Читать книгу И в сотый раз я поднимусь - Галина Артемьева - Страница 14

С Горацием общение продолжалось. Каждый день после уроков они болтали по телефону. Уговорились встретиться после вступительных экзаменов в вузы. Поначалу Сашу не тяготило, что он знает о ней все, а ей не называет даже своего имени и, кстати, номера телефона. Определителей номеров тогда ни у кого не было. Ей нравилось, что в основе их «встреч в эфире» покоилась тайна. Вот она открывает дверь квартиры, кидает на пол тяжеленный портфель, разувается, стаскивает надоевшую школьную форму, умывается, облачается в домашнее платье, и тут раздается звонок. Она уверена, что это он, главный ее друг.

– Привет!

– Привет!

И дальше – история всего школьного дня. Ее дня. О себе Гораций не говорит, даже на вопросы не отвечает. Уходит от них.

Постепенно, на второй год общения, когда она уже всерьез втянулась в эту странную дружбу, вопросы стали проявляться.

Конечно, это было несправедливо, что она ему доверялась, а он ей нет. Она потребовала ответной откровенности.

– После вступительных, – пообещал он.

Наконец вступительные остались позади. Для Саши они стали расставанием с очередной иллюзией. Она подавала документы в университет, уверенная, что с ее отметками, победами на олимпиадах и, самое главное, знаниями все у нее получится. Пока сидела заполняла анкету в приемной комиссии, к ней подошла ассистентка, проглядывающая у всех аттестаты и другие бумаги и удостоверяющая, все ли правильно вписано в опросный лист. Вглядевшись в Сашину фамилию, работница приемной комиссии внимательно прочла все остальное, что приволокла с собой юная абитуриентка. Характеристика, грамоты, публикации в прессе, оценки…

– Ты – хорошая девочка, – вдруг зашептала она, не глядя на Сашу, но приблизившись вплотную. – Ты очень хорошая девочка. Послушай меня. Есть указание: с такими фамилиями – среза€ть на экзаменах. Любой ценой среза€ть. Они тебе поставят пару, и ты потеряешь год. Иди лучше в пед. Там не хуже. И нервы сбережешь.

Саша не обиделась и не удивилась. Все эти моменты были ей уже вполне хорошо известны, понятны и приняты, как правила некоей игры в данном времени и месте.

Она, не раздумывая, собрала все свои бумаги и вернулась домой.

Поплакала в одиночестве. Вернулась с работы тетя. Стали вместе решать, как быть. Ничего, кроме педа, не оставалось, если быть реалистами. Значит, решено.

– Но я не хочу быть учителем! Я никогда об этом не думала, мне даже мысль противна – учить кого-то.

– Ты, главное, поступи. Диплом получи. А там посмотришь. Твое останется при тебе. А что не твое – твоим не будет.

Саша послушалась, поступила легко и радовалась, что впервые в жизни может спокойно провести остаток лета.

Тут-то они с Горацием и встретились.

Столько времени провели в разговорах, привязались друг к дружке не на шутку, но привязанность-то их обоюдная возникла не к реальным личностям, а к образам, созданным фантазиями об идеальном партнере.

Первая Сашина мысль при встрече:

– Не тот! Не может быть, чтобы это был он.

Бесцветный, сутулый, волосы нечесаные…

Она сама была тогда хороша невероятно: тоненькая, высокая, пышноволосая, большеглазая. Она привыкла к восторженным взглядам, к мужскому вниманию.

Но и Гораций все это время общался не с ней. Он представлял себе миниатюрную, хрупкую, коротко стриженную брюнетку. Это ей он давал советы, ее предостерегал, оберегал, предупреждал.

Почти все время первой встречи ушло у них на то, чтобы заменить иллюзии реальностью.

И все же – первая их встреча была не первой радостью, а первым разочарованием в их последующем общении.

Он перестал быть Горацием. С этим пришлось покончить раз и навсегда. Теперь он стал Витькой Немчинкиным, студентом-первокурсником иняза, живущим в одной комнате большой коммуналки с разводящимися и вечно скандалящими родителями.

Откуда он взял ее номер телефона, как узнал ее имя, почему позвонил?

Все оказалось более чем просто и прозаично.

Он ходил к авторитетной репетиторше, задолго начав готовиться к вступительному сочинению, а та была – вот он, случай! – тетиной подругой. Они иногда вместе снимали дачу на лето. Там Саша дружила с Лариской, дочкой этой самой репетиторши. Интересная дружба: только летом на даче. Возвращаясь в город, они изредка созванивались, причем только по делам – если задача по физике или алгебре не выходила или реферат какой-то срочно требовался.

Так вот: ожидая очередного урока, Витька увидел в коридоре на телефонном столике записную книжку Лариски и быстро ее пролистал. Отметил Сашину фамилию, мгновенно запомнил очень легкий номер телефона – и все дела. А фамилией заинтересовался потому, что девичья фамилия его матери была очень схожа с Сашиной. То есть Витька тоже был полукровкой, но наоборот: отец русский, мать еврейка.

Казалось бы, какая разница? Но в нашем сумасшедшем мире разница была более чем существенной. Дело в том, что, с одной стороны, русский отец одаривал своего ребенка совершенно безопасной, не вызывающей ни малейшего вопроса, фамилией и отчеством, что значительно повышало шансы вписаться в социум и сделать подобающую карьеру; с другой же стороны, такие замаскированные полукровки в Израиле, где национальность определяется по материнской крови, считались полноправными евреями. То есть – полные привилегии и тут, и там.

С подобным раскладом приходилось знакомиться смолоду. Где уж тут родиться богатырскому племени, если только и думаешь, как лучше вписаться в ситуацию и как развить собственную гибкость до невероятной степени!

Ах, зря все это было затеяно, зря! За что мучили и пригибали людей, искренне готовых жить во благо страны и по ее законам?

По тупой злобе, по недомыслию и темноте. А это плохие советчики, способные лишь разрушать, а не строить. Впрочем, разрушать и губить начали задолго до их появления на свет, мир им достался не цельный, так – руины загубленной бесами страны, выдававшие себя за построенный новый мир, в котором «кто был никем, тот стал всем».

Однако с исчезновением эфемерного Горация и появлением Витьки родилось большое недоумение.

Сам факт, что парень залез в чужой блокнот, не считая это чем-то позорным, вызывал глубокое смущение в Сашиной душе. Это очень сильно меняло и степень ее откровенности, и меру уважения к способному на подобное человеку.

И если б только один раз в один блокнот! Похоже, он делал это постоянно. Подглядывание, выуживание каких-то приватных сведений, похоже, было частью его природы. Он попросту не мог иначе.

Саше все время приходилось быть начеку. Как-то он залез в ее письменный стол и стащил тетрадь со стихами. Она писала их для себя, подчиняясь иногда особому ритму, возникавшему внутри. Она прекрасно понимала, что это временное, от юности: «Я открыла, что сейчас Без стихов мне не прожить. Это важно, как дышать, Как в семнадцать лет любить…» Он унес тетрадь домой, изучил, а потом позвонил и устроил разбор произведений, нимало не смущаясь собственным воровством.