Читать книгу Мастерская сновидений - Галина Барышникова - Страница 1

Лев Аннинский

Критик, литературовед, неоднократный обладатель телевизионной премии «ТЭФИ»

Галино время

Лекарство мечено 1991 годом. Переломный момент эпохи: от тверди железного времени к вольности межвременья. Переломный момент биографии: близкий к возрасту Иисуса Христа.

«Кто мы? Куда уйдём? Я умру и больше не буду?»

Может, лучше оставаться в волшебной власти снов, чем в скучной крутне реальности?

Выстоять на этой тверди

Самый простой, детски наивный, литературно элементарный способ покинуть скучную твердь: вынести с урока астрономии названия иных миров и перечислить, разжимая пальцы: «Меркурий, Сатурн, Венера…»

«А на пике Венеры каждый верил и помнил, что раскроется тайна на разжатой ладони…» Нет. Не раскрывается тайна. О чем-то молчат рассохшиеся инструменты брошенного оркестра. Насколько легче, проще, понятнее блуждать в пространствах – то в том, то в этом… Спрятаться от жути этих алюминиевых кастрюль и ночных горшков… от неизбывности послевоенных коммуналок… От скуки, от спешки, от быта.

Каким-то потаённым импульсом натуры Галину Барышникову выбрасывает из быта в бытие. Смена эпох спугивает круговую бестолочь пространства и замирает перед загадкой времени. Загадка – в мироощущении девяностовосьмилетней старухи, спокойно ожидающей конца. Загадка – в том, что погибли на фронте её сыновья, и знали, за что. Загадка – в подвиге бойцов, воинов…

А вот такого не хотите? Внук не вернулся из армии в мирное время: пьяные офицеры облучили в реакторе шестерых солдат. Трое умерли сразу… На стенах – рисунки: ракеты, звёзды, покорение пространств. День Космонавтики… Но время обрушивается на эту жизнь… или нежизнь? Душа справляется с тайнами пространств и замирает перед тайной времени. В смене поколений распадается «пространство внутреннего бытия». Чтобы собрать его, нужно что-то объединяющее… Дорога, по которой надо пройти в поисках себя…

Опять дорога. А над ней загадочно замирают облака. «Вечное течение жизни». Бездна за гранью скуки. «Исток всего».

Героиня тянется к Истоку.

Она лежит на койке в роддоме и видит под громадной лампой только что родившегося сына.

«Здравствуй, сынок. До свидания, милый…»

Всё тот же вопрос Бытия, перед которым встало поколение, попавшее в щель перестройки, в пропасть между эпохами. Здравствуй или прощай?

Сын – ещё один скиталец?

Как выстоять на этой тверди, если твердь сыплется осколками?

Целое из осколков

«Весь мир внутри нас. Что же это за мир такой, если вокруг одни осколки и разрушения?»

Вокруг… То есть в окошко. А если не вокруг, а внутрь? Если окошко не от тебя в мир, а из мира – в тебя?

А кто ты?

«Итак, жил-был ты. Или я. Разницы никакой…»

Или так:

«В жизни всё практически перетекает одно из другого».

Или так:

«В любом начале виден конец»…

Но если виден конец, то видно ли в нём – начало?

«Люди расходятся навсегда, а потом неведомым образом судьба сводит их снова, и эти круги и пересечения линий, эти временные касания и являются лабиринтами нашей вечности. И бредём мы со своим клубком, натыкаясь вслепую на препятствия, и если находим свою и только свою дорогу в этом бесчисленном пересечении – то это величайшее счастье и большая награда за долгий путь и утомительный поиск…»

Ну, вот. Дорога. Знакомый путь спасения.

Откуда же тоска, которая не оставляет? Чувство беды, которое не слабеет? Тревога. Сумрак.

«Тревожно и сумрачно на душе. Хотя что, собственно говоря, случилось? – ничего!» Да это «ничего» и есть ответ на вопрос: откуда тревога? От страха пустоты. От предощущения бессмысленности твоего пребывания в этом мире. От нуля под ногами и над тобой.

«Размотай в начало!» Ощути время, прожитое тобой. Выбери жизнь!

«Я выбираю жизнь» – заголовок такого пробега от начала к концу. Или от конца к началу?

Сюжет по-писательски экономно уложен в три недели. В три знакомства, ставших (или не ставших?) реальностью. Что к этому добавить?

Что добавить?

«Она, конечно, лукавила. Добавить к этому можно было целую жизнь. Полную, страстную, самозабвенную, счастливую – и бесконечно несчастную: они были знакомы три месяца, вместе пробыли всего три недели, и потом три года она приходила в себя, после того как сама отказалась стать его третьей женой… Всего по три, словно в сказке. И потом двадцать лет его помнила…»

Любила? Любила. А другого – любила? Любила. А третьего? Не успела? Но замуж вышла. Такой лихой переброс чувств. Думается: а ведь действительно «жена любовника его жены» вполне могла бы стать «его любовницей». Над этими пересечениями и касаниями висит вопрос о том, что же они значат – если иметь в виду «лабиринты нашей вечности».

Лабиринты вечности пока оставим вечности. А лабиринты пересечений и касаний героини и её героев в повести «Авторская сцена» уложим для ясности в три варианта.

Первый вариант. Толик. Добрый русский парень. Но – наркоман. Травится своей бурдой. Жить не хочет – вскрывает себе вены. Чаемая тихая пристань? Увы. Могильная плита. «Самый большой миг моей жизни».

Второй вариант. Алик. Темпераментный грузинский парень. «Дэвушка, я хотел бы с вами падружиться». Думала – вихрь с Востока, а оказалось – мягко предложенная тихая пристань. Отказала! (Он, вернувшись в Тбилиси, отчаялся и зачах, бросил научную карьеру. Означил концом начало).

Третий вариант она всё-таки реализует. Парень наименован символически: Роман.

«Я люблю, когда ветер в лицо» – говорила в юности.

«Притяжение однородного духа…»

Откуда смотреть…

Жизнь – в предощущении пустоты, угрожающей постоянно и непрерывно.

«Она уже начала докапываться до истоков этого чувства… Детство со всеми его перепадами и ощущением себя брошенной и отцом, и матерью – именно эта ранняя покинутость давала ей такую боязнь быть оставленной и ничейной. Именно это внутреннее сиротство, которое не могли затмить ни семья, ни рождение детей, ни обилие знакомых и друзей, отделяло её от внешнего мира и заставляло стеречь свои границы…» Границы, обрушившиеся в 1941 году, – вот что определило судьбу тех поколений, которым предстояло вынести Великую Отечественную войну, но и нас, спасённых от гибели, – тоже: мы унаследовали ожидание новой войны, новой беды…

«Вкус безотцовщины» – вот горькое определение того, что нам досталось. Нам и им, нашим наследникам.

«Мир рушится вокруг, происходят страшные катаклизмы, каждый занят собственным спасением…»

А это уже не мы, это наши младшие; мы спасались коллективно… Наши сердца напрягались от готовности к гибели, но не ныли от пустоты. Страх пустоты пришел с крушением нашей веры. Хотя, как нам объяснили прорабы Перестройки, верили мы – в химеры. Вместе с химерами оборвалось чувство исторического времени.

Есть спасение от чувства этой оборванности?

Есть. Надо срастить концы и начала.

«Как страшно быть ничейной, лишённой домашнего очага, как страшно не иметь тёплого и чистого дома…»

Как славно – сидеть у своего окошка?

Вот!

«В паузах между домом и работой она сидела на подоконнике и наблюдала изменчивый мир своего сада: палую жёлтую листву, голые изгибы ветвей… белый цвет вишен, смешанный с розовым цветением яблонь. Пахло весной, неудержимо переходящей в лето, стриженой травой, сиренью и жасмином. Пахло счастьем и надеждой, пахло желанием жить…»

Что же сможет увидеть она в своём окошке? «Пройдёт совсем немного времени – и не будет меня. А окошко останется и всех нас переживёт. Но тоже до срока… Окошко. Ты помнишь окошко?»

Вчитаемся повнимательнее.

«…Мы сидели на двенадцатом ярусе, так высоко, что вся Москва была как на ладони с её Кремлём в каменном лукошке, речным изгибом и вздыбленным мостом…»

Вы оценили это пронзительное место? Кремль – не на холме, откуда привычно смотрят вниз его рубиновые звёзды. Кремль увиден с высоты, откуда только и можно понять, что он – в «каменном лукошке» у «речного изгиба». Это та высота, которая делает сроки твоей жизни – мгновеньями исторического времени, дающего и твоей жизни – Смысл.

Окошко в сиротство. Окошко в вечность.

Это – разные окошки? Или одно?

Так откуда смотреть.

Наоборот

«Наоборот» – название романа Гюисманса. Из него Галина берёт на вооружение фразу о воспоминаниях, которые помигают человеку вырваться из тюрьмы современности и оказаться в прошлом, которое гораздо ближе.

Тут вся загадочность – в колебании ближнего и дальнего. В попытке взглянуть в окошко с той, а впрочем, и с этой стороны. В несоединимости того и этого времени. В их неразделимости.

В финале романа Гюисмансу отвечает Майринк:

«Если хочешь прийти ко мне, сначала приди к себе».

Алхимия?

Роман – «Алхимический». (Полное название – «Мастерская сновидений»).

Алхимия – та же химия, надо только взглянуть «с той стороны».

Вибрация сторон – дыхание прозы Галины Барышниковой.

Стороны вибрации

Тело героини вдруг рассыпается на молекулы и, как мука мелкого помола, проходит сквозь стены здания. Но, оказавшись внутри, снова ощущает себя как тело. Переклик сна и яви? То ли скачок из яви в сон, то ли, наоборот, из сна в явь. И обратно?

«Мы – рассеянные символы на дороге вечности».

Дорога – это преодоление пространств. Дорога (вечная) – преодоление времени.

Человек – не тело. Человек – семицветная радуга. Эти семь ступеней – степени его падения. Или, наоборот, восхождения.

События проистекают одномоментно, но в нескольких направлениях. Ты можешь сопротивляться, твердить о своем пути и превратить жизнь «в сплошную дорожку трения, в горячий, даже огненный миг противостояния» (противо-СТОЯНИЕ) – стяжать всё на себя. А можешь, наоборот, расслабиться и пропустить жизненную энергию сквозь себя, «стать проводником, проточным каналом» (ПРОТОК немыслим вне времени).

Собственно, время как художественный символ возникает из чего угодно. Из фразы: «Эта история началась с того, как…» С того, что героиня «вдруг», сама не зная почему, вспоминает отца, тоскует по нему. С ощущения, что тело – только обёртка для чего – то более важного. Там – суть.

Как только чувствуешь начало – возникает мысль о конце. Суть сворачивается до мига. А может, наоборот, разворачивается до глобального ощущения единства всех со всеми. Твой путь – штрих на общем пути. Миг в общей судьбе.

Время – это вечность. И вечность – мгновение.

Вы каждое мгновение сдаёте экзамен на духовное приобщение к вечности.

Экзамен сдан?

Чтобы ощутить зов времени, то ли сокращающего до мига срок бытия личности, то ли, напротив, сообщающего этому бытию символически бесконечный срок, не обязательно нырять в Средневековье (как ныряют туда интеллектуалы из «алхимического романа»). Куда ближе тех, давно прошедших поколений – поколение отцов и дедов, полёгших на полях войны…

Что дальше?

«Читайте дальше! Время! Время!»

Возглас, свидетельствующий о том, что дальше будет сказано о главном.

Вот оно:

«Если коллективное сознание людей не изменится, произойдет смена полюсов. Земная ось ляжет по-другому…»

То есть: человечество свернёт, наконец, с кровавых маршрутов мировых войн, поглощавших поколения?

«Нам сейчас важно связать прерванную нить – соединить события прошлого и будущего в том настоящем, которое есть сейчас. Готовы?

Нить – связь пространства и времени. Прерванная нить – конец того и другого. И тогда как? Ждать нового начала?

«Мир опять находится на грани перехода, как было во времена Атлантиды…» Проглатываю как утешение: мы не первые.

– Сроки? Какие сроки? – хрипло переспрашивает герой романа.

Ответ:

«Никому не дано знать, в какой день и час Сын Человеческий разорвёт от земли до неба покров… Завеса упадёт и станет видно то, что сокрыто от глаз…» Комментировать «сокрытое от глаз» с точки зрения Сына Человеческого я не решаюсь.

Я могу прокомментировать лишь судьбу поколения, следующего за нами, – вошедшего в жизнь при падении таких «вечных истин», как коммунизм, мировая революция и прочие «химеры».

Они, наследники наших крахов, ищут новую почву. Они хотят восстановить путь. Они хотят срастить нить времени. Они хотят ощутить суть в надвигающемся бытии.

«Всё, что ни есть, уже есть», – заклинают они.

Будет другое. Невероятное? Наоборотное?

Будет.

Но и мы с вами будем. Готовые ко всему.