Читать книгу Мастерская сновидений - Галина Барышникова - Страница 8

Утро. Пронзительный запах весны. Совсем рано. Птицы поют. Ещё не слышно машин. Сандра распахнула окно. Сандра? Почему Сандра? Да просто причуды. Звали её Элеонора Александровна Румянцева. Очень долго и очень взросло. Сначала она называла себя Эля, потом – Лео, а позже утвердила для себя и друзей – Сандра, по отчеству. Ей так хотелось. Я думаю, что в какой-то момент она вдруг затосковала по отцу, но даже сама не поняла этого импульса, а просто переименовала себя в очередной раз, с акцентом на отчество. Была она высокой и, пожалуй, даже слишком худой девушкой с волосами цвета льна, голубыми глазами, которые темнели, когда она была чем-то рассерженна, и становились почти прозрачными, как капли родника – в момент нежности: тогда её глаза превращались в зеркала, которые отражали мир, заглядывающий ей в глаза. И она улыбалась. Часто. От этого на её молодом лице, у губ даже образовались морщинки. Но это всё к слову, чтобы вы лучше представляли, о чём я рассказываю…

Итак, утро. Пронзительный запах весны. «Весь мир спит, – подумала Сандра. – И пока он спит, он принадлежит мне. Но, к счастью, он про это не знает».

Сандра свесилась из окна, вдохнула утреннюю прохладу, и вдруг решила устроить себе подарок – пробежку по заповедной, тайной, только своей, личной зоне. О том, что эта зона принадлежит ей, мир тоже не знал. Да это было и не важно.

Она быстро надела костюм, кеды – и выпорхнула за дверь. В последние дни выходить на улицу можно было только ранним утром – весна выдалась ранняя и жаркая, в окрестностях города выгорели все леса, чадили и тлели торфяники – смог к полудню стоял такой, что дышать было нечем, не то, что бегать. Так что доставить себе удовольствие можно было только ранним утром, благо, что до леса рукой подать.

Семь минут бега мимо спящих домов. Пять часов утра. Мимо спящих и безмолвных гаражей, пять часов две минуты, под туннелем и теоретически под поездами (но практически – под тишиной) пять часов пять минут. И выход в лес. Семь минут бега – и в объятьях тишины, через символ высокой сосны, которую она с разбега обнимает. Раскрыв руки, валится на её тёплый, солнечный ствол. Прижимается к ней и слышит мерцающий стук своего сердца. Сосна его тоже слышит. Опознаёт. И пропускает дальше.

По лесу Сандра никогда быстро не бегала. Запрокинув голову, глядела на верхушки деревьев и в небо, и только краем глаз, да и то изредка – себе под ноги. Она вплывала в это неспешащее царство покоя и мудрости. Здесь всё знало, зачем оно. Здесь все были на своём месте. Здесь закон жизни выполнялся неукоснительно и без обсуждений, но совершенно добровольно и с радостью – невозможное условие для человеческой жизни.

Сандра любила бегать одна, чтобы намолчаться всласть, говорила она себе, но это была неправда, – чтобы вдоволь наговориться. Ведь пока она медленно бежала по лесу, пока шла, дотрагиваясь до деревьев ладонями, она всё время говорила – с лесом, с небом, с собой, а ещё – с ним, спящим и совершенно её не знающим. Такой.

Откуда взялся этот волшебный клочок земли? Как-то однажды она забрела на экспериментальную базу Ботанического сада. Тенистая узкая аллея, какие-то неведомые растения по сторонам. Словно в джунглях вьются лианы на опорах. Деревья гигантские с широким крупным листом. Потом ей сказали, что это канадская липа, но тогда она ещё не знала об этой экспериментальной посадке, и ей показалось, что это заповедные владения какой-то загадочной страны. С тех пор это место стало её истинным домом. Сюда она приходила, когда ей было грустно, когда решалось какое-то важное событие её жизни, да и просто – отдохнуть. Кто-то ухаживал за этим местом, поливал, стриг траву, даже не подозревая, что это её владения. Сандра даже друзьям не рассказывала о своём волшебном уголке. Ей нравилось иметь тайну от всего мира.

Здесь пирамидами стояли высокие ели. Чуть пониже – плоская раскидистая туя. Третьим ярусом, чуть поодаль – кусты можжевельника, словно капюшоны гномов. Мои верные стражи, говорила Сандра, поглаживая вечнозелёные верхушки-колпаки. И шла дальше.

Здесь был краснолистый барбарис с сухими плодами от прошлого урожая – Сандра угощалась. Цвела сирень: садовая крупная и дикая мелкая. Аромат цветов висел над этим волшебным уголком, и, казалось, густое облако благоухающих бутонов надёжно защищает его от посторонних взоров. Сандра наслаждалась, на цыпочках тянулась к розовому соцветию – вдыхала. Чуть позже здесь появятся первые ягоды – у жимолости, она знала это. Проходя, поглаживала её продолговатые листочки, куст скоро зацветёт, вот уже белые комочки. А это что? Она увидела белую, словно снежную поляну, а над ней – тонкое деревце с корзинками мелких соцветий – казалось, снег на ветках. Кусочек зимы посреди лета. Она подошла. Присела на корточки. Рукой провела по цветущему ковру. Мягко. Влажно. Какой подарок, Господи, какой же подарок ты сделал мне, подумала она. Она подняла руки к раннему солнцу, ещё не тронутому взглядами других людей. Начиналось утро её рождения.

Встала лицом к солнцу и вслух произнесла слова Великого призыва:

ААА – УУУ – МММ – трижды прогудела Сандра, чувствуя, как от Земли через ноги, по стволу её позвоночника поднимается горячая волна – к самой макушке, а оттуда – вверх. Она держала руки раскрытыми, чувствуя незримое касание двух своих подруг – они образовывали космический треугольник, и пирамида их света поднималась к солнцу, она чувствовала это. Сколько таких треугольников сознательно включались в космическую решётку и очищали этот мир. И пусть мир этого не знал, это было не важно. Мир существовал – вот что поистине имело значение. Сандра опустила руки. Отошла в сторону. Этот призыв она читала каждое утро, если не забывала. Точнее будет сказать – старалась читать. Иногда даже по несколько раз на день.

Как хорошо, ещё раз подумала она, прошлась по тропинке между можжевельниками, потрепав гномов по колпакам. Иголки были влажными от росы. Ей пришла в голову озорная мысль – она стала раздеваться. Сняла с себя футболку, брюки, затем кеды и носки – трава ободряюще оросила её ноги, свежо и приятно, словно идёшь по влажному шёлку, подумала она. И легла на траву. Ей захотелось вдруг прильнуть к Земле всем телом. Ей захотелось принадлежать ей.

Трава была влажная. Было раннее утро. Посреди спящей Москвы – этот волшебный уголок… И она – раскинутая в истоме, словно на перинах – на белом цветущем ковре. Солнце согревало её живот, белые, ещё не загорелые ноги; земля холодила спину. Она перекатилась, подставив теперь солнечным лучам влажную спину.

Взглядом упёрлась в крохотные белые цветы – шесть тонких лучей – благоухающие снежинки. Как же мир совершенен, даже в малом, подумала она. Сандра закрыла глаза, и вся отдалась своему блаженному состоянию. Пели птицы. Пронзительно пахли деревья. Ласково её окутывало солнце. Лёгкая дрожь пробегала по телу. Она так пролежала бы долго, если бы её не потревожили – муравей укусил прямо за попу.

«Да, – подумала она, вставая, – не очень-то поэтичное выбрал место. Хотя – гурман, гурман, – произнесла она уже вслух, почёсывая укушенное место. – Теперь в приличном обществе и не разденешься».

Сандра встала и не спеша оделась. Обуваться не стала, а, взяв кеды в руки, пошла босиком.

Вот особое место – её трон. Пять стволов остролистного клёна пучком, букетом росли из одного корня. Они образовывали такой домик внутри себя. Прежде чем туда залезть, Сандра всё же обулась. Упёршись головой и спиной в основной ствол, она обе своих руки положила на стволы потоньше, ногами упёрлась в два других дерева. И словно повисла в люльке. Её трон! Здесь она загадывала желания, повелевала своим миром, своей судьбой. Её отец – великий, могучий, любящий – слышал каждое движение её души, если оно было правильным и не противоречило законам внутренней природы. Она подняла глаза к небу – пять стволов короновали её, она по праву ощущала себя наследницей мира. «Хочу быть счастливой, – сказала она вслух, – хочу быть полезной, хочу знать, Что я и зачем Я». В этот двадцать седьмой свой день рождения она была счастлива как ребёнок. Она спрыгнула с дерева и пошла, полетела к дому.

Дома Сандра заварила себе чай, бросила туда же несколько сорванных в саду травинок и соцветий сирени. «О! Запах джунглей, – сказала она себе. – Запах джунглей? Джунгли! Как же я забыла!».

Она всё бросила, соскочила с места и побежала в спальню.

Там она встала на табурет и сняла с самой верхней полки маленькую коробочку. Это были духи Кензо «Джунгли». «Вот, дорогая, – произнесла она, глядя в зеркало, – я поздравляю тебя с днём рождения, ты молодец!» Она поцеловала себя через волшебный круг зеркала: «Я тебя люблю!»

Она иногда так вела себя – странно и необъяснимо. Например, она сама себе дарила цветы и подарки от его имени. Все четыре года, как они расстались. Она говорила с ним, писала ему письма и складывала их в потайной ящик стола. И знала, то они обязательно ещё встретятся. «Это моя половина, – говорила она себе (именно половина, а не половинка – она терпеть не могла все эти суффиксы и сюсюканье), – я не хочу чужого, я дождусь только своего, – упрямо повторяла она».

Нет, это не означает, что все эти четыре года у неё никого не было – время от времени у неё появлялись мужчины – «чтобы тело не забыло, что оно женщина», шутила она, но дальше постели дело не шло – дистанцию она держала железно. Подмены не допускала. При её сентиментальности даже было странным видеть, как жёстко, потребительски, по-мужски она относилась к сексу: «Здесь – только это. И только с ним будет всё остальное». Она как львица охраняла его территорию и никого туда не допускала.

– Так, вальс, конечно же, вальс, не каждый же день человеку исполняется двадцать семь лет. Боже мой, мне без трех тридцать и без двадцати трех пятьдесят! Она зажгла свечу и отпила глоток хорошего сухого вина.

Потом достала из шкафа его рубашку. Она висела на вешалке и ждала его. Иногда она открывала шкаф и гладила её рукав, и что-то говорила, говорила… тогда, как правило, ей бывало очень плохо. Долгое время эта рубашка пахла им, но запах постепенно улетучился – тогда Сандра пожалела, что часто меняла его рубашки и много стирала, вот носил бы он её две недели и, глядишь, осязаемых воспоминаний хватило бы на побольше… но это так, к слову… Сейчас она сняла рубашку с вешалки, взялась за пустой рукав, а второй перекинула себе через плечо – вальс! – и закружилась по комнате – аккомпанемент был ей не нужен, она всегда слышала музыку в себе. И часто это бывал французский шансон. Мостовая, крупный булыжник, узкие улочки, дождь. И она с ним кружится в этой бесконечности…

«Что за ерунда? Я, наверное, схожу с ума», – подумала она и плюхнулась на кровать.

Да, я думаю, что было бы любопытно описать её квартиру. Это была огромная однокомнатная квартира, переделанная из малюсенькой двушки – Сандра ещё при жизни отца-архитектора разломала все перегородки и сделала огромное зигзагообразное пространство – с барной стойкой между кухней и спальней. Стены были только в туалете с ванной, и то, наверное, традиции ради. Центральное место в доме занимала огромная с балдахином кровать – прямо в самом центре комнаты. Там, где раньше была стена, сейчас с потолка свисали какие-то плетёнки, колокольчики, компьютерный стол был в уголке между огромными кадками с цветами, аквариумом и двумя клетками с попугаями – возникало ощущение, что эти предметы цивилизации (я имею в виду кровать и компьютер) случайно, невесть каким чудом занесло на необитаемый остров. Это ощущение усиливалось ещё тем, что стены были выкрашены отцом, который на досуге любил порисовать, в природные зелёно-голубые цвета, а абстрактные загогулины намекали на море и небо – как раз за колокольчиками, где стоял компьютер, и на розовый закат (восход?) – в той части, где находилась кровать. Треугольники и круги на этом фоне и образовывали людей и звёзды. Мебели в доме больше не было. Сандра установила огромный, во всю стену зеркальный шкаф-купе, что увеличивало мираж, да и метраж тоже. Только кухня имела традиционные подвесные ящики и нетрадиционный диван, весь в мягких игрушках, вместо подушек – на случай гостей. Это был только её дом. Когда она поступила в институт, отец ей отдал и помог перестроить бабушкину квартиру. До этого её много лет сдавали, и квартира всё равно нуждалась в ремонте. Отец недолго сопротивлялся странному желанию дочери – он всегда считал, что в жизни имеет право быть даже то, что ему не понятно. Надо сказать, что он был милым и сговорчивым человеком, и Сандре его очень не хватало. Он умер от инфаркта – просто не проснулся однажды – вот и всё. Спокойно, с улыбкой. Как праведник. Да он, наверно, таковым и являлся. Сандра часто ловила себя на мысли, что стала общаться с отцом гораздо чаще, чем это было при его жизни. Смерть – как повод поговорить, как предлог к общению. В детстве они много времени проводили вместе – мать была замкнутой, и отцу пришлось за двоих стараться, но когда Сандра повзрослела и особенно когда стала жить отдельно – то даже звонила не всегда – вечно не хватало времени. При жизни так всегда бывает… А теперь куда бы ни шла, всё время с ним переговаривалась – никаких тебе ограничений, никаких проводов… Она даже часто обращалась к нему по имени, как в детстве: «Привет, Сашенька», – тогда её ни какими силами невозможно было заставить произнести слово «папа».

Отца не стало за два года до появления в её жизни Георгия, кстати, преподавателя в её институте. Так что роман у неё был самый что ни на есть тривиальный – девочки часто влюбляются в своих учителей. Может, она потому и привязалась так к Георгию, что он чем-то ей напомнил отца. Хотя разница между ними была не такая большая: ей – двадцать, ему – тридцать один. Но что-то неуловимое всё же было – фантастическая увлечённость своим делом…

Когда он вёл лекцию, это была такая отдача, такое вживание в текст, почти на грани срыва.

ЭТО случилось сразу, на первой лекции. Он вошёл в аудиторию – высокий, худой, с длинными волосами и остроконечной бородкой, и сказал, что нет ничего скучнее предмета стилистики, и поэтому мы будем изучать стилистику не как самостоятельный предмет, который самостоятельным предметом не является, а как приложение к литературе. Причём не только русской. Мы с вами, ребятки, сказал он, будем изучать мировую литературу и смотреть, как через стилистические особенности автор доносит до нас свой замысел. «Вот тогда это будет великий предмет», – добавил он, улыбаясь.

– А теперь я буду с вами знакомиться, – сказал он. – Не бойтесь, я не буду вас отмечать, быть умным – дело добровольное, и вы можете не ходить на мои лекции. Я просто хочу сегодня посмотреть вам в глаза в первый раз. – И он стал называть фамилии и имена. Когда очередь дошла до неё, он произнёс: – Элеонора – потрясающе, Леонора! Девушка, от вашего имени веет Возрождением. Очень приятно, Георгий Эдуардович. – И посмотрел ей в глаза долгим взглядом.

Потом, на одной из лекций он увлечённо рассказывал о значении слов, «например, слово сувенир, – говорил он, – такое простое слово, но сколько может быть значений, ассоциаций». Он замолчал, а потом как-то странно, невпопад добавил: «Нет ничего страшнее, когда ребёнка, как романтический сувенир, оставляют на память». И сказал он это так, что у Сандры сжалось сердце. Ей вдруг показалось, что он сам такой сувенир. Их он называл «ребятки», и говорил таким тоном, словно перед ним были и вправду дети, хотя многие студенты были старше его самого, ведь это был творческий вуз, а к творчеству люди приходят в разном возрасте.

Но это всё – лирические отступления. Воспоминания. Они проплывали перед Сандрой, когда она лежала на своей кровати, закрыв глаза, обнимая его рубашку – единственную вещь, которую он у неё забыл. Она поднялась, пошла в свой зелёный уголок, села за стол и начала писать.

Письмо

Здравствуй.

Я пишу тебе, потому что никогда не умела говорить с тобой. Ты правильно сделал, что ушёл от меня.

Иди не оборачиваясь. И никогда не возвращайся – я не смогу тебя ещё раз отпустить, потому что люблю тебя.

Ты лучше меня. Ты сильнее меня. Я всё время тянула тебя назад.

А Времени мало, и нам вместе не дойти.

Ты столько воплощений шёл к тому осознанию и к высвобождению, что не имеешь права сейчас тормозить.

А я постараюсь любить тебя издалека.

Ведь, в конце концов, душе неважно расстояние.

Я буду любить твою душу ещё сильнее, чем если бы ты был рядом.

Мне не будут мешать ни твои грубые слова, ни твой беспорядок, – быт притупляет высоту – я так и не смогла её взять.

Я буду любить тебя, и, быть может, моя любовь даст твоей душе то питание, в котором ты так нуждался, но так и не получил, когда мы были вместе.

Странно, что я пишу тебе это в день своего рождения.

Я хочу просто, чтобы это был день рождения твоей свободы.

До свидания, родной.

Сандра. Твоя Санра. Вопреки и благодаря всему.

Она запечатала письмо степлером и положила его в боковой, незаметный ящик. Всё! На сегодня хватит…

И всё-таки ей предстояло сегодня ещё многое вспоминать. И не то чтобы ей это было неприятно, нет, она делала это не специально – видимо, день такой выдался.