Читать книгу Педагогическое наследие Калабалиных. Книга 2. Г. К. Калабалина - Г. К. Калабалина - Страница 8

(из дневника Г. К. Калабалиной)

…В конце 1940 года Семену предложили принять детский дом с особым режимом в Москве, он был расположен в Сокольниках на 3-ей Гражданской улице. В декабре 1940 года мы переехали из Барыбино в Москву. Семен принял детский дом №60. Вместе с нами переехала в Москву группа ребят: Паша Прокопенко, Коля Фадеев, Леня Комаров, Стасик Шаумян (племянник Бакинского комиссара Шаумяна) и воспитатели: Сухинина Лидия Александровна и Баранова Екатерина Гавриловна. В детском доме №60 воспитывались двести мальчиков, исключенных из московских школ. Дом был обнесен высоким забором, у входа была проходная с вахтером. Школа была своя, внутри детского дома. Директор был снят за развал работы. В детском доме царил настоящий хаос. Процветали карточные игры, воровство. Воспитателями работали случайные люди. Воспитанники и воспитатели представляли собой два враждующих лагеря. Все опять надо было начинать сначала. Квартиру мы получили тут же при детском доме – две комнаты и кухня, ванна и другие удобства, к которым, признаться, мы не привыкли. Леночку определили в массовую школу в третий класс. Школа была недалеко от детского дома. Галочка и Антоша оставались на попечении тети Марфуши.

Прежде всего Семен занялся комплектованием нового воспитательного коллектива. Пришли на работу молодые воспитательницы – выпускники Московского педучилища им. Ушинского. Большинство ребят были педагогически запущенные, отсутствовал коллектив, каждый жил сам по себе. Работа предстояла большая, трудная, но нам было к этому не привыкать. Семен со всей присущей ему энергией взялся за дело. Педагогический коллектив работал с полной отдачей. Вновь избранный Совет командиров, в который вошли и наши из Барыбинского д/дома ребята, стал хорошим помощником. В детском доме были оборудованные мастерские, в которых ребята учились и выполняли производственные заказы. Вновь избранная производственная комиссия во главе с заведующим производством организовала соревнование между бригадами. Был объявлен категорический бой карточной игре. Жизнь в детском доме налаживалась. Мы впервые за долгие годы жили в большом городе, но работа и домашние дела не давали возможности часто бывать в театре, кино, просто в городе. С началом весны занялись оформлением территории детского дома. Во дворе были разбиты клумбы, а на зеленой лужайке, посреди двора высеяли красные маки, которые очень любил Семен.

В середине июня, 15 числа к нам приехали Павлуша Архангельский (в «Педагогической поэме» – Александр Задоров) и Лидочка Колинцева, которые вот уже полгода как поженились. Встреча была радостной, мы давно не виделись, а они заехали к нам по дороге к новому месту назначения Павлуши. Мы не могли наговориться, вспоминали юность, колонию Горького, Антона Семеновича, а 21 июня мы все были приглашены на свадьбу Левы Салько (сын Галины Стахиевны Макаренко). Все четверо поехали в Лаврушинский переулок на квартиру Макаренко. Встретили нас радушно, познакомились с молодой супругой Левы – Галей. Но, признаться, на свадьбе мы себя чувствовали не очень уютно. Там было много «знатных» людей, совсем незнакомых нам. Галина была дочкой генерала Смирнова – начальника АХО НКВД СССР. Все было на широкую ногу, и мы чувствовали себя не в своей «тарелке». Сидели с краю и искали удобный случай, чтобы уйти. Часа в 2 ночи мы ушли домой. Я так поздно никогда не была на улицах Москвы, и она нам показалась необыкновенно величественной, великолепной в своем ярком убранстве, сияющая огнями. Не знали мы тогда, что это была последняя, на долгие годы, ярко освещенная Москва.

На следующий день – 22 июня – мы встали попозже. Всей большой семьей сели завтракать. На следующий день Архангельские должны были уезжать. Мы мирно разговаривали, обсуждали вчерашний вечер. Строили планы на следующие встречи, собирались в следующем году вместе отдыхать. Настроение у всех было отличное, ничто не предвещало плохого. И вдруг мы услышали позывные радио, а затем голос диктора Юрия Левитана: «Внимание, внимание! У микрофона выступает Вячеслав Михайлович Молотов». Тревожное чувство охватило всех. И вдруг страшное слово – «война»! Враг вероломно напал на нашу страну. Все погасло, померкло вокруг. Что будет! Что нас ждет? Павлуша немедленно пошел в Райвоенкомат и получил назначение на фронт. Лидочка в тот же день уехала в Харьков. К вечеру Москва погрузилась в полную темноту. На улицах царило напряжение. У военкоматов толпились люди. В ночь на 24 июня по радио была объявлена тревога, но она продолжалась недолго, через 2 часа все успокоилось. Посадив детей в ванную комнату, мы с Семеном побежали в детский дом, чтобы успокоить ребят. На станциях метро в Москве были организованы бомбоубежища, куда во время тревоги отправляли людей. А детей и стариков отправляли в бомбоубежища каждую ночь. Началась эвакуация из Москвы детских учреждений, учебных заведений, оборонных предприятий. Эвакуировали училище, в котором учились Валя Удальцов и Миша Голобородов. Понемногу стали уходить на фронт наши сотрудники-мужчины. Ушли на фронт физрук Николаев, завуч Земас, и мне было предложено занять должность завуча.

В июле Семена вызвали в военкомат, домой вернулся с повесткой на фронт. На душе было очень тяжело, томила неизвестность, что ждет всех нас, но я понимала сердцем, что война – дело всего народа, и место Семена сегодня там, где он нужен. Враг подходил к Москве. Я осталась одна с четырьмя детьми: Павел Прокопенко (мы его усыновили), Леночка, Галочка и Антоша. Старалась всеми силами держать себя в руках, чтобы не расстраивать Семена и детей. Внешне спокойно собирала Семену рюкзак. На следующее утро мы с Пашей проводили его на Ярославский вокзал. Шел дождь. Семен сказал: «Знаешь, дождь – хорошая примета, значит, вернусь обязательно».

Возвращалась домой с тяжелыми думами. Надолго ли война? Что нас ждет? Куда судьба забросит Семена? Не подозревала я тогда, что Семен готовился к отправке в тыл врага. Он скрыл это от меня, и узнала я об этом только в 1944 году. Руководство детским домом было поручено очень легкомысленному человеку – завхозу Титову, и теперь все работы в детском доме легли на мои плечи. Нужно было поддерживать бодрость духа в коллективе работников и детей, обеспечивать дисциплину, нормальную работу в школе и в мастерских. Начались систематические бомбежки. В подвальном помещении детского дома мы оборудовали бомбоубежище, в которое на время воздушной тревоги выводили детей. Была организована бригада из числа сотрудников и старших детей, которые во время бомбежки дежурили на крыше – тушили зажигалки. В Москву начали поступать раненые с фронта, школу переоборудовали под госпиталь. Тетя Марфуша, боясь, что мы эвакуируемся, стала подыскивать себе место работы и ушла. Теперь старшие мои ребятки, Паша и Леночка, смотрели в свободное время за Галочкой и Антошей. От Семена не было никаких вестей. Перед отъездом он мне сказал: «Будь мужественной, терпеливой, это поможет тебе перенести нашу разлуку. Я обязательно вернусь. А если тебе будет очень трудно – вот тебе телефон, позвони по нему, попроси тов. Василия и скажи, что ты жена Семена, он посоветует тебе как быть».

Весь мужской персонал ушел на фронт. На смену пришли молодые педагоги – выпускницы Московского педучилища. Мне предложили принять детский дом.

Уходя на фронт, Семен Афанасьевич оставил ребятам письмо-напутствие, в котором призывал их учиться для фронта, трудиться для фронта, отказывать себе для фронта. «Победим врага – придет сторицей, берегите детский дом, будьте хозяевами своей жизни, но жизни разумной», – писал он. Далее следовал большой список ребят, на которых можно было положиться как на первых помощников.

Мы обсудили это письмо на рапортах, и ребята приняли решение сделать все, чтобы быть достойными тех, кто ушел на фронт. Мастерские наши в эти дни получили новый оборонный заказ – изготовляли ящики для патронов и медальоны для солдат. И, конечно, ребята очень гордились своим первым посильным вкладом в дело борьбы с врагом. Вечерами старшие дети вместе с воспитателями дежурили на крышах домов, сбрасывали вниз падающие на крыши «зажигалки».

И вот настал такой день, когда из Москвы стали эвакуировать детские дома, школы были преобразованы в школы-интернаты, и их эвакуировали в глубокий тыл. Предложили и нашему детскому дому готовиться к отъезду. Что же делать? Уехать – значит, потерять надежду получить от Семена весточку, как узнает, где мы? Уезжать из Москвы не хотелось, но и подвергать детей опасности было страшно. Бомбежки все усиливались, враг был на подступах к Москве. Я решила позвонить тов. Василию, посоветоваться. Набрала номер, он быстро ответил, я назвалась. Тов. Василий охотно согласился встретиться со мной, но мы не знали друг друга. Условились на следующий день в 10 часов утра встретиться у цветочного киоска, что у метро «Кропоткинская». Я буду в синем костюме, синем берете, и в правой руке у меня будет газета. На следующий день в 9:30 я подошла к киоску и похолодела… У киоска стояла женщина в синем костюме, синем берете и в руке держала газету. Мы простояли у киоска до 10 часов, никто к нам не подошел. Расстроенная я поехала домой, больше по этому телефону на мои звонки не отвечали.

С утра 16 октября 1941 года в Москве началась паника, закрылись учреждения, не работало метро. К вечеру потоки машин с людьми и грузами двинулись за город, – был страшный день, упорно шли слухи, что немцы уже в Химках. Заволновались и сотрудники. Что же будет с нами? Второй день не приходил в детский дом директор Титов, и со всеми вопросами обращались ко мне. Я отправилась в Мосгороно, пешком из Сокольников на Арбат. Это далекий путь. Когда пришла в гороно, застала страшную картину: люди увязывали пачки, все было разбросано. В коридоре я встретила человека в черном полушубке. Это был директор Барыбинского детского дома Белогрудов. Только два наших детских дома оставались неэвакуированными. Мы пошли к заведующему гороно Орлову. Выслушав нас, он немедленно вызвал к себе зав. сектором детдомов Р. Е. Орлову, дал ей поручение срочно выяснить вопрос об эвакуации наших детских домов. К вечеру я вернулась домой, как могла, успокоила своих коллег. На следующий день паника в городе прекратилась, а те руководители предприятий и учреждений, которые на машинах бежали из Москвы, были возвращены. Вскоре мы получили официальное извещение-распоряжение Моссовета о подготовке к отъезду.

Позвонила Галина Стахиевна Макаренко и сказала, что эвакуируется в Куйбышев. Предложила взять с собой Леночку, но та категорически отказалась: «Ты что, мама! Я никуда от вас не поеду, все будем вместе. Мы с Пашей будем тебе во всем помогать, мы так обещали папе». Мне и самой не хотелось расставаться с ними, ни с кем из детей, но предложить я должна была им, чтобы потом не упрекать себя. Я была счастлива, что мы все вместе, что у меня добрые, отзывчивые дети.

Через несколько дней совершенно неожиданно на пороге дома появилась Оля (она работала в Виннице). Измученная, с тремя детьми: Ниной семи лет, полуторогодовалым Игорем, грудным младенцем – и узелком вещей в руках. Оказалось, что их куда-то эвакуировали, хотя часть пути они шли пешком. И вот когда их состав проезжал по Окружной дороге под Москвой, она сбежала с поезда на остановке, хотя это было категорически запрещено, и с огромным трудом добралась до нас. Дети были до предела измучены. Помыли их, накормили, уложили всех спать, а сами пошли в Гороно, просить для Оли назначение на работу и включить ее с детьми в список эвакуированных работников детдома.

Семья моя теперь увеличилась вдвое. Сборы детского дома продолжались неделю. Нужно было упаковать обмундирование, заготовить питание, составить опись имущества, которое оставляли в Москве. 20 ноября нам сообщили, что отправляется наш эшелон завтра… Дорога была трудная, периодически бомбили, не всегда можно было достать воды. По дороге к нам в вагон сели три офицера, которые после госпиталя ехали по направлению домой, очень участливо относились к нашим ребятам. Старались, чем могли, нам помочь… Вечером разговорились с одним подполковником, он читал «Педагогическую поэму» и когда узнал, что я жена Карабанова, любимого его героя, стал расспрашивать о Семене. Я показала ему фотографии Семена, которые всегда были при мне как талисман. Он внимательно посмотрел и сказал:

– Посмотрите, так это же Семен Калабалин! Я с ним в 1926 году вместе служил в 74-м полку в г. Яроське Полтавской области.

Именно там проходил Семен обязательную службу, это я знала. После этого он активно включился в нашу жизнь и до самого Челябинска помогал нам во всем.

27 ноября мы прибыли в Свердловск. Здесь нам предстояла пересадка, надо было все перегрузить в другие вагоны. Это было очень сложно, но и тут нам помогли наши заботливые попутчики. Они обнаружили на станции воинский эшелон, и солдаты помогли нам перегрузиться. 30 ноября мы прибыли в пункт назначения – город Челябинск. Эвакопункт был битком набит народом. Мы разместились в одном уголке. Накормив за столько дней езды ребят горячей пищей в столовой и оставив их на попечение воспитателей, я поехала за направлением в Челябинский областной отдел народного образования. Направили наш детский дом в город Катав-Ивановск.

Вечером нам дали два товарных вагона, в которых были оборудованы деревянные полки. В них мы и начали грузиться. Все надо было делать очень быстро, т. к. состав, к которому прицепили наши вагоны, отправлялся через два часа. С трудом успели погрузиться, меня ребята втащили в вагон уже на ходу. В теплушке сидели, как селедки в бочке, тесно прижавшись один к другому. На руках у меня дремал Антоша, повернуться было трудно – отекли руки и ноги. Посреди вагона топилась печурка – «буржуйка». На остановках старшие мальчики выискивали дров, угля и подбрасывали в печурку. Набирали снег, топили, чтобы напоить ребят. Под утро заболел Олин малыш, вдруг у него начались судороги. Я не знала, чем помочь Оле. Я взяла ребенка на руки и с ужасом обнаружила, что он мертв. Это было очень страшно. Как успокоить мать, не создать паники среди остальных? Плохо чувствовал себя и другой мальчик у одной воспитательницы. По-видимому, он отравился газом от печурки, которую топили углем. Я всю дорогу крепилась, а вот когда подъезжали к Катаву, мои нервы не выдержали, стало страшно. Куда мы едем? Мне показалось, что это тупик – край света. На дворе 40 градусов мороза. Одеты все по-московски, для такой зимы не подготовились. Но вот поезд остановился. Кто-то открыл дверь нашего вагона, вошли люди. Стали брать детей, усаживать их на повозки-сани, которые стояли у состава. Нас ждали и встречали местные учителя, несмотря на ночное время. Сразу окружили нас заботой, теплом. Кто-то спросил:

– Где здесь младший Антон Семенович? Давайте его сюда!

И у меня забрали Антошу. Взяли они из рук Коли Фадеева и мертвого Олиного сына. Прямо с вокзала нас повезли в хорошо натопленную баню. Какое это было блаженство – после 2-х недель дороги раздеться и помыться! Как-то сразу отошли все кошмары дороги. Потом нас разместили в школе. Было уже 5 часов утра. Мы уложили детей спать, а сами занялись хозяйственными делами. Утром нас приняли руководители города, показали нам дома для наших детей, разобрали по квартирам работников. Мне дали комнату в одном из корпусов бывшего медучилища на втором этаже. В ней мы расположились: я с четырьмя детьми, Оля с Ниной и Игорьком.

Через два дня прибыл еще один эшелон ребят. В этом эшелоне, отправленном из Москвы еще 12 ноября, находилась часть продуктов, оборудование мастерских, половина ребят и обслуживающего персонала, два воспитателя. Очень много трудностей пришлось нам пережить в первое время. Ребята в дороге разболтались, особенно из первого эшелона. Размещались все дети в пяти корпусах в разных концах города. Учились в своей, закрытой школе для детского дома с особым режимом. В школе было холодно, а дети были плохо одеты.

Трудная дорога расшатала дисциплину, начались срывы у отдельных ребят. Мы понимали необходимость срочного приобщения к общественно-полезному труду. С помощью районных организаций мы оборудовали мастерские, в которых ребята под руководством инструктора изготовили сельхозинвентарь для предстоящих весенних работ. И когда их первая продукция появилась на прилавках города, это было их гордостью.

Стали приходить письма с фронта от наших бывших воспитанников, работников. На вечерних рапортах мы их читали: вот Федя Крещук на своем истребителе сбил три вражеских самолета. А что сделали мы за это время? Провинившиеся опускали глаза. На вечерних рапортах ребята рассказывали о положении на фронтах, о героических делах наших воспитанников, подытоживали свою жизнь за день.

А вечером, после напряженного рабочего дня, я снова и снова обращалась к Антону Семеновичу за советом, перелистывала его статьи, книги, письма и всегда находила нужный ответ.

Вот вроде бы все стало хорошо и вдруг в детском доме появились карты-самоделки (а это большой бич). Уничтожили колоду, назавтра появилась новая, еще лучше нарисованная, и так несколько дней. И, наконец, я узнаю: карты рисует Толя Мельник. Мальчик умный, способный. Разговоры ни к чему не привели. Тогда однажды я обратилась к нему с просьбой сделать иллюстрацию к очерку в газету. Потом проиллюстрировать доклад на тему: «Борьба наших партизан в тылу врага». Толя все исполнил очень хорошо. А потом мы решили для своей библиотеки выпускать «книжки-малышки», составленные из газетных очерков. Ответственность за эту работу возложили на Толю, и он с любовью красочно оформлял их. На областной выставке детского творчества они получили высшую оценку. Внимание Толи, его способность к рисованию были переключены на полезное дело. Карты перестали появляться. Он сам о них теперь вспоминал со смехом.

Подходила весна, предстояло много работы. Мы собрали совет командиров. Создали сводные отряды по заготовке дров, сена, полеводческим работам в своем подсобном хозяйстве и в колхозе. Во главе каждого отряда стоял командир. К каждому отряду был прикреплен воспитатель.

В июне все ребята разъехались на участки своих работ. Жили в палатках, шалашах. Сами по очереди готовили. Тут же в палатках находились продукты, но никто, кроме дежурного к ним не прикасался. Вечером после работы у костра пели песни, рассказывали, вспоминали, мечтали. Я периодически приезжала то в один, то в другой отряд, привозила почту, газеты и радовалась, как мужали ребята. За лето ребята окрепли физически и морально.

Мы написали ходатайство в Челябинское Облоно о снятии с нашего детского дома марки «особого режима». Районная организация нас поддержала.

В сентябре 1942 года нам прислали первое пополнение девочек, и впервые наши ребята пошли в массовую школу. Теперь у старших прибавилось забот. После школы ходили ухаживать за ранеными, давали концерты в госпитале, в клубе. В свободное время помогали в эвакуации предприятий.

В ноябре 1942 года в торжественной обстановке была создана своя пионерская дружина, а затем и комсомольская организация.

Совет командиров, пионерская дружина, комитет комсомола теперь уже были крепким оплотом. В октябре 1943 года Облоно проводило итоги социалистического соревнования детских домов Челябинской области, а их было около 80-ти, и моему Катав-Ивановскому детскому дому №60 Мосгороно было присуждено переходящее Красное знамя. Это была награда за большой труд всего коллектива, который уверенной поступью шел вперед, опираясь на мудрое наследие А. С. Макаренко.

Свыше пятисот человек за это время вышло из детского дома. И все они нашли свое нужное место в жизни, стали прекрасными работниками, заслуженно считают себя внуками А. С. Макаренко и в своей практической работе на самых разных участках руководствуются его идеями.

Не было никаких вестей от Семена, а как мне нужна была в то время хоть маленькая весточка! Потом начали приходить письма с фронта от летчика-истребителя Феди Крещука, Толи Мира, Бориса Тайманова. Добрые, теплые, сыновьи письма, в которых они убеждали меня, что отец жив, обязательно вернется, и мы будем вместе. Жить было трудно, зарплата была небольшая, да и деньги ничего не стоили. На свою зарплату я могла купить на рынке одну буханку хлеба, правда, я еще получала красноармейское пособие на детей – 150 рублей. И вдруг мне пришел офицерский аттестат на 400 рублей в месяц как матери Феди Крещука. Это было большое подспорье…

Несмотря на то, что от Семена не было никаких вестей, у меня и у детей была крепкая уверенность в том, что Семен жив и обязательно вернется с Победой. Наверное, это и давало силы преодолеть все трудности. Я вела дневник, в который записывала ежедневно итоги рабочего дня, писала все, что волновало меня. В этом дневнике я мысленно разговаривала с Семеном, советовалась с ним, рассказывала о своих огорчениях, обидах, радостях. И мне становилось легче.

Что поддерживало меня еще? Очень хорошие стихи К. Симонова, хорошие статьи в «Комсомольской правде» корреспондента Лидина. Они придавали силы. Особенно дорого было стихотворение К. Симонова «Жди меня». Мне казалось, что это слова Семена, обращенные ко мне, и я написала ответ на стихотворение, обращаясь к Семену – это было 23/X – 1942 года.

Отсутствие писем от Семена наводило меня на мысль, что он не в действующей армии, а в тылу врага, партизанит. В это время в газетах сообщалось о делах партизанского отряда под командованием «К». Мы решили, что это Семен, и следили за каждым его шагом. Эти предположения рухнули, когда узнали, что партизан «К» – Ковпак…

Жить в одной комнате двум семьям было очень трудно. Паше и Леночке нужно было заниматься, а четверо малышей шумели, да и буквально повернуться было негде. Поэтому Оле с детьми устроили комнату в корпусе младших ребят. И теперь можно было расположиться попросторнее. Оле там было спокойнее. Теперь еще большая нагрузка по уходу за младшими легла на Пашу и Леночку. Жили старшие мои очень дружно. Паша во всем помогал Леночке, и они тщательно оберегали меня от лишней домашней работы, а если замечали, что у меня плохое настроение, старались развеять его. Оба они учились хорошо. Начала готовиться к школе и Галочка. Антошик был общим любимцем в семье, о нем заботились все. Он был очень ласковый, никогда не капризничал. В детском доме жизнь налаживалась. Начали работать мастерские. Хорошо работал Совет командиров. Наладился хороший деловой контакт с районными организациями…

Из Ленинграда совершенно неожиданно приехала тетя Варя – ее эвакуировали из блокадного города. И пришлось приложить много сил, чтобы поставить ее на ноги, – так она была истощена. С приездом тети Вари мне стало намного легче. Все хлопоты по дому и присмотр за детьми в мое отсутствие она взяла на себя, а меня окружила материнской заботой. Теперь часто вечерами мои девочки-воспитатели приходили к нам, приносили с собой кто картошку, кто еще что-нибудь. Тетя Варя готовила скромный ужин, за которым мы коротали вечера.

Каждый день ходила на почту в надежде получить весточку от Семена. И вот однажды, перебирая конверты детских писем, я увидела почерк Семена. Не помня себя, прибежала домой. Я толком не прочитала адрес на конверте, но это была его рука, а кому, как не мне, он мог еще писать? Вскрыла конверт, вынула заветный листок… И застыла в недоумении, письмо было обращено не ко мне, а к Лидии Александровне Сухининой. Он обращался к ней: «Дорогая дочурка, как живешь? Как живет твоя начальница и ее дети и т. д.» Я прочитала адрес на конверте, письмо было адресовано Сухининой Л. А., а обратный адрес был – г. Горький, гостиница Центральная – Сухинину. Ничего не понимая, ощущая горькую обиду, я расплакалась. Тут пришел из школы Паша, внимательно его прочитал, а потом сказал: «Да Вы, мама, внимательнее прочтите, ведь он все обращается к Вам, только, по-видимому, отец не хочет или не может назвать Вашего имени, обращается просто к Вам». Успокоившись, я еще раз внимательно перечитала письмо и согласилась с Пашей. Что с Семеном?

Разные мысли полезли в голову. Может быть, он тяжело ранен, лежит в госпитале, не хочет меня расстраивать. Дети и тетя Варя всячески успокаивали меня. Я взяла письмо и пошла в райком партии к В. И. Воробьеву, посоветоваться с ним. Я очень уважала этого человека и верила, что он даст мне самый верный совет, как мне поступить. Василий Иванович сказал, что после двенадцати ночи он может соединиться по прямому проводу с Горьким, связаться с гостиницей «Центральная». А если там нет, то с госпиталем. С трудом дождалась полночи, мое нетерпение разделила вся моя семья. Соединились с гостиницей «Центральная», там ни Сухинина, ни Калабалина не значилось, обзвонили все госпитали Горького, но и это было напрасно. Я очень расстроилась, решила любыми путями ехать в Горький, а сделать это было непросто, нужно было получить пропуск. Василий Иванович обещал помочь мне в этом. На днях должны будут из госпиталя отправлять выздоравливающих раненых, он обещал договориться с начальником госпиталя, чтобы меня назначили сопровождающей группу горьковчан.

Я немного успокоилась, пока шла домой. Когда я рассказала дома о своем намерении поехать в Горький, реакция была неожиданная. Дети, узнав о моих намерениях, взгрустнули. Старшие боялись за меня, дорога предстояла трудная, младшим не хотелось расставаться с мамой на такое время. И только тетя Варя успокаивала меня, что дома будет все в порядке под ее наблюдением, дети будут под ее заботливым присмотром. Это я и сама знала. Ночью, когда все заснули, я взялась за свой дневник. Записала все пережитое за день. И мне показалось, что я поговорила с Семеном и спросила у него совета – ехать или нет. И тут же вспомнились слова из его письма: «Трудись, береги детей, сохрани их здоровыми до нашей встречи». Я подумала, а что если со мной что-нибудь случится в дороге, что станет с моими детьми, что станет с ребятами, доверенными мне государством в это трудное время? Ведь своим приездом в Горький я ничего не изменю, а здесь я очень нужна. «Нет, ехать нельзя!» – решила я. Утром я пошла в райком и сказала Василию Ивановичу о своем решении. Василий Иванович добро улыбнулся и сказал, что был уверен, что я приду к такому выводу, и еще раз постарался успокоить меня, что все будет хорошо. Снова начались дни работы, забот, ожиданий…