Читать книгу Кадры нашей любви - Галина Доронина - Страница 9

Евгений

Я смотрю на Ингу, которая идет рядом со мной по ночной Москве.

Она не такая, как все остальные. Совсем не такая. Когда другие девушки говорят о кино, они обсуждают актеров и сплетни. Инга же видит в каждом фильме философию, поэзию, отражение человеческой души. Когда я показал ей свои режиссерские наброски, она не сказала дежурное "как интересно", а задала такие вопросы, которые заставили меня по-новому взглянуть на собственные идеи.

И эти ее стихи… Боже, как она пишет! Каждая строчка – это не просто слова, а целый мир. Мир, в котором я хочу жить, который хочу снимать, который хочу показывать людям. Когда она читала про московские дворы и привидения, у меня по коже побежали мурашки. Она видит город так же, как вижу его я. Она чувствует то же одиночество среди толпы, ту же тоску по настоящему среди фальши.

– Куда мы идем? – спрашивает она, и в ее голосе нет ни капли недоверия. Она просто идет за мной, потому что доверяет. Когда в последний раз кто-то доверял мне так безоговорочно?

– К месту, которое покажет тебя мне с другой стороны, – отвечаю я загадочно.

Мы сворачиваем на Тверскую, потом на Камергерский переулок. Народу почти нет, только редкие прохожие торопятся по своим делам. Инга идет рядом, и ее длинное черное пальто развевается на ветру. В тусклом свете фонарей она кажется героиней старого французского фильма – утонченной, загадочной, немного не от мира сего.

Мы останавливаемся возле ничем не примечательного подъезда. Инга смотрит на меня вопросительно, и я чувствую, как внутри поднимается волнение. Сейчас я покажу ей место, которое не показывал еще никому. Даже Сережа не знает о нем.

– Это дом моей бабушки, – говорю я, доставая ключи.

– И ты хочешь…

– Хочу показать тебе крышу. Там особенное место.

Поднимаемся медленно, игнорируя лифт, на седьмом этаже открываю техническую дверь, ведущую на чердак. Инга поначалу смотрит с опаской: там темно, пахнет пылью и старым деревом.

– Осторожно, здесь балки низкие, – предупреждаю я, включая фонарик.

Проходим через чердак к еще одной двери. Ее я нашел сам, год назад, когда понял, что задыхаюсь от городской суеты, от людей, от необходимости постоянно кому-то что-то доказывать.

– А теперь закрой глаза, – прошу я.

– Женя…

– Пожалуйста. Доверься мне.

Она закрывает глаза, и я осторожно веду ее за руку. Открываю дверь на крышу, и нас обдает прохладным октябрьским воздухом.

– Теперь можешь открыть.

Инга открывает глаза и замирает. Передо мной весь ночной город: огни, улицы, далекие окна квартир, где люди живут своими жизнями. Но самое главное не это. Самое главное то, что в углу крыши, за трубой под навесом я устроил себе маленькое убежище. Старое кресло, которое вытащил с чердака и отреставрировал. Небольшой столик. Полка с книгами в водонепроницаемом ящике.

– Боже мой, – шепчет Инга. – Это твое…

– Убежище. Место, где я думаю, читаю, пишу. Откуда я смотрю на город и понимаю, какие истории хочу рассказать.

Она медленно подходит к краю крыши, опирается на парапет. Ветер треплет ее волосы, и в свете городских огней она выглядит совершенно нереально. Как будто сошла с экрана черно-белого фильма.

– Как красиво, – говорит она тихо. – И как одиноко.

– Да. Одиноко, – соглашаюсь я. – Я поднимался сюда, когда мне казалось, что никто меня не понимает. Когда все вокруг говорили о карьере, деньгах, связях, а я хотел говорить о смысле, о красоте, о том, зачем мы вообще живем.

Инга поворачивается ко мне:

– И что ты чувствовал?

– Чувствовал, что я не такой, как все. Что со мной что-то не так. Все мои однокурсники знали, чего хотят: снять коммерческий фильм, заработать денег, стать знаменитыми. А я сидел здесь и мечтал снимать кино, которое будет задавать вопросы, а не давать готовые ответы. Кино, которое заставит людей думать, чувствовать, меняться.

– А теперь?

Я подхожу к ней, беру за руки:

– А теперь я понимаю, что со мной все в порядке. Потому что я встретил тебя. И ты такая же. Ты тоже не хочешь писать то, что модно. Ты пишешь то, что чувствуешь. То, что важно.

Инга смотрит на меня, и в ее глазах отражаются городские огни:

– Знаешь, всю жизнь я думала, что я странная. В школе – потому что читала стихи вместо глянцевых журналов. В институте – потому что меня больше интересует внутренний мир героев, чем сюжетные повороты. Все говорили: "Инга, ты слишком серьезная, слишком сложная, слишком…" – она ищет слова.

– Слишком настоящая, – подсказываю я.

– Да! Слишком настоящая для этого мира. А здесь, на твоей крыше, рядом с тобой я впервые чувствую себя не странной, а особенной.

Что-то переворачивается у меня в груди. Я притягиваю ее к себе, и мы стоим на краю крыши, обнявшись, а внизу шумит и сверкает огнями наша Москва.

– Инга, – говорю я на ухо, – хочешь, мы будем создавать красоту вместе? Ты будешь писать сценарии, я буду их снимать. Мы расскажем миру те истории, которые никто больше не рассказывает.

Она отстраняется, смотрит мне в глаза:

– Серьезно?

– Абсолютно серьезно. У меня уже есть идеи, а теперь, когда я прочитал твои стихи, я вижу, как это может работать. Твоя поэтичность плюс мой визуальный язык. Мы снимем фильмы, которые будут как стихи – глубокие, честные, настоящие.

– А что скажут в институте? Преподаватели любят более коммерческие проекты.

– А плевать мне на преподавателей! – вырывается у меня. – Прости, но это правда. Мне надоело подстраиваться под чужие представления о том, каким должно быть кино. Хочу снимать так, как чувствую.

Инга улыбается, и эта улыбка стоит всех одобрений всех преподавателей мира:

– Тогда да. Давай попробуем.

Я беру ее за руку и веду к своему креслу:

– Садись. Хочу прочитать тебе отрывок из сценария, который пишу. Теперь я понимаю, чего в нем не хватало.

– Чего же?

– Тебя. Твоего взгляда на мир. Твоей поэзии.

Инга садится в кресло, я достаю из ящика потрепанную тетрадь. Сажусь на подлокотник, открываю на нужной странице:

– Это история о режиссере, который ищет смысл в искусстве и находит его в любви. Называется "Крыши Москвы".