Читать книгу Делюн-Уранский хребет. Воспоминания, путешествия, происшествия - Фридрих Антонов - Страница 4

Вот первое из них. Из Иркутска в Бодайбо мы летели на самолёте. Самолёта я конечно не помню, но судя по времени и рассказам матери – это был двукрылый биплан. И я сомневаюсь, что это был Ан-2, потому что начало его эксплуатации – 1947 год, а мы летели в 1938 году. В общем, это был какой-то более древний аппарат, конструкции которого я не знаю. С нами летела группа геологов. В самолёт, по рассказам мамы, помещалось 7 или 8 человек. Но вот, что я помню хорошо, так это то, что орал я там, как резанный! Очевидно, когда самолёт взлетел и его стало швырять, как былинку, из стороны в сторону, мне стало страшно и я начал орать. Я отчётливо помню две бородатые физиономии, которые появились вдруг ниоткуда передо мной и дружно стали корчить смешные рожицы, стараясь отвлечь, и рассмешить меня. От мамы же я позднее и узнал, что это были геологи.

Как бы то ни было, а в Бодайбо мы всё-таки прилетели. Аэродром в Бодайбо находится на том же самом месте, что и сейчас, за городом и как водится, у чёрта на куличках. Такси и прочих средств передвижения, в Бодайбо тогда тоже, наверное, ещё не было. Поэтому, как мы добрались из аэропорта до речного порта в центре города, я не знаю и не помню. И если вы думаете, что название «речной порт», вносит какую-то ясность в суть этого дела, то вы и здесь сильно ошибаетесь, потому что речного порта, как такового, там нет и сегодня.

Есть грузовой причал, то есть участок берега, куда подходили и сейчас подходят баржи. А поодаль, на возвышении, стояли и теперь стоят складские помещения. Да ещё грузовая укосина на растяжках для погрузочно-разгрузочных работ. И всё. Баржи подгонялись под укосину и ставились на прикол. Груз вынимался из баржи и ставился на возвышении, а дальше – бригада грузчиков переправляла всё это в складские помещения. Со временем, укосину заменили на портовый кран и всё.

Ни речных трамваев, ни комфортабельных теплоходов, тогда – тоже не было. Да, что там теплоходы – моторной лодки и той не было. Вернее она была, но использовалась только в самых необходимых, как говорят обычно – «крайних» случаях. Например, перехватить и причалить к берегу то, что плыло вниз по течению реки самосплавом (баржа, плот или что-нибудь ещё). Нас ожидала обычная шаланда (кто-то называл её ещё и – кунгасом). За точность я не ручаюсь. На этой шаланде мы должны были самосплавом доплыть до посёлка Мамакан (12 километров вниз по течению Витима), а там нас должна была встретить моторка и подтащить к месту причала. Причал представлял собой – бревенчатый плот, с нашитыми сверху досками. С плота на берег шёл дощатый трап с набитыми поперёк брусочками. А оттуда уже шла дорога «на подъём» – в посёлок, (именуемая «взвозом»). Конструкция причала там не изменилась и потом, через 18 лет, когда я уже взрослым юношей уезжал поступать в институт.

В месте, которое условно именовалось «Речпортом», недалеко от грузового причала, выше по течению реки, стояла наша шаланда. Её отхода ожидала достаточно большая толпа мамаканцев, которые хотели попасть домой. Шаланда, как плавсредство, представляла собой небольшую, баржу, метра три в ширину и длинной метров пятнадцать. Невысокая (не более 0,6 метра над уровнем воды), с бортами устроенными в виде сплошных продольных скамей. Почему я так хорошо описал устройство этой шаланды? Да потому, что будучи уже взрослым мальчишкой, я неоднократно плавал на ней в Бодайбо и обратно в Мамакан. А тогда, вся ожидавшая толпа благополучно расположилась вдоль бортов и на поперечных скамьях, и мы отчалили. И нас понесло.

Вот собственно с этого момента и началось именно то, что врезалось мне в память. Всё остальное, как вы понимаете, у меня запечатлелось из рассказов матери и дальнейших плаваний на этой шаланде, уже в школьном возрасте. А тогда, течением, нас понесло прямо под громадный форштивень баржи – поперёк, «наизлом». Я отчётливо увидел, как на меня надвигается, закрывая всё небо, словно коршун крыльями, огромный носовой скос баржи и я заорал, во всё горло. Поднялась паника. Бабы запричитали: «Помогите! Что делать? Мы все потонем!»

И тут же я услышал спокойные и чуть насмешливые голоса мужиков: «Милые бабоньки! Посторонитесь! Мы упираться будем!» И несколько здоровых мужиков, руками, мягко скомпенсировали удар, и также мягко перебирая руками вдоль борта, вывели шаланду из опасного положения. А там, быстрое течение Витима, раскрутило её винтом и вынесло на середину реки. Дальнейшего путешествия я не помню.

Ещё одна вспышка памяти. Это, по всей видимости, мамаканский клуб, перед началом какого-то концерта самодеятельности или кинокартины. При чём, ни того, ни другого я не помню, но отлично помню гудящий как муравейник, битком набитый зрительный зал. Я в чёрной шубке, мехом наружу, на руках у мамы. Значит дело было зимой, потому что все остальные тоже были одеты. Вокруг нас куча какой-то детворы, (которые крутились очевидно вокруг меня) и по всей видимости, пытались заигрывать со мной. А я старательно обсасываю чёрный мех на воротнике моей шубки и «букой» смотрю на всю эту возню, вокруг меня.

И ещё одно воспоминание связанное с клубом. Опять полный зал. И наверное, той же зимой, потому что опять все были одеты, но теперь я лицом к маме и усердно крещу её лицо. Причём точки фиксирую на лбу, подбородке и щеках. Мама мягко пытается меня угомонить, а вокруг хохочущие физиономии взрослых. Что послужило такому моему поведению – не знаю. Толи люди вели какой-то разговор на эту тему, то ли в кино было что-то похожее. А кино в то время шло ещё частями и это был перерыв. Помню, правда, ещё – я почему-то твердил, при этом: «Поп, толоконный лоб!» Возможно, это было связано со сказкой Пушкина «О попе и его работнике Балде». Но связано это было с демонстрацией фильма или кто-то рассказал сказку в перерыве между частями – не знаю. Вот и всё. На этом заканчиваются обрывочные воспоминания раннего детства.

Далее уже пойдут воспоминания, которые представляют из себя не отдельные вспышки памяти, которые потом додумывались или дополнялись расспросами у взрослых. А это уже были целые картины, со своими сюжетными линиями и причинно-следственными связями. Одно из них связано с охотничьим ружьём отца.