Читать книгу Тень «Энвижен». Серия: Русские в Австралии - Галина Богдановна Тер-Микаэлян - Страница 2

Пролог. Завещание старого Гримвэйда

Оглавление

Женившись, мистер Гримвэйд ничего в семью не принес, поскольку был беден, как церковная мышь. По этой причине его помолвка с будущей супругой растянулась на двадцать с лишним лет – дядя жениха, убежденный холостяк, страдавший тяжелым несварением желудка, долгие годы прилюдно называл племянника своим наследником, и молодые – ни в коем случае не желая его смерти! – терпеливо ожидали естественного исхода, не спеша назначить дату бракосочетания.

Однако дядя, разменяв шестой десяток, неожиданно окреп здоровьем и женился, произведя на свет двух вполне жизнеспособных отпрысков. У жениха еще была надежда на кузена, владельца майоратного поместья, служившего во время войны под началом Веллингтона, но тот вернулся из сражения под Ватерлоо живым и невредимым. Тогда стало понятно, что ждать больше нечего. В день свадьбы жена отметила свое сорокалетие, ее нареченный был пятью годами старше.

В отличие от мужа, миссис Гримвэйд принесла в приданое замок и немного денег – они отошли ей по завещанию погибшего в Испании брата, не успевшего обзавестись семьей. Замок этот, возведенный в эпоху Карла Первого, когда-то блистал роскошью, и сам король до того, как потерял на эшафоте голову, не раз запросто приезжал сюда погостить. Первый владелец замка погиб во время гражданской войны. История не упоминает, сражался он за короля или переметнулся в лагерь Кромвеля. Скорее, последнее, поскольку после Реставрации Карл Второй не вернул наследственное владение семье погибшего, а пожаловал предкам миссис Гримвэйд – за верность трону, как всегда с гордостью утверждал ее отец. Брат, вступив во владение замком, так и не успел навести в нем порядок, смерть избавила его от забот о сочащихся сыростью стенах, испещренных трещинами потолках и изъеденной древесным жучком старинной мебели.

Через два года после свадьбы у супругов к всеобщему удивлению родился сын, нареченный Дэвидом. Крохотное наследство, оставленное братом миссис Гримвэйд, позволяло семье кое-как перебиваться и оплачивать услуги приходящих служанок, а также живущего неподалеку старого законника – тот обучал маленького Дэвида грамоте, истории и прочим премудростям, – однако выкроить средства на ремонт семье так и не удалось. Продуваемые ветром темные коридоры, где, по словам старой няни, бродил призрак казненного короля, чердак с пыльными сундуками и вековая паутина по углам – все это стало неотъемлемой частью детства Дэвида.

Шли годы, Гримвэйдам все сложней становилось сводить концы с концами. Замок продолжал дряхлеть и осыпаться, зимой из экономии топили только в спальнях, в большом камине гостиной зажигали огонь, лишь если ожидался приезд друзей или родственников. Случалось это нечасто – хозяева стыдились царящего в замке обветшания, и образ жизни их с годами становился все более замкнутым. Однажды Гримвэйдам нанес визит живущий неподалеку богатый сквайр – один из немногих навещавших их время от времени соседей. Устроившись в кресле у затопленного ради него камина, гость перебросился с хозяевами парой слов о скверной погоде и перешел к причине своего визита, при этом он старался выражаться как можно более деликатно:

– Ваш замок великолепен, скажу вам… гм… однако содержание его, по-видимому, требует значительных вложений, я не ошибаюсь?

Мистер Гримвэйд смутился – всю жизнь он прожил, хронически испытывая чувство вины за свое бессилие изменить жизнь к лучшему, и каждый раз, когда кто-то заводил разговор о ремонте замка, в левой стороне груди его возникала грызущая боль. И теперь, пытаясь не обращать на нее внимания, он не очень вразумительно промямлил:

– Средств, м-да. Разумеется, здесь требуется основательный ремонт, и мы как-нибудь… Однако в настоящее время…

– Про это я и говорю! – весело подхватил сосед. – Без ремонта столь великолепное сооружение очень скоро просто-напросто превратится в развалины. Короче, у меня сейчас появилась возможность купить у вас замок и привести его в порядок

– Это невозможно, мистер Уайт, простите! – миссис Гримвэйд побледнела и, стиснув руки, откинулась на спинку кресла, всем своим видом выражая страдание, однако сквайр не сдавался.

– Нет, вы только, ради бога, не подумайте, что я хочу воспользоваться… гм… положением. Уплачу сумму, которую вы сами назовете, этого будет достаточно для того, чтобы ваша семья приобрела небольшой дом и вела безбедное существование – достойную жизнь, которая вам подобает, и…

Он не закончил свою мысль, поскольку хозяйка дома решительно покачала головой:

– Нет-нет! Простите, мистер Уайт, об этом не стоит даже и говорить.

Искренне недоумевая, сосед развел руками.

– Но почему? Назовите хотя бы причину вашего отказа, миссис Гримвэйд, возможно, мы сумеем ее преодолеть.

– Вряд ли, – она чуть помедлила, – видите ли, мой отец… он всегда говорил, что это наше родовое гнездо, и никто, кроме потомков семьи не должен здесь жить. И теперь, после гибели брата и смерти родителей я… Поймите, мистер Уайт, я не могу нарушить волю отца и позволить постороннему человеку поселиться в замке.

– Но я не имею намерения здесь жить, – простодушно воскликнул сквайр, – все, чего я хочу, это привести замок в порядок и сдавать его в аренду.

На щеках ее выступил багровый румянец возмущения.

– Превратить мое родовое гнездо в источник наживы? Тысячу раз нет!

Мистер Гримвэйд прекрасно понимал, что сосед прав, что предложение его могло бы стать для их семьи спасением в буквальном смысле этого слова. Разумеется, он не считал себя вправе противоречить супруге – в конце концов, замок действительно прежде являлся владением ее семьи, – однако все же нерешительно заметил:

– Может быть, мы вернемся к этому разговору чуть позже, мистер Уайт?

Жена бросила на него испепеляющий взгляд:

– Никогда!

Позже, вспоминая этот разговор, Дэвид Гримвэйд не раз думал, что согласись тогда мать на предложение соседа, жизнь их могла бы сложиться иначе. Они жили бы в уютном маленьком домике, и он, Дэвид Гримвэйд, мог бы учиться в Оксфорде.

Спустя месяц после визита мистера Уайта Дэвид гостил у родственника – того самого кузена отца, что невредимым вернулся из битвы при Ватерлоо, – и встретил у него известного путешественника Чарльза Августа Грегори. Этот молодой человек, недавно вернувшийся из Австралии, уже стал в Англии живой легендой – ведь именно ему впервые удалось удачно завершить экспедицию вглубь материка, в то время, как оба его предшественника, Лейхгардт и Кеннеди, потерпели неудачу и бесследно сгинули в австралийской пустыне.

Рассказы о далеком материке, куда прежде ссылали лишь преступников, вскружили головы не только юному Дэвиду – газеты запестрели сообщениями об открытии огромных залежей золота в штате Нью Саут Уэллс, отделении от него Мельбурна и образовании новой колонии Виктория. Богатейшие залежи золота, обнаруженные в Виктории, – такого не видывал даже Клондайк. Золото, золото, золото! В воде, под землей – везде – и много пустующих земель, пригодных для земледелия и животноводства. Жара – да, жарко. Особенно в декабре и январе, когда в Англии и Европе царит зимняя стужа. Но, тем не менее, растут города, в Сиднее недавно даже открылся университет. Вернувшийся из поездки по Австралии журналист написал:

«Знай Колумб о существовании этого маленького материка в Южном полушарии, он обогнул бы Африку и поплыл на восток, а не на запад. Это принесло бы испанской короне много больше золота и позволило бы избежать многочисленных человеческих жертв – австралийские аборигены, в отличие от американских индейцев, миролюбивы и безобидны…»

– Решено, я отправлюсь в Австралию, – объявил Дэвид матери, – а когда добуду золото, мы отстроим заново замок.

– Да, сынок, – она ласково улыбнулась, не став напоминать охваченному юношеским энтузиазмом сыну, что билет до Австралии стоит примерно столько же, сколько ремонт их замка.

Отец же лишь тяжело вздохнул и потупился, незаметно прижав к груди руку. В последнее время боль там стала появлялась все чаще и чаще, а однажды за ужином стала невыносимой. Чтобы заплатить доктору, пришлось потратить часть денег, отложенных на дрова. Лежа в постели и еле шевеля заплетающимся языком, глава семьи сказал встревожено хлопочущей подле него жене:

– Из-за меня столько расходов. Не нужно, я умираю.

Она горько заплакала.

– Не говори так, дорогой! Доктор сказал, тебе скоро станет легче.

– Я был тебе плохим мужем, Ди, прости меня.

– Неправда, нам всегда хорошо было вместе! Помнишь, как мой брат Вилли впервые привел тебя к нам домой? Мне было всего четырнадцать, но я с первого взгляда тебя полюбила. Надо мной все подшучивали – никто не верил, что это всерьез. Даже ты.

– Я был беден. И если бы Вилли не погиб… тогда…

Голос его прервался, жена заботливо отерла со лба мужа холодный пот и, покачав головой, спокойно договорила:

– Что ж, тогда у нас не было бы замка. У нас не было бы денег Вилли. Возможно, мы не смогли бы пожениться, и у нас не было бы нашего Дэвида. Но Вилли погиб, и ничего тут не изменишь, так, видно, было суждено. Не терзай себя, милый, в этой жизни мы, как актеры на сцене – у каждого своя роль, отыграв ее, одни уходят, на их место приходят другие. Никто не властен тут что-либо изменить.

– Дорогая…

Лицо больного разгладилось и, сжимая холодеющими пальцами руку жены, он покинул этот мир.

«Бедный папа, – думал Дэвид, провожая отца в последний путь, – всю жизнь он бился с нуждой, пытаясь свести концы с концами. Но я не хочу, как он, покорно плыть по течению! Думаю, мне стоит податься в Лондон – там наверняка можно устроиться клерком в контору или приказчиком в магазин».

Осень выдалась сырая и дождливая, но на кладбище, следя за комьями земли, падавшими на гроб мужа, миссис Гримвэйд не ощущала холода. Однако к вечеру, вернувшись домой, она слегла в жару, и в течение нескольких дней простуда свела ее в могилу. Когда взгляд умирающей начал тускнеть, она что-то прошептала посиневшими губами. Сидевший рядом с ней сын поспешно наклонился.

– Что, мама? Что?

– Продай замок, Дэви.

– Нет, мама, что такое ты говоришь!

– Продай замок, сынок, – собрав последние силы, внятно произнесла она, – продай и устраивай свою жизнь.

Сразу после похорон матери Дэвид поехал к соседу, и вскоре сделка была совершена. Сочувствуя горю осиротевшего юноши, мистер Уайт даже вызвался помочь ему в приобретении нового дома, но у Дэвида были иные планы. Еще летом он прочитал в газете объявление Дженерал Скру Стимшип – эта крупнейшая в стране пароходная компания сообщала, что «в начале января следующего, 1854 года, из Саутгемптона отплывает пароход „Крез“, совершающий регулярные рейсы между Англией и Австралией». Разумеется, до продажи замка ему и думать нечего было о поездке, но теперь… Прикидывая и подсчитывая, Дэвид невольно вспоминал слова матери:

«Мы, как актеры на сцене – у каждого своя роль, отыграв ее, одни уходят, на их место приходят другие. Никто не властен тут что-либо изменить»

Отложив деньги на билет и дорожные расходы, он зашил остальное в двойной матерчатый пояс и надел его на голое тело под одеждой. Багажа у него было немного, только самое необходимое – молодые люди, отправляясь на поиски приключений, не любят обременять себя громоздкими чемоданами. В день отъезда Дэвид вручил мистеру Уайту ключи от всех помещений замка, с минуту помедлил на пороге уже не принадлежавшего ему родительского дома и, не оглядываясь, тронулся в путь.

Будущие пассажиры «Креза» начали съезжаться в Саутгемптон за месяц до назначенной даты отплытия, и перед Рождеством город напоминал охваченный суетой муравейник. Кэбы развозили приезжих по гостиницам и постоялым дворам, по мощеным мостовым, разбрызгивая грязь и мокрый снег, грохотали тяжелые фургоны со скарбом и утварью. Прощаясь с родиной, рачительные хозяева увозили с собой нажитое имущество, включая скот и птицу. Запертые в загонах животные нервничали, время от времени воздух прорезал тревожный петушиный крик или слышалось тоскливое блеяние овец.

В зале постоялого двора, где остановился Дэвид, помимо него разместились еще десятка два постояльцев обоего пола. Кроватей не хватало, люди спали на матрасах, разложенных прямо на полу, однако на дрова хозяин не скупился, поэтому в камине всегда ярко пылал огонь. В плохо проветриваемом зале было жарко и душно, хотя в обеденное время тянувшийся из кухни аромат жареной индейки, смешанный с запахом сдобных лепешек, приятно щекотал ноздри, перебивая застоявшуюся вонь от немытого человеческого тела. Ненастная погода не располагала к прогулкам, поэтому постояльцы почти не покидали гостиницу. С утра до вечера в воздухе висело монотонное жужжание голосов, прерываемое взрывами смеха и выкриками разыгравшихся детей. Порою между подвыпившими фермерами вспыхивала потасовка, но спорщиков тут же разнимали и разводили по углам.

Дэвид, привыкший к тишине и покою старого замка, днем в любую погоду старался уйти из гостиницы – его раздражал постоянно стоявший там шум. Подняв воротник и сунув в карманы озябшие руки, он бродил по улицам или шел на причал, где над пенящимися валами возвышался могучий корпус «Креза». На борту судна, не обращая внимания на хлопья мокрого снега, падавшего с угрюмо нависшего тусклого неба, суетились матросы, заканчивая последние работы, и ветер, пронизанный запахами портового города, порывами доносил до берега их голоса.

Однажды, замерзнув на пристани и проголодавшись, Дэвид зашел в первый попавшийся бар, заказал гренки с кружкой пива и пристроился у окна, откуда видна была улица. Следя за пешеходами и проезжавшими колясками, он пытался отгадать, кому из них суждено вскоре стать его попутчиками. Вот прошлепал по лужам бледный юноша с тонким лицом – наверняка отпрыск благородной семьи, в пух и прах проигравший в карты свое наследство и на последние деньги купивший билет на «Крез». Изысканно одетый мужчина, проехавший в экипаже с женой, ребенком и няней, скорей всего, дипломат, направляющийся в Австралию с особой миссией. А вот еще одна живописная группа – нет сомнений, что это тоже будущие пассажиры «Креза». Судя по всему, лицедеи, решившие попытать счастья за океаном. Занятно!

Тут шумная компания, вызвавшая его интерес, ввалилась в бар, и Дэвид окончательно утвердился в своем предположении – актеры. Двое – мужчина с глазами навыкате и ярко накрашенная женщина лет тридцати пяти, – о чем-то яростно спорили. Остальные весело подтрунивали над горячностью своих товарищей. Одна из девушек, хорошенькая и черноглазая, что-то сказала распалившемуся мужчине. При этом она случайно повернула голову в сторону Дэвида и встретилась с ним взглядом. Мужчину ее слова, по-видимому, рассердили, надув щеки и еще сильней выпучив глаза, он закричал ей:

– Милли Гордон, тебе никогда этого не понять! Я рожден, чтобы играть Шекспира, а вместо этого вынужден изображать шута в третьеразрядном шоу!

Продолжая смотреть на Дэвида, Милли тихо ответила мужчине и неожиданно улыбнулась. От ее улыбки у юноши замерло сердце и перехватило дыхание.

«Эта Милли… она просто чудо, я никогда не встречал таких девушек»

В следующий раз он увидел ее в день отплытия – уже на борту «Креза». К тому времени, как корабельный колокол возвестил об окончании посадки, пароход напоминал рыночную площадь. Палубные пассажиры завалили корму мешками и мелким скарбом, над всем этим натянули брезент, защищавший вещи от мокрого снега, а для себя соорудили нечто вроде ротонд и шатров. Долгий прощальный гудок парохода сопровождался жалобным ревом быков, запертых в отделении для живности. До Дэвида донесся огорченный голос капитана Холла, беседовавшего с элегантно одетым человеком – тем самым, которого Дэвид видел из окна бара проезжающим в коляске и счел дипломатом.

– У нас вдвое меньше пассажиров, чем полагается при полной загрузке – всего пятьсот человек.

На это предполагаемый дипломат вполне резонно возразил:

– Это при ваших-то ценах на билеты? Странно, что вы вообще наполовину загрузили пароход!

«Крез» вновь издал прощальный рев, и расстояние между пароходом и берегом стало быстро увеличиваться. Сгрудившиеся у борта пассажиры зашумели, замахали руками, и именно в этот момент Дэвид, случайно повернув голову, увидел черноглазую Милли Гордон. Увидел и мгновенно позабыл обо всем на свете. Девушка оживленно махала кому-то белым платочком, ее окружали другие актеры, некоторые из них перегибались через борт и что-то кричали провожающим. Вглядевшись в стоявших на берегу, Дэвид узнал споривших в баре мужчину и женщину – похоже, те в последний момент изменили свои планы и отказались от поездки.

Как известно, когда вокруг бескрайнее море, всегда хватает желающих развлечься, поэтому капитан Холл предложил труппе актеров организовать для пассажиров платные шоу. Салон перегородили занавесом, одна половина его служила сценой, другая – зрительным залом. Народу собралось достаточно, но Дэвид успел первым придвинуть свой стул почти вплотную к самодельной сцене. Герцогиня Болтон, вместе с внучкой плывущая в Мельбурн к сыну, бросила на него укоризненный взгляд, но никакая сила в мире не могла бы заставить Дэвида уступить свое место! И почтенной герцогине ничего не оставалось, как усесться за его спиной.

Дождавшись выхода Милли, Дэвид с восторгом зааплодировал еще до того, как юная артистка открыла рот. Под аккомпанемент расстроенного корабельного пианино она исполнила задорную шотландскую песенку на стихи Роберта Бёрнса:

Husband, husband, cease your strife,

Nor longer idly rave, Sir,

Tho’ I am your wedded wife

Yet I am not your slave, Sir.


(Муженек, муженек, хватит возникать, прекратите ненужные споры, сэр. Хоть я и ваша законная жена, но не раба, сэр)

Объективно следовало признать, что голос Милли, хоть и чистый, был довольно слаб, да и актерским мастерством она владела недостаточно хорошо, но Дэвид этого не замечал. Когда лукавый взгляд черных глаз, сопровождаемый обворожительной улыбкой, скользил в его сторону, сердце начинало колотиться с такой скоростью, что, казалось, вот-вот выпрыгнет. За спиной Дэвида герцогиня Болтон, явно страдавшая снобизмом, недовольно пробубнила:

– И тут шотландцы!

Она была глуховата, поэтому слова ее прозвучали громче, чем следовало. Милли, услышав, высоко вскинула голову.

– Я шотландка, – гордо заявила она.

Вскочив на ноги, Дэвид вновь бешено зааплодировал, и к нему, сглаживая бестактность герцогини, присоединились остальные зрители. Милли улыбнулась, поклонилась и с достоинством королевы протянула Дэвиду свою тонкую ручку.

– Благодарю вас, – сказала она, и это стало началом их дружбы.

Теперь Дэвида и Милли постоянно можно было видеть прогуливающимися по палубе рука об руку или весело болтающими в салоне. В Бискайском заливе налетел шторм, на три дня их разлучивший, поскольку оба, мучаясь морской болезнью, вынуждены были оставаться в своих каютах. Однако в середине января, когда «Крез» приблизился к Пиренейскому полуострову, ветер стих. Лиссабон встречал путешественников чистым небом и теплом юга, Милли стояла на палубе рядом с Дэвидом, и сердце юноши пело от радости, а воздух был напоен ароматом цветущих апельсиновых деревьев.

– Я люблю вас, Милли, – забывшись, прошептал он и испуганно оглянулся – девушка улыбалась, и непонятно было, долетели до нее его слова или нет.

Спустя четыре дня после того, как «Крез» покинул Португалию, вновь поднялась буря. Она едва не стала для парохода роковой – вода залила топки машинного отделения и повредила резервуар с питьевой водой. При попутном ветре «Крез» мог бы за три дня добраться до Кейптауна под парусами, но после бури наступил полный штиль, и гигантское судно беспомощно болталось на месте, покачиваемое легкой зыбью.

– Вчера я случайно услышала, как капитан Холл говорил кому-то, что дела наши идут неважно, – сказала Милли Дэвиду во время их вечерней прогулки по палубе, – он говорил, что пока не стоит сеять панику среди пассажиров, но следует быть готовыми ко всему. Кстати, вы заметили, что нам резко уменьшили порции жидкости за столом?

Он улыбнулся и постарался успокоить девушку:

– Ничего страшного, Милли, в этой части океана проходят морские пути, если не удастся выбраться самим, какое-нибудь судно нас выручит – завтра, через две недели или через месяц.

Ему было известно больше, чем Милли: после бури в днище «Креза» образовалась опасная течь, и, похоже, спасти корабль теперь могло лишь чудо. У них не оставалось в запасе ни двух недель, ни месяца, возможно даже, у них не было и пяти дней. Капитан Холл под большим секретом сообщил об этом нескольким мужчинам из пассажиров, на помощь которых рассчитывал опереться в случае возникновения паники.

– Я вовсе не тревожусь, Дэвид, – доверчиво опершись своей маленькой ручкой о сгиб его локтя, Милли улыбнулась ему в ответ, – просто я хотела сказать, что вообще пью очень мало жидкости, и если бы вы разрешили мне отдавать вам часть моей порции воды, то я…

– Милли! – возмущенно прервал ее Дэвид. – Вы меня оскорбляете!

Девушка сконфуженно потупилась и со вздохом извинилась:

– Простите, Дэвид, я не хотела вас обидеть, – она заглянула ему в глаза и вновь улыбнулась, – вы сердитесь на меня?

Сердиться, когда на тебя смотрят таким взглядом и улыбаются такой улыбкой, в высшей степени трудно. Дэвиду пришлось приложить немалые усилия, чтобы принять обиженный вид.

– Сержусь, – строго ответил он, – но у вас есть возможность получить прощение.

– Какая же? – в черных глазах запрыгали озорные искорки.

– Выйти за меня замуж, если… когда нас спасут.

Милли смотрела чуть в сторону, словно разглядывая нечто видимое лишь ей одной.

– Я буду счастлива стать вашей женой, Дэвид, – просто ответила она, – и мы обязательно спасемся. Я это знаю. Я это вижу.

И свершилось чудо – спустя два часа после их разговора корабельным механикам удалось починить поврежденный двигатель. В день, когда спасенный «Крез» вошел в порт Кейптауна, капитан Холл данной ему на корабле властью зарегистрировал брак Дэвида Гримвэйда и Милли Гордон. Дэвид доплатил за маленькую отдельную каюту, которую капитан согласился предоставить новобрачным, и даже бури Индийского океана не смогли омрачить начало их супружеской жизни. Лишь однажды в душу Дэвида закралось сомнение – когда его молодая жена вдохновенно продекламировала ему монолог Джульетты на балконе.

– Ты уверена, что для меня есть место в твоей жизни, любимая? Ты талантлива, твоя жизнь связана с театром, а я пока еще даже толком не знаю, на что способен.

Милли звонко засмеялась.

– Брось, Дэвид, театр мне надоел, да я и не очень хорошая актриса. В любом случае, если мне придется выбирать между тобой и театром, я выберу тебя.

В апреле 1854 года, спустя три месяца после отплытия из Саутгемптона, «Крез» бросил якорь в бухте Порт Филипп, и Дэвид с Милли ступили на австралийскую землю. В этот день Милли рассталась со своей труппой, объявив, что решила посвятить жизнь мужу и семье.

Сразу по приезде они сняли половину плохо сколоченного деревянного дома в шести милях от Мельбурна рядом с деревней под названием Сэнт Килда. Поначалу Милли хотела работать вместе с Дэвидом на приисках – среди золотодобытчиков было немало женщин, и трудились они с не меньшим рвением, чем мужчины.

– Дорогая, – убеждал ее муж, – ты слишком хрупка для такой работы.

– И на что же я тогда гожусь?

– Истинной леди не подобает работать, – вспомнив слова, однажды сказанные матерью, Дэвид принял шутливо чопорный вид, – истинная леди должна вести хозяйство и заботиться о бюджете семьи.

– И это все? – в глазах Милли мелькнула лукавая искорка.

Оба рассмеялись.

– Ну, и еще любить мужа, – шепнул он ей на ухо.

Если честно, забота о бюджете при их жизни была делом нелегким. За две крохотные комнаты приходилось платить шестьдесят долларов в неделю – в доброй старой Англии цена считалась бы поистине фантастической! Шесть долларов стоила бочка воды, а в мае, когда похолодало, в несколько раз подорожали дрова, и при всем этом золотой песок, добываемый Дэвидом за день, торговцы из Мельбурна скупали за бесценок. Милли пыталась, но никак не могла свести концы с концами, приходилось постоянно обращаться к содержимому нательного пояса Дэвида.


Прииск во времена Дэвида Гримвэйда


В настоящее время прииск почти сохранил первоначальный вид, туристы и теперь приезжают сюда в надежде намыть из песка золото


– Возможно, мне стоит распрощаться с прииском, – угрюмо сказал он однажды, подсчитав то, что осталось от денег, уплаченных мистером Уайтом за замок, – буду зарабатывать на жизнь мощением дорог.

В те дни дороги в Австралии мостили каторжники – с утра до ночи забрасывали булыжниками рытвины и мелкие ямы. Однако рабочих рук не хватало, поэтому любой бродяга мог наняться на день-другой мостильщиком и, покидав камни, заработать себе на хлеб. В ответ на слова мужа Милли печально вздохнула и покачала головой.

– Дорогой, твой заработок мостильщика нас не прокормит.

Дэвид и сам это понимал, поэтому продолжал день ото дня просеивать песок в поисках крупинок золота. Пришла зима, в июне в горах выпал снег, а в июле зарядили дожди. В их деревянном доме начала протекать крыша, и однажды во время сильного ливня намокли все теплые вещи и шерстяные одеяла. Просушить их было негде – цена за дрова взлетела до небес, приходилось экономить даже на тепле.


Дом Гримвэйдов на прииске


Милли сильно простыла, постоянно кашляла и мерзла, никак не могла согреться под влажным одеялом, а спустя два дня, возвращаясь с прииска, Дэвид подвергся нападению грабителей. Получив сильный удар по голове, он рухнул у края дороги и, придя в себя, не сразу понял, что произошло. Потрогал гудевшую голову, поднялся и, лишь сделав пару шагов, догадался себя ощупать – заветный пояс исчез.

Подходя к двери своего дома и еще плохо сознавая, что произошло, Дэвид услышал надрывный кашель Милли. Она лежала в углу комнаты на жестком матрасе, на столе стоял чугунок с овсянкой, приготовленной мужу на ужин, но какая еда могла бы сейчас полезть ему в горло! Он зажег огарок свечи, тускло осветивший маленькую фигурку, съежившуюся на полу под сырым одеялом, тонкое осунувшееся личико. Веки Милли чуть дрогнули, взгляд черных глаз тревожно скользнул по его лицу, но спрашивать она ни о чем не стала – сделала вид, что спит.

В ту ночь Дэвид лежал рядом с женой и в отчаянии думал, что дальше так продолжаться не может – нельзя приносить Милли в жертву призрачной надежде добыть золото.

– Нам нужно уехать отсюда, – забывшись, вслух проговорил он, – навсегда уехать, забыть о золоте и вернуться в Англию.

Милли слабо шевельнулась, шепот ее был еле слышен:

– У нас нет денег на дорогу.

– Я сумею заработать тебе на билет, а сам наймусь матросом на корабль.

– Нет, дорогой, – она с трудом приподняла голову, и взгляд ее, устремленный куда-то в пространство, стал таким же, как тогда, на корабле, – нам нельзя уезжать с приисков, здесь нас ждет удача. Я это чувствую. Я это вижу.

Ничего не ответив, Дэвид потеплее укутал жену, подождал, пока ее дыхание станет ровным, а вскоре и сам уснул, сломленный усталостью и отчаянием. Его разбудил ударивший в глаза свет заглянувшей в окно полной луны. Позже он никогда не мог объяснить, что заставило его торопливо одеться и выйти из дому. Застилавший дорогу туман постепенно рассеялся, луна освещала дорогу к прииску. Добравшись до места, Дэвид вытащил припрятанные в тайнике инструменты и начал копать, а когда первый луч солнца рассеял ночную мглу, он понял, что наткнулся на золотую жилу, проходившую через его участок.

Спустя месяц Гримвэйды купили кирпичный дом на Викторианских холмах. Из окон его видны были город Мельбурн – справа, и морская гавань – слева. У подножия холмов катила свои воды река Ярра-Ярра, слева в долине лежала большая деревня Ричмонд. В их доме теперь стояла хорошая добротная мебель, и спали супруги не на разостланном на полу матрасе, набитом сухой травой, а на настоящей кровати. Весной Дэвид приобрел землю на берегу реки, нанял рабочих для строительства большого магазина, и заключил с капитанами трех крупных судов договора о поставках – цены в Австралии были столь высоки, что торговля заокеанскими товарами давала возможность за короткое время заработать миллионы.


Первый магазин, открытый Дэвидом Гримвэйдом.


Первый год выдался неудачным – во время бури в Тихом океане затонул пароход, везший муку из Чили, а сразу после этого в одну из ночей неизвестные разграбили склад товаров. В довершение ко всему сбежавший из больницы маньяк поджег почти отстроенный новый магазин, и тот сгорел дотла. Пришлось вновь нанимать строителей и искать надежных людей для охраны магазина.

На второй год предприятие принесло прибыль, но не столь высокую, как они надеялись, а зимой пятьдесят пятого пошел слух о возможном вторжении русских в Австралию – в самом разгаре была Крымская война. Однажды, отложив газету, Дэвид задумчиво проговорил:

– Если вторгнуться русские, они, скорей всего, атакуют западное побережье. Наверное, в Сиднее нам было бы безопасней.

– Русским до Австралии далеко, им хватит дел в Крыму, – возразила Милли, не отрываясь от вязания, – хотя подумать о Сиднее, наверное, стоит.

– Одно только меня смущает, – задумчиво продолжал Дэвид, – говорят, в Сиднее появились профсоюзы.

.О профсоюзах он знал мало, но помнил, что покойные родители считали их источником всех зол и беспорядков. Однако Милли, уроженка большого промышленного города, ничего плохого в профсоюзах не видела.

– Профсоюзы организуют забастовки, но не устраивают грабежей, как неудачливые золотоискатели, – брови ее сердито сдвинулись при воспоминании об их ограбленном магазине, – этим бродягам надоедает работать на приисках, они приезжают в Мельбурн искать легкой жизни, а здешняя полиция не в состоянии нас от них защитить. Во всех газетах пишут, что в Сиднее полиция работает лучше, и потом, – она слегка зарделась, – в Сиднее уже несколько лет, как открылся университет.

Дэвид равнодушно пожал плечами.

– Ну, университет для бизнеса особого значения не имеет.

Милли положила руку на свой живот, и лицо ее засияло столь любимой Дэвидом улыбкой.

– Это имеет значение не для бизнеса, – сказала она, – это будет нужно нашим детям.

– Что?! – на миг он потерял дар речи. – Детям? Ты…

– Да, дорогой, у нас будет ребенок.

Ошеломленный Дэвид посмотрел на жену, перевел взгляд на низкий столик, где лежал клубок шерсти. А маленький предмет, который она вязала… Ведь это чепчик для ребенка!

Голос его дрогнул:

– Раз так, то сейчас нам никак нельзя ехать, переезд отнимет у тебя много сил. Думаю, малышу пока рановато думать об университете, к тому же и в Мельбурне университет вот-вот откроется, говорят, что ждут только указа властей штата Виктория.

Чуть склонив голову вбок, Милли задумчиво смотрела в неведомую даль.

– Дорогой, – сказала она, – в Сиднее тебя ждет удача. Я это чувствую. Я это вижу.

И вновь предвидение не обмануло Милли – после переезда в Сидней удача повернулась к Дэвиду лицом, и дела его пошли в гору. Он много работал, быстро богател, и к началу двадцатого века основанная им торговая компания Энвижен (что в переводе с английского означает «предвидение»), владела сетью магазинов в штате Нью Саут Уэллс и десятками крупных судов, бороздивших океаны.

Что касается остального, то в жизни семьи Гримвэйдов бывали как счастливые, так и горькие минуты. Их первенец родился уже в Сиднее, но вскоре умер. С тех пор Милли рожала почти каждый год, однако в жарком австралийском климате, где младенцы умирали, как мухи, из одиннадцати ее детей выжили лишь двое – Грэгори и Мэтью. Характерами братья были абсолютно несхожи, хотя, судя по фотографиям середины девяностых, лицами весьма друг на друга походили. Оба отличались крупным телосложением и недюжинной силой, но ни один из них, вопреки надеждам Милли, так и не получил университетского образования.

Грэгори, бывший десятью годами старше брата, с ранних лет отличался трудолюбием и делил с отцом все тяготы семейного бизнеса. Он рано женился, жил с женой в любви и согласии, и брак их омрачало лишь отсутствие детей. Что касается Мэтью, то его упрямая и необузданная натура постоянно приводила родителей в отчаяние. Подростком он увлекался азартными играми, часто становился зачинщиком драк и потасовок и неоднократно имел неприятности с полицией. Из-за этого между ним и отцом постоянно вспыхивали ссоры.

– В следующий раз я посажу тебя под замок, и ты шагу не сделаешь к своим приятелям, – грозил сыну Дэвид.

– А я подожгу дом и убегу, – дерзко отвечал юнец.

После одной из ссор Мэтью ушел из дому, и три года Гримвэйды ничего не слышали о младшем сыне. Милли осунулась и похудела, часто во время разговора она вдруг умолкала, прервав на половине фразу, и устремляла взгляд вдаль. Неожиданно Мэтью объявился – повзрослевший, подросший, с потемневшим от солнца лицом. Обнимая плачущую от радости мать, он сказал отцу:

– Нет-нет, папа, ничего не говори, я сам знаю, что был во всем неправ и принес вам много горя. Теперь с этим покончено, я буду фермером и начну работать.

Хотя Дэвид и был сердит, но что оставалось делать после такого заявления? Ему, конечно, хотелось малость отвести душу, отругав сына за старые грехи, но ради жены он не стал омрачать радость встречи и даже дал Мэтью денег на покупку фермы. Правда, не удержался при этом от короткой наставительной речи:

– Надеюсь, ты начнешь работать, женишься на порядочной девушке, и вместе с ней продолжишь наш род, – тут голос Дэвида дрогнул, и он, отбросив суровость, попросил: – Не тяни с этим, сынок, прошу тебя! Мы с твоей матерью уже немолоды и хотели бы увидеть внуков.

– Конечно, папа, – весело пообещал Мэтью.

Слово свое он сдержал – купив ферму, сразу же женился, хотя родители узнали об этом последними. Новость им сообщила жена одного из клерков, работавших в конторе Дэвида. Земля ее отца граничила с фермой Мэтью, когда она однажды решила навестить стариков-родителей, Милли попросила эту женщину узнать, как идут дела у сына. Та, вернувшись в Сидней, на следующий день зашла к Гримвэйдам поделиться новостями и с первых же слов начала их успокаивать:

– Хорошо они живут, дружно, не ссорятся. Ну, что ж теперь поделаешь, раз так вышло! Потом своих ему народит.

Дэвид с Милли смотрели на рассказчицу, хлопая глазами.

– О чем ты говоришь, Рут? Кто живет, с кем?

До Рут не сразу дошло, что ее слушатели ни сном, ни духом не ведают о женитьбе младшего сына. А когда она поняла, это стало для нее манной небесной – как же, первой сообщить такое! Ну и, конечно, нельзя же было не расцветить рассказ от себя лично. По словам ее, жена Мэтью Джин имела крайне сомнительную репутацию и была выслана из Англии за убийство своего любовника, лорда Бэвила. Поскольку Бэвил плохо себя зарекомендовал во время войны в Южной Африке, адвокат сумел доказать, что преступление свое Джин совершила, защищаясь от побоев пьяного лорда. К тому же она была беременна, поэтому смертную казнь ей заменили поселением в Австралии.

Неизвестно, как эта ловкая обольстительница сумела окрутить Мэтью, однако факт остается фактом – он женился на женщине, беременной от другого, и спустя месяц признал новорожденного мальчика своим сыном.

В ту ночь Милли, плача, сказала мужу:

– За что такие беды свалились на нашу голову? Малыш связал свою жизнь с убийцей, а что если завтра эта женщина лишит жизни и его?

Дэвида волновало другое.

– Что же такое получается? Мальчишка этой девки по крови мне чужой, а по закону, выходит, он мой внук, и будет иметь все законные права на Энвижен?

Всхлипнув в последний раз, Милли вытерла слезы и уже чуть бодрее заметила:

– Ладно, раз она смогла родить, то опять родит. Может, скоро у нас и свои внуки пойдут.

Это их обоих немного утешило, подумав, они даже послали сыну письмо – поздравили с женитьбой и упрекнули, что скрыл от родителей свой брак. А Джин, как и надеялась Милли, в течение двух лет действительно родила от Мэтью – сначала девочку, потом мальчика.

Появление внуков смягчило стариков – ведь жена Грэгори так и не смогла родить. По их просьбе Мэтью и Джин с детьми приехали на Рождество, последнее в девятнадцатом веке, в Сидней. Малышка Адель, которой уже исполнилось полтора года, притопала к Дэвиду на своих толстеньких ножках и забралась к нему на колени, пятимесячный Бобби прыгал на руках у Милли и заливисто смеялся, а Тим, трехлетний сынишка Джин от лорда Бэвила, не отходил от Мэтью – видно было, что он обожает отчима. В тот день Дэвид Гримвэйд, которому уже перевалило за семьдесят, неожиданно понял, что перестал бояться смерти – ведь если у Грэгори, давно уже взявшего на себя руководство компанией, так и не будет детей, то Энвижен перейдет к малышам Мэтью. А этот мальчишка Тим, которого Джин в своем брюхе притащила из Англии… Да бог с ним, можно будет и ему подкинуть деньжат! Хорошей женой оказалась эта Джин, за два года двоих малышей родила, добрая и неглупая, а что прежде вела непутевую жизнь, так что теперь вспоминать – девчонка красива, осталась сиротой, а тут этот лорд-негодяй к ней подкатил.

Миновал Новый год, приближалось время отъезда дорогих гостей. При мысли о разлуке с малышами Милли затосковала, аж с лица спала. Джин, жалея свекровь, предложила:

– Почему бы вам, матушка, не отправиться с нами на ферму? Погостите с месяц, а в феврале Мэтт должен будет приехать в Сидней по делам, так вы с ним и вернетесь домой.

Милли вопросительно взглянула на мужа. Дэвид развел руками – как решишь, мол, так и будет. В сущности, он ее понимал – сам был бы рад каждый день видеть внучат, накануне даже намекнул Мэтью, что даст ему хорошо оплачиваемую работу в компании, если тот надумает продать ферму и перебраться в Сидней. Но ведь у сына такой характер, что к нему не подступишься – не хочет никому быть обязанным, даже отцу. Нужно будет поговорить и с Джин – похоже, в семье именно она всем вертит. Ладно, если не нынче, так через пару лет он перетащит их в город.

– Если не возражаешь, Дэвид, я и впрямь съезжу к Мэтту, – тихо сказала Милли и, глядя куда-то в сторону, прижала руки к груди.

В начале января она уехала к сыну, а спустя неделю запылали лесные пожары, газеты запестрели сообщениями об огненном смерче, бушевавшем западнее Сиднея. Из-за стоявшей жары эвкалиптовые деревья взрывались, создавая все новые и новые очаги возгорания, у жителей маленьких ферм не было возможности погасить или хотя бы остановить огонь, уцелевшим оставалось лишь бежать от пламени.

В течение двух недель Дэвид не имел никаких известий о своих родных, а когда, наконец, хлынули дожди, и пожары пошли на убыль, приехал незнакомый человек. Он привез маленького мальчика и сообщил страшную весть: Милли с сыном и его семьей погибли в горящем доме, из всех уцелел лишь маленький Тим – ему чудом удалось добраться до реки, там его подобрали спасатели.

Неизвестно, горе ли помутило разум Дэвида или хвативший его удар, но достоверно известно лишь, что, придя в себя, он велел позвать старшего сына Грэгори и сказал:

– Это же надо – из всей семьи выжил только этот мальчишка Тим! Позаботься, о нем, потому что Бог учит нас быть добрыми к сиротам, но наследником моим ему не бывать – не для того я десятилетиями создавал Энвижен, чтобы компания перешла к узаконенному ублюдку.

– Папа, перестань, – укорил отца осунувшийся от горя Грэгори, – Тим ни в чем не виноват, он еще ребенок, а наш Мэтью любил его, как своего родного сына.

– Если бы у тебя были дети! – не слушая, говорил старик. – Когда ты умрешь, к кому перейдет Энвижен – к твоей бесплодной жене и ее родне? Нет уж, лучше пусть имущество достанется городу, позови нотариуса!

Оскорбленный до глубины души, Грэгори поднялся и, выйдя из комнаты, велел управляющему позвать нотариуса. В тот день Дэвид Гримвэйд составил знаменитое «завещание Гримвэйда».

«Владельцы Энвижен, – говорилось в завещании, – вправе завещать, дарить или продавать принадлежащие им акции компании только внутри семьи – имущество компании не отчуждается, Энвижен может принадлежать лишь потомкам Дэвида Гримвэйда, связанным с ним кровными узами и рожденным в законном браке. Мужья или жены владельцев компании не имеют права наследовать своим супругам. Опекуном малолетнего наследника может быть только один из владельцев Энвижен с одобрения независимого Совета директоров. В отсутствие живых кровных потомков Дэвида Гримвэйда компания переходит под опеку городского муниципалитета, а весь доход передается на содержание приютов и больниц».

Через неделю Дэвид Гримвэйд скончался почти счастливым – в его помраченном болезнью сознании до самого конца жила мысль, что месть удалась, и все виновные в его страданиях наказаны. Адвокаты советовали Грэгори оспорить завещание, но он отказался – потому, возможно, что жена незадолго до этого сообщила ему радостную новость: после двадцати лет бесплодного брака она ждала ребенка. Спустя семь месяцев на свет появились близнецы – Фрэнк и Делия Гримвэйд.

Шли годы, компания, благополучно пережив все войны и кризисы, богатела, близнецы подрастали, маленький Тим, пасынок Мэтью, воспитывался вместе с ними в семье Грэгори. Ни умом, ни прилежанием в учебе он не отличался, однако красотой пошел в свою мать Джин и с юных лет кружил головы женщинам. Малышка Делия, едва повзрослев, тоже пала жертвой его чар. Однажды, вытащив кузена на прогулку, она с упреком сказала:

– Неужели ты ничего не замечаешь, Тимми?

– А что я должен замечать? – удивился тот.

– Я думаю только о тебе и из-за этого не могу ни есть, ни спать! – отважно выпалила она.

Тим был поражен до глубины души – до сей минуты рыженькая веснушчатая кузина представлялась ему ребенком, к тому же, довольно уродливым. Он почесал затылок и подумал:

«Надо же! Хотя… может, все не так уж и плохо? Интересно, что скажет дядюшка Грэгори, если я женюсь на его девчонке? А то присвоил себе все, а мне кидает какие-то крохи, как нищему, хотя по закону я сын Мэтью Гримвэйда и ношу его фамилию. Никому бы и дела не было до того, кто мой родной отец, если бы не это идиотское завещание сумасшедшего старика»

Вслух же он нежно проворковал стандартное для такого случая признание:

– Дорогая, я любил тебя всю свою жизнь, и брак с тобой сделает меня счастливейшим человеком на свете! Только боюсь, дядя Грэгори будет возражать.

– Плевать я на все хочу! – тряхнув рыжими кудряшками, решительно заявила она. – Я хочу за тебя выйти и выйду! Сегодня же обо всем скажу папе.

Грэгори был ошеломлен.

– К чему торопиться? – увещевал он дочь. – Тебе только девятнадцать, Тиму двадцать четыре, вам следует немного подождать.

– Какая разница? – строптиво возразила она. – Я не могу без него жить!

– Следует проверить ваши чувства, мы с твоей матерью были год помолвлены перед тем, как вступили в брак. К тому же, есть обстоятельства, которые…

– Какие еще обстоятельства?! – закричала Делия. – Я люблю Тима, а все остальное мне неважно!

Грэгори чуть помялся, но потом решился говорить начистоту.

– После моей смерти ты станешь совладелицей компании и, разумеется, предоставишь Тиму возможность принимать участие в делах Энвижен – в хорошей семье иначе и быть не может, тем более, если у вас будут дети. Конечно, формально твой муж не получит никаких прав, но я должен быть уверен, что он достоин вместе с тобой трудиться на благо компании. Пока же я вижу только, что он еще ни за одно дело в жизни не взялся всерьез.

Она вспыхнула и зажала уши.

– Не хочу даже слушать, папа, это скучно и мелко! Дед выжил из ума, когда составлял свое завещание, это несправедливо – по закону Тим его внук.

– Возможно, это действительно несправедливо, – сдержанно согласился Грэгори, – однако, будь добра, не говори о своем дедушке в подобных выражениях. Он своим трудом создал Энвижен и вправе был завещать компанию кому угодно, изменить тут что-либо не в моих силах.

– Папа, мне плевать на завещание, я хочу выйти замуж за Тима!

– Прости, дорогая, но ближайшее время согласия на ваш брак я дать не могу.

Делия знала: когда отец говорит таким тоном, просить, возмущаться и спорить бесполезно. Элементарный выход из положения нашел Тим – он просто-напросто соблазнил девушку. Когда обнаружились последствия, Грэгори был вне себя, но что ему оставалось? Только дать согласие на брак. Тим же, не отличавшийся ни умом, ни дальновидностью уже через три месяца после свадьбы еще больше восстановил против себя и без того раздраженного тестя – открыто начал изменять жене с актрисой местного театра. Все это знали, кроме самой Делии, но та никому не хотела верить.

– Дорогая, неужели ты можешь сомневаться в моей любви? – вкрадчиво и нежно спрашивал ее Тим. – Нас с тобой хотят разлучить, неужели ты не понимаешь?

Нет, Делия не сомневалась в его любви.

– Вы все просто хотите поссорить меня с Тимом, – яростно шипела она на любого, кто пытался намекнуть ей на измены мужа, и глаза ее горели ненавистью, – можете говорить, что угодно, я верю только ему, он отец моего будущего ребенка!

– Нам лучше переехать в другой штат, – однажды заявил ей Тим, – здесь дядя Грэгори не оставит нас в покое, он сделает все, чтобы разрушить наше счастье.

Продав дом, купленный Грэгори на имя дочери, они переехали в Мельбурн, там и родился их сын Майкл. Спустя месяц после рождения ребенка Тим завел себе новую любовницу – хорошенькую певичку из кабаре. Дома он появлялся лишь тогда, когда нуждался в деньгах, выдумывал разные предлоги, чтобы оправдать свое отсутствие, и каждый раз Делия ему верила, потому что хотела верить. Грэгори, узнав обо всем, приехал в Мельбурн и потребовал, чтобы дочь развелась с мужем.

– Иначе ты больше не получишь от меня ни цента, – сухо заявил он, – я не желаю, чтобы твой бездельник-муж тратил наше состояние на любовниц.

– Никогда! – страстно возразила она. – Я люблю Тима и никогда с ним не разведусь. Не дашь мне денег – пойду работать, только и всего.

Чаша терпения Грэгори переполнилась.

– В таком случае, я лишаю тебя твоей доли в Энвижен, – заявил он. – Треть акций получит твой сын Майкл, когда вырастет, до тех пор они будут под опекой семьи. Остальное получит твой брат Фрэнк.

Вечером Тим, узнав о визите тестя, явился домой, и Делия сообщила ему о разговоре с отцом.

– Папа сказал, что больше не станет давать нам денег и лишает меня моей доли акций Энвижен, но мне все равно! – обнимая и целуя мужа страстными короткими поцелуями, рассказывала она. – Я никогда от тебя не откажусь, любимый!

Тим высвободился из ее объятий, буркнул что-то невнятное, и через час, собрав свои вещи, навсегда покинул жену. Спустя месяц он уехал в Европу, последовав за отбывшей туда на гастроли любовницей. Как ни странно, но в предательстве любимого Делия обвинила отца и за всю жизнь больше не сказала ему ни слова – даже тогда, когда спустя три года приехала в Сидней на похороны матери. Отказавшись принимать от него помощь, она устроилась работать учительницей и жила в Мельбурне, воспитывая сына Майкла.

Во время Второй мировой войны Майкл Гримвэйд воевал в составе союзных войск и получил тяжелое ранение в голову. Вернувшись с фронта, он женился, успел порадоваться рождению сына Роберта, но в пятидесятом полученная рана дала о себе знать – здоровье его начало стремительно ухудшаться. Поскольку ни Делия, ни сам Майкл, с детства находившийся под влиянием матери, не поддерживали отношений с Грэгори, тот узнал о смерти внука из газет и немедленно внес коррективы в прежнее завещание: наследником одной трети акций Энвижен должен был стать сын Майкла, маленький Роберт, или Бобби, как ласково называли его родители.

За год до своей кончины Грэгори распорядился в память о Майкле основать фонд помощи вернувшимся с войны больным и увечным ветеранам. Об этом он сообщил своей дочери Делии и вдове Майкла официальным письмом, пригласив их приехать на открытие памятника Майклу Гримвэйду в Сиднее. Делия отцу ничего не ответила, и смертельно обиделась на невестку, которая, с радостью приняв приглашение Грэгори, вместе с маленьким Бобби отправилась в Сидней.

– Мой сын и твой муж Майкл не желал знать деда, который лишил его отца, – в пылу гнева заявила Делия молодой женщине, – а ты предала нас обоих, не желаю впредь видеть ни тебя, ни твоего сына!

Возможно, именно эта ссора и добровольный отказ от встреч с внуком лишили Делию желания жить – подхватив пневмонию, она отказывалась лечиться до тех пор, пока не стало слишком поздно. Грэгори пережил свою дочь всего на несколько месяцев.

После его смерти в течение четверти века Энвижен возглавил Фрэнк Гримвэйд, брат-близнец Делии. Единственный сын Фрэнка, Джон, в шестьдесят втором погиб во время военных действий в Индонезии, оставив дочь Сильвию. На эту девочку, Фрэнк Гримвэйд возлагал все свои чаяния и надежды. Перед смертью он пожелал остаться наедине с внучкой и сказал ей:

– Выслушай меня внимательно, Сильвия. Я всегда уважал своего отца Грэгори, твоего прадеда, но теперь я умираю, а умирающий имеет право высказаться откровенно. Мой отец Грэгори Гримвэйд сделал глупость, когда завещал треть акций Бобби, внуку сестры Делии, – лучше бы он назначил ему пожизненное содержание. После смерти моего отца, я сделал для мальчишки все, что мог, но Бобби глуп, как пробка, и упрям, как осел. Имея право голосовать своими акциями, он во все вмешивается, хотя ничего не понимает, постоянно что-то выдумывает и фантазирует. Меня он почитал хотя бы за возраст, да и то перепортил немало крови, а тебе он ровесник и, боюсь, начнет вставлять тебе палки в колеса.

Старик отчасти был прав – сын Майкла, романтик по складу характера, в университете предпочел изучать искусствоведение, а не бизнес, но при этом воображал, что разбирается во всем на свете. Он был ленив, мечтателен, и в голове его постоянно рождались нелепые идеи, приводившие старого Фрэнка в ужас. Однако Сильвия Гримвэйд, в замужестве Нортон, знала, что сумеет совладать с любым, кто встанет у нее на пути.

– Не бойся ничего, дедушка, – со спокойной улыбкой ответила она, – уж с кузеном-то Бобби я сумею поладить!

– Я знаю, ты умная девочка, – пробормотал старик, – и получила хорошее образование. Ты энергична, сильна, умеешь работать, но у тебя есть слабое место – твоя любовь к мужу.

Сильвия удивленно пожала плечами.

– Что плохого в том, что мы с Патриком любим друг друга?

– Ничего, – старый Фрэнк закрыл глаза и помолчал, – ничего, пока эта любовь дает тебе силы работать для Энвижен. Поклянись, что никогда не принесешь Энвижен в жертву своей любви к Патрику Нортону.

– Какую странную клятву ты от меня требуешь, дедушка!

В голосе Сильвии послышались нотки возмущения, но дед настойчиво затряс головой.

– Клянись, внучка!

– Ну… хорошо, клянусь. Хотя, если честно, не вижу смысла в этой клятве.

Он не ответил. Сильвия подождала немного, потом взглянула на деда и вздрогнула – глаза старика закатились и остекленели. Глава компании Энвижен Фрэнк Гримвэйд был мертв.

После смерти деда Сильвии довольно быстро удалось преодолеть разногласия со своим троюродным братом Робертом, превратить его в своего единомышленника и убедить в необходимости проводимой ею политики. Скупая контрольные пакеты фирм-конкурентов, компания Энвижен под руководством Сильвии постепенно превращалась в крупный конгломерат и к началу девяностых годов двадцатого века получила статус холдинга материнской компании.

В девяносто пятом Роберт Гримвэйд скоропостижно скончался от инфаркта, оставив безутешными жену Анну и маленькую дочь Мэгги. Смерть его искренне опечалила Сильвию – в последние годы она привязалась к этому слабому, но доброму человеку, последнему из оставшихся в живых родственников со стороны отца. После смерти кузена Сильвия всерьез задумалась о будущем Энвижен – в последние годы своей жизни Роберт, во всем на нее полагаясь, почти не вмешивался в дела компании, теперь же его акции и право голоса унаследовала Мэгги. До ее совершеннолетия акции находились под опекой Сильвии, но время летело быстро, и дочь Роберта, наследница одной трети контрольного пакета Энвижен, взрослела. Задумчиво поглядывая на рыжеволосую малышку, лицом, судя по фотографиям, сильно напоминавшую свою прабабку Делию, Сильвия размышляла и строила планы.

Тень «Энвижен». Серия: Русские в Австралии

Подняться наверх