибунах, отдавали половину состояния на членские взносы, а другую половину выкладывали за снаряжение и при этом продавали лотерейные билеты и торговали в киоске клуба на общественных началах. Им приходилось тратить все свое время, никогда не жаловаться, вытирать коньки, слезы и задницы. Без этого никуда. Родители должны принести себя в жертву во имя мечты, но если ты действительно хочешь понять, что такое детский спорт, тебе недостаточно знать имена победителей. Тебе нужно знать тех, кто был на самом пороге победы.

Фатима окинула взглядом лед от борта до борта, вспоминая, как между ними летал Амат. «Шустрый, как кот из мешка, – говорил вахтер. – Далеко пойдет». Значит, станет настоящим хоккеистом, думала Фатима. «Далеко пойдет» – будет зарабатывать на игре. В местных краях это не просто игра, и зарабатывать на ней начнет не только Амат, а все. «В хоккее ничего не бывает бесплатно, мама, хоккею нужно отдавать себя целиком!» – говорил маленький Амат и был прав. Все детство он играл в подержанном снаряжении. Они всегда зависели от благодетелей, вроде Петера Андерсона. «Это не благотворительность, а инвестиции», – из самых добрых побуждений поправлял ее Петер, но, когда Амат стал лучшим, Фатима поняла, что это значит: теперь все захотели получить свои дивиденды.

Сморгнув слезы, она вдохнула поглубже и зажмурившись двинулась к выходу. Увидев ее, вахтер посмотрел в окно и, немного поколебавшись, осторожно сказал:

– Слушай, здесь сейчас Фрак, я могу попросить его подбросить тебя до дома…

– Мне от него ничего не нужно, доеду на автобусе, – ответила Фатима.

Ненависти в ее голосе не было, лишь что-то близкое – все, на что Фатима была способна. Вахтер попытался уговорить ее, но тщетно. Вздохнув, он молча проводил ее взглядом.

Фрак стоял у входа, взъерошенный, с окровавленным рукавом. Они чуть не столкнулись, Фрак в последний момент отпрыгнул в сторону, и Фатима прошла мимо прежде, чем он успел открыть рот. Она знала, он хочет спросить, как себя чувствует Амат, все в городе хотели это спросить, но на самом деле им было все равно. Им плевать, как он себя чувствует. Они хотят знать одно: может ли он играть, может ли побеждать, можно ли использовать его в своих брошюрах. Но даже его мама не знала, что он теперь может, а чего нет.

Фатима шла к остановке нагнувшись, против ветра, шаг вперед, полшага назад. Она долго ждала автобус, но он так и не пришел. В бурю город опустел. Фатима могла бы вернуться и, несмотря ни на что, попросить Фрака подбросить ее до дома, но она скорее умрет, чем обратится к нему за помощью. И она отправилась в долгий путь до Низины пешком по шоссе, совершенно одна. Ветер рвал ее волосы, когда она перебежками пробиралась вперед. Ноги болели непрерывно, а в спину боль впивалась внезапно, без предупреждения, иногда с такой силой, что Фатима чуть не падала.

Деревья склонились над дорогой и заслонили небо, и Фатима вспомнила, как боялась местной природы, когда они переехали в Бьорнстад. Ветер, мороз, лед и бесконечный снег – казалось, все это только ждет своего часа, чтобы тебя убить; было так холодно, что Фатима не знала, переживет ли зиму. Теперь эта природа для нее – самое прекрасное, что есть на земле. У нее до сих пор захватывает дух при виде снега, такого белого, что через несколько секунд глаза слепнут; при виде льда, такого блестящего, что, если стоять у озера рядом с ледовым дворцом, бесконечный горизонт сливается с небом. Голова идет кругом от этого дымчатого пейзажа, в лесу тишина такая, будто уши забиты ватой, будто деревья поглотили все звуки мира. Поначалу ей нравились здешние люди, а от здешней природы она старалась защитить сына, теперь все стало наоборот.

Фатима остановилась на обочине. В глубине души она понимала, что этого делать не стоит, это опасно, надо идти домой, пока буря не разгулялась еще сильнее. Но ноги больше не слушались, спину опять прихватило, легкие перестали дышать. Она была на полпути между ледовым дворцом и Низиной, предстоял самый тяжелый отрезок пути – только асфальт и одиночество. Она уперлась ладонями в колени, хватая ртом воздух, и думала о хоккее. Ничего удивительного, ведь когда человеку страшно, он вспоминает счастливые моменты, а ее счастливые моменты те же, что у Амата. Сыновьям этого не понять.

Амат был так похож на своего отца – тот же мягкий голос и решительный взгляд. Счастье и проклятье Фатимы в том, что всякий раз, когда ее наполняла гордость за сына, ей делалось больно. Отец Амата умер до того, как они сюда переехали, он так и не увидел, как сын добился успеха в спорте, о существовании которого его папа и не знал, – мальчик родился в городке рядом с пустыней, но обрел свой дом среди льда.

Сама виновата, думала Фатима, ведь это она учила его быть благодарным за все. Этот город сломал его, но она сама рассказала ему, как позволить себя сломить. «Мы должны быть благодарны», – повторяла она, пока эти слова не превратились в незримые татуировки изнутри век у сына. Он стал лучшим, и она была счастлива, потому что к нему наконец-то стали относиться так, будто здесь и правда его дом. Будто это его клуб, его город, его страна. Тогда Фатима еще не знала, что тяжелее предрассудков Бьорнстада только его ожидания. Амат по-прежнему всего лишь мальчишка, он живет на земле восемнадцатый год, но хоккей уже взвалил на него непосильную ношу, которую и взрослый мужчина вряд ли потянет.

Еще несколько лет назад он казался слишком маленьким и слабым для хоккея, последнее хуже всего, в здешних краях быть слабым нельзя. Петер тогда утешал Фатиму, рассказывал ей историю о том, как сам стоял накануне самого крупного матча в истории Бьорнстада в раздевалке и кричал: «Пусть у них есть деньги, зато у нас есть хоккей!» То, что другим кажется слабостью Амата, на самом деле его сила, считал Петер: Амат был мягким, он ездил на коньках не напрягаясь, поэтому научился быстрее других. Возможно, это и так, думала Фатима, а возможно, ему просто приходилось уворачиваться от остальных мальчишек, которые были вдвое больше и пытались его прикончить. Это жестокий спорт, и она так и не смогла привыкнуть ни к маленьким медведям на льду, ни к большим за его пределами – именно так выглядели отцы мальчишек, когда собирались на матчах вокруг ворот и кричали: тяжелые и неповоротливые с виду, но быстрые и безжалостные, едва ты оказываешься в их поле зрения. Она давно поняла, что хоккей здесь – привилегия высшего общества, ты станешь хоккеистом, только если родился в правильной семье. Поэтому они изобрели множество традиций и ритуалов, отдельный язык со множеством специальных понятий, чтобы уже в детской команде отделить своих от чужих. Однажды Фатима услышала, как один из мужчин пошутил: «В этом спорте слишком много спорта!» – и сразу поняла, что он имеет в виду. Им мало просто спорта, они хотели изощренной игры, в которой можно купить место себе и своим детям.

Фраза была сказана Фраком, который за все время ее работы едва ли перемолвился с Фатимой парой слов, пока Амат не попал в лучшую команду клуба. С того момента он вдруг начал давать ей советы «на будущее», рассказывать, «что для мальчика лучше», обсуждать НХЛ, агентов и контракты. Может, Фатима и не знала всех этих красивых слов, но одно она поняла сразу: Фрак думает, будто ее мальчик принадлежит Бьорнстаду. Фрак напечатал брошюру с фотографией Амата и слоганом о том, что вложивший деньги в Бьорнстад не ошибется, и здесь вдруг пригодился факт, что Амат – выходец из Низины. Фрак даже хотел сфотографировать, как Фатима и Амат собирают на трибунах пивные банки, – он слыхал, что они занимаются этим, чтобы наскрести денег на аренду квартиры, но вахтер, узнав об этом, орал на него так, что стекла в окнах гремели на весь ледовый дворец. А Фатима ничего не сказала, она старалась быть благодарной, хотя это становилось все труднее.

Фатима открыла глаза. Она сидела на корточках на полпути между ледовым дворцом и Низиной. Уперевшись пятками в землю, она медленно встала и снова пошла, но сил не было. Ветер налетел сзади, толкнул ее в спину, она попыталась удержаться на ногах, но не смогла и плашмя упала в канаву. И так и лежала, и ветер гудел у нее в ушах. Все исчезло.

Весной этот Фрак давал интервью местной газете, в котором назвал историю Амата «сказкой про Золушку», подтверждающей, что «в Бьорнстаде играть в хоккей могут все». Нет, подумала Фатима, это сказка только потому, что так не бывает. Она читала, как Фрак хвастается, что они делают «огромную ставку на команду девочек», а сам каждую неделю приходил в ледовый дворец и уговаривал вахтера дать им самое неудобное время, чтобы удобное досталось сыновьям богатых папаш. Девочки в клубе были нужны еще меньше, чем дети из Низины, все они были лишь конкурентами за время в расписании. Потому что Петер был прав: хоккей принадлежит таким, как он.

Фатима вспомнила их первые годы в Бьорнстаде, она тогда ничего не знала о медведях, но в ледовом дворце повсюду были эмблемы с ними, поэтому она взяла в библиотеке книгу про медведей и начала читать, в надежде лучше понять город через этого зверя. И у нее получилось. Первое, что она узнала: около сорока процентов медвежат погибает в первый год жизни, главным образом их убивают взрослые чужие самцы. Тогда Фатима поняла, что в один прекрасный день, если кто-нибудь будет угрожать ее детенышу, ей тоже придется стать медведем. Она боролась за его право быть беззаботным ребенком, беспечным и наивным, как и все остальные. За право играть и веселиться. Скажем прямо, даже Фатима не ожидала, что Амат достигнет таких высот и так «далеко пойдет», ей нравилось, что он равнодушен ко льду. Он не рвался туда, и этого было достаточно. Но постепенно, по мере того как он становился старше, хоккей занимал законное место в его жизни. Пока все были маленькими, богатые дети имели привилегии, но, когда стали подростками, все забыли про родителей Амата, на первое место вышел его талант. Пока команда выигрывала, его все любили. Амат быстро привык. Да, наверное, и Фатима тоже. Теперь ей было стыдно – возможно, она прогневила Бога и мироздание, приняв как данность то, что сегодня есть, а завтра нет. Весной она первая заметила, что что-то не так: Амат по-прежнему забивал голы каждый матч, но он перестал быть мягким. Он был натянутым как струна, ведь во время игры на плечах у него лежал весь мир, и вскоре тело не выдержало.

Немного погодя соседка рассказала Фатиме, что в Низине все расстроены из-за «слухов» про Амата, но поддерживают его. «Каких слухов?» – спросила Фатима, и соседка рассказала, что в интернете пишут, будто Амат симулирует травму. А на самом деле бережет себя для драфта НХЛ и ведет себя «нелояльно». Нелояльно? По отношению к чему? Можно подумать, его тело принадлежит клубу.

В ледовом дворце и супермаркете то и дело попадались мужчины, которые хотели дать Фатиме хороший совет, и под конец она перестала слушать всех, даже Петера. Амат уехал в Северную Америку, потерял все и вернулся домой опустошенным.

Фатима не знала, сколько времени лежит на земле, но когда она в последний раз собралась с силами и вскарабкалась на обочину, то почувствовала себя такой уязвимой, что коже стало больно от ветра. На секунду она пожалела о своей гордости, надо было вернуться в ледовый дворец и попросить Фрака подбросить ее до дома – сама эта мысль красноречиво говорила о том, как она испугана.

Буря свистела в ушах так, что она едва услышала крик Амата: «Мама!» Главное слово в мире, но сыновьям этого не понять. «Мама. Мама. Мама!» Прошло немало времени, прежде чем она поняла, что по дороге бежит ее сын. Он был не похож на себя. Амат, всегда стройный, как тополь, теперь расплылся, к тому же был небрит и от него разило спиртным. Но когда он помог ей встать, Фатима почувствовала, что у него по-прежнему сильные руки мужчины.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она с беспокойством.

– Это ты что здесь делаешь? – Амат пытался перекричать ветер. – Зачем ты пошла пешком?

Вахтер – лучшее, что есть в хоккейном клубе, он был не настолько глуп, чтобы позволить Фатиме уйти просто так. Как только она вышла из дворца, он позвонил в автобусный парк и попросил соединить его с водителем автобуса, чтобы убедиться, что с Фатимой все в порядке. Когда они сказали, что отменили рейсы в связи с бурей, вахтер тотчас позвонил Амату. И уже собирался отправиться на поиски сам, но Амату удалось отговорить старика, чтобы не искать потом их обоих. Разговор получился странный, обычно вахтер встречал Амата каждый день, но парень не был в ледовом дворце с тех пор, как весной повредил ногу и пропустил конец сезона. А потом, вернувшись летом с драфта НХЛ, не выезжал из Низины, да и вовсе не выходил из квартиры. Теперь он бежал впервые после травмы.

И как бежал. Словно кот, выскочивший из мешка.

Из Низины, вдоль дороги, сквозь бурю, пока не увидел маму. Он сбросил куртку и накинул ей на плечи поверх ее собственной. И они пошли домой, пригнувшись, против ветра, Фатима крепко ухватилась за его руку.

– Ты голодный? Может, зайдем в магазин, купим твой любимый хлеб?

– Мама, магазин закрыт! Хватит говорить, пошли домой!

– Не надо было тебе сюда бежать, поберег бы ногу!

– Обо мне не беспокойся!

Он мог сколько угодно просить ее не беспокоиться, но она была его мамой. Хотите ее остановить? Попробуйте!