Читать книгу Мёртвый поводырь - Галина Клюс - Страница 3

Было уже 31 марта, но весна ещё робела, как стыдливая невеста, прячущаяся от жениха. С моря дул промозглый колючий ветер, так что дочке с матерью приходилось, чтобы спастись от холода, прятать лица в воротники и разговаривать, прикрывая варежкой рот. Ксения недавно перенесла грипп и теперь панически боялась застудить горло. Портовый город, как и обычно в неустойчивый переходный период, был какой – то нахохлённый, взъерошенный и вкупе с нагими мрачно серыми деревьями, с понуро обвисшими ветвями напоминал чем-то ободранную злую кошку. И этот грустный городской колорит ещё больше усугубил меланхоличное настроение Ксении. Наша героиня как-то машинально, словно автомат, покупала шикарные вещи себе, сыну; на Алексея, несмотря на то, что они отоваривались, как всегда, на его зарплату, денег не хватило. Впрочем, он вообще в этом плане был нередко обделён.

– Ну куда ему ходить нарядному, на бал что ли! Работа у него шибко грязная, а на рыбалку и ватник сойдёт, – внушала дочери несколько скуповатая Пелагея Петровна, весьма недолюбливающая непутёвого, по её мнению, зятя, хотя она никогда не отказывалась похлебать его ушицы. Дело в том, что Алексей был заядлым рыбаком, он не только сам ловил, но и с удовольствием готовил для своих домочадцев аппетитные рыбные блюда.

Загрузившись покупками, уместившимися в двух больших сумках, женщины, продрогнув, вскоре отправились на электричке домой. Уже дорогой, подходя к дому, Ксения с недоумением заметила, что их поскрипывающая калитка была почему-то настежь распахнута, и дверь входная тоже была широко открыта. Что это означало? Может, Алексей забыл её притворить? Но это абсурд. Он даже когда пьяный возвращался с работы, то был на удивление щепетилен в таких, казалось бы, мелочах, как закрыть калитку, снять и поставить на положенное место обувь. Бутырина интуитивно чувствовала, что беда-то уже, наверное, как воровка, успела прошмыгнуть в их дом, и что всё-таки они с матерью допустили ошибку, что поехали в город, а надо было быть им здесь начеку и стеречь то грозное нечто, что надвигалось неумолимо тихой сапой.

У неё лихорадочно дрожали руки и ноги, по всему телу пополз прилипчивый страх, а сердце гулко стучало где-то уже у самого горла, вовсю пульсировало в висках, когда она, пошатываясь, ступила на порог. И чуть не споткнулась. У входа, весь как-то скрючившись, лежал Алексей, уткнувшись во влажный от крови пол, так что она сразу не могла разглядеть, что оно сейчас выражало его при жизни добродушное, бесхитростное лицо. Щуплое длинное тело его сейчас было жалким, съёжившимся, он в этот момент напоминал крепко спящего подростка. Голова его покоилась рядом с печкой. На полу расползлась огромная кровавая лужа, залившая ветхие мужнины ботинки, в которых он обычно ходил на работу. Алые пятна были повсюду: на одежде Алексея, на стене, на полу и на столе, словно тут ещё совсем недавно шла какая-то чудовищная схватка, и даже старый проказник кот Кешка, полосатый любимец мужа, на морде которого сейчас было написано удивление, смешанное с любопытством, когда он совсем по-человечьи смотрел на хозяина, лежащего в необычной позе, и тот был перемазан в крови.

Несчастная Ксения, пока ещё владевшая ситуацией, робко перевернула мужа и невольно в ужасе отшатнулась, изо рта у неё вырвались гортанные звуки. Лицо у Алексея было удивленно-глуповатым, точь- в – точь, как на их свадьбе, осенью, семнадцать лет назад. Она с ужасом обнаружила, что он лежал в знакомом чёрном пиджаке, в котором он ей сегодня приснился, она его сразу узнала – странный широкий пиджак из сна.

– О, господи! Может, и это не явь, а навязчивый дурной сон, просто сон, стоит только открыть глаза!

И тут её пронзила, как током, страшная мысль: Дениска! Он ведь ничего ещё не знает про неожиданную смерть отца. Сын, как обычно, проводил каникулы в городе, у сестры Клавдии, и вот-вот должен подъехать, может, даже завтра. «Мальчик такой впечатлительный, его нельзя расстраивать». Тут ей стало по-настоящему дурно; и пол, и потолок, и стулья, и это безжизненное тело со знакомым выражением на лице, застывшее в скрюченной позе, – всё поплыло перед глазами, и она рухнула рядом с покойником.

А тем временем некстати застрявшая в туалете, – подобное с ней частенько случалось в связи с паршивой работой пищеварительного тракта, – ничего не подозревающая Пелагея Петровна наконец-то, кряхтя, выбралась из примитивного дворового сооружения и, одёргивая на ходу юбку, зашла в дом. Она буквально остолбенела и, в страхе вытаращив свои рачьи глаза с выцветшими ресницами, истошно завопила:

– Караул! Люди добрые! Спасите! Убили!

Бедной женщине показалось, что несчастная дочь её мертва, а что зять уже труп – это не произвело на неё особого впечатления, так как дальновидная тёща давно считала его пропащим человеком и всем при случае говорила, что он, де, не жилец. На этой почве у неё с дочерью случались крупные перебранки.

Продолжая голосить и звать соседей на помощь, Пелагея Петровна, несмотря на кровавое зрелище, в силу своей практичной натуры между тем успела выносить мерзкую мыслишку: каким же образом она похоронит сразу два тела, если за душой у неё в настоящее время нет ни копейки. Это одно. А второе, забеспокоилась она, если дом этот, в котором они проживают, записан на имя зятя, то, как же так сделать, чтобы переписать его поскорее на своё имя, чтобы не оказаться на старости лет на улице. Грузная, она бестолково суетилась и громко проклинала зятя, который, по её мнению, так некстати наделал хлопот, да ещё уложил её дочь.

За окном между тем уже стемнело, мерцали одиночные звёзды. Пелагея Петровна стояла в кромешной тьме, и выступающая из черноты картина всё более принимала зловещие очертания. В соседнем доме внезапно резко хлопнула дверь, чертыхаясь, в одном нижнем белье, словно привидение в саване, выскочил во двор пожилой, но ещё крепкий коренастый мужчина Федот Егорович Моисеев. Забавное зрелище представлял он собой: одной рукой он придерживал светлые кальсоны, в другой держал на всякий случай кочергу. Спросонок он абсолютно ничего не понял, подумал, что у Бутыриных приключился пожар, а надо сказать, он ничего на свете так смертельно не боялся, как огня, это был его враг номер один.

Федоту Егоровичу, прозванному за маленький рост Пырсиком, пожар, в силу, видимо, нездоровой психики мерещился постоянно, ему казалось, как языки пламени жадно подлизывают его недавно добротно сколоченный дощатый сарай, в котором размещались по дешевке купленные на рынке шелудивые поросята, он мечтал на этой хрюкающей троице бог знает какими путями разбогатеть.

Убедившись, что добру его со стороны Бутыриных ничего не грозит, Пырсик исключительно ради любопытства отправился в их дом. Там было до того темно, что ни зги не было видно; споткнувшись о порог, Пырсик чуть было не растянулся, но удержался, ухватившись за косяк, и смачно заматерился. С похмелья он совершенно запутался: кого, собственно говоря, надо спасать: то ли бившуюся в истерике Пелагею Петровну, горевавшую больше о самой себе, то ли Алексея, то ли его жену, либо всех вместе сразу. Нащупав выключатель, он набрал полведра воды и для подстраховки всех по очереди окатил, отчего Ксения сразу медленно приподнялась, но, вспомнив, что произошло непоправимое, тупо на всех посмотрела и стала тихо всхлипывать. Пырсик, несмотря на свой почти карликовый рост, обладал громовым голосом, он что есть мочи заорал:

– Заткните свои варежки, мать вашу… может, он ещё живой! «Скорую» надо вызывать и милицию, а не сырость разводить!

Он ещё раз со всего маху зачерпнул ковш воды и с силой вылил на посиневшее и по-прежнему удивленное лицо Алексея, который словно силился произнести следующее:

– И чего вы так, чудаки, всполошились!

Поняв, что никакого толку нет от этих «дур», Пырсик сам живо принялся хлопотать, и вскоре к дому Бутыриных бесшумно подкатила машина с красным крестом, а за ней и милицейская лихо подъехала. Фельдшер, дородная немолодая женщина со скучным прыщеватым лицом и бесцветными тусклыми глазами, на которые свисала прядь жидких жирных волос, с брезгливой миной пощупала руку у Алексея, покачав головой, констатировала смерть.

– Но от чего? – отчаянно воскликнула дрожащим голосом полуживая Ксения

Молоденький милиционер, с острым конопатым лицом, с еле заметным желтоватым пушком над толстой верхней губой, важничая, старательно осматривал каждый угол в доме, затем, высокомерно оглядев всех, выбежал во двор, тщательно обшарил туалет, немного походил вокруг забора, но ничего, похоже, не обнаружил и разочарованно вздохнул. Впрочем, вскоре встрепенулся, когда небрежно перевернул мертвеца. Под ним лежали две пустые полуразбитые бутылки из-под водки. Повертел их в руках, осмотрел рану, откуда натекла кровь, и сделал глубокомысленное заключение:

– Мужчину вашего, по всей вероятности, убили острым предметом, или… – он посмотрел в потолок.– А может, ещё чем-нибудь, словом, в доме произошло убийство. А покойника надо определять в морг, – равнодушно бросил он и проворно повернулся к выходу. За ним, подхватив сумочку, поспешила с недовольным лицом и фельдшер. Ей было очень досадно, что её так некстати оторвали от аппетитного ужина, на который больные торжественно преподнесли ей жирную копчёную курочку.

А между тем от Алексея уже слегка дурно попахивало, что вовсе не удивительно, так как в доме с утра было жарко натоплено. Пелагея Петровна, брезгливо зажав нос, проворно сбегала в сарайчик, принесла ведро с извёсткой, поставила его рядом с телом —это был старинный способ, с помощью которого отгоняли тошнотворный мертвецкий дух.

Пока женщины бестолково суетились, Пырсик, весьма ценивший Алексея за то, что тот был, во-первых, мастеровым мужиком- в их околотке, пожалуй, никто не умел так заправски столярничать- а, во- вторых, если он выпивал, то и Пырсика всегда за компанию приглашал, сам повёз покойника в морг.

Убитую горем Ксению стали терзать загадочные вопросы. Странно, но она в этот момент вовсе не задумывалась над тем, кто и за что убил мужа, кому всегда смирный Алексей мог перейти дорогу; её больше волновало то, почему вдруг жуткий сон перешёл в реальность. Какая-то мистика, а, может, простое совпадение? Но тогда откуда у мужа взялся чёрный костюм, она ему никогда его не покупала, только собиралась это сделать, но всякий раз откладывала из-за других неотложных покупок. Она деревянно двигалась по комнатам, вяло взяла тряпку и принялась машинально стирать пыль с подоконника, как будто чистота в доме была сейчас самой важной заботой.

Мать горестно всплеснула руками, наблюдая за этой странной для данных обстоятельств картиной, покачала косматой головой и посоветовала дочке хорошенько проплакаться, чтоб не тронуться умом. Упрёки в адрес зятя посыпались из неё, как из дырявого мешка.

– Говорила я тебе, девка, как был он непутёвый, так непутёвым и богу душу отдал, – сердито ворчала она, фыркая заложенным носом, – ну да разве тебе в голову вдолбишь это. Почему, спрашивается, бутылка около него валялась? Ясное дело, запил! А ведь лечился! Нет, всё же правильно люди говорят, что на лечёном коне далеко не уедешь. Без царя в голове был покойник, ой, без царя!

Готовая заплакать, дочь с досадой перебила её:

– Ты всегда, мама, предвзято относилась к Алексею! Что он тебе худого сделал? Зачем ты его проклинаешь? Его и так, бедного, убили!

– Да собутыльник его какой-нибудь и укокошил! Знать надо, с кем пить. Ему-то всё одно таперича, а мы – ломай голову, прости господи, за какие шиши хоронить. Много твой муженёк накопил? Вошь на аркане, да клоп в кармане, – не унималась сварливая старуха.

Надо сказать, что Пелагея Петровна привыкла делить всех людей на деловых и хватких и на тех, кто, по её мнению, ни богу свечка, ни чёрту кочерга, а ещё, как она их называла, – ни тень, ни телелень. Невезучим людям, кто за свою жизнь не сумел сколотить даже маленького капитальца, лучше бы не родиться, думала она. К подобным « пентюхам» она причисляла и зятя, и своего покойного мужа, который имел несчастье всю свою жизнь пребывать у своенравной жёнушки под каблуком. Когда в стране началось повальное увлечение бизнесом, на этой волне занесло и Пелагею Петровну? Впрочем, сама она желала лишь командовать, а деньги чтобы сами как-нибудь плыли ей в руки. Как ни старалась сметливая баба, но мужа, который был совершенно не приспособлен к тому, чтобы, как другие вёрткие люди, делать из денег деньги, бизнесменом так и не сделала. Бедный супруг, кроткий, как агнец, по приказанию жены крутился аж на четырёх работах, но вместо состояния заработал язвенную болезнь желудка, перешедшую затем в рак.

Помешанная на мысли, как бы разбогатеть, Пелагея Петровна изобрела на этой почве свою нехитрую философию, разбавленную сплошь пословицами и поговорками: « богатый с рублём, бедный со лбом», «на богатого ворота настежь, на бедного запор», « богатый, как хочет, а бедный, как может», « богатый и в будни пирует, а бедный и в праздник горюет». Разочаровавшись в коммерческих способностях мужа, неугомонная Пелагея Петровна сама засучила рукава, заделавшись в некоторой степени ростовщицей. Вырученные деньги от реализации деревянного дома, доставшегося ей от матери по наследству, она одалживала желающим под бешеные проценты, тем не менее, люди шли к ней, хотя и прекрасно понимали, что изворотливая баба раздевает их донага. Но однажды двое приличных с виду должников надули свою благодетельницу самым бессовестных образом, подсунув ей солидную пачку фальшивых банкнот.

Поняв, что осталась с носом, Пелагея Петровна готова была на себе рвать волосы от горя. Она забегала по всем инстанциям, чтобы поймать жуликов, однако в ходе расследования выяснилась весьма пренеприятнейшая деталь, что и паспорта у них были ненастоящие, словом, пока она охала и ахала, ловких клиентов и след простыл. Впрочем, позорно промотав наследство матери, неудачница, как с дорогим подарком, не хотела ни за что расставаться с мыслью о богатстве и при каждом удобном случае любила делать нравоучения на этот счёт дочери и зятю, считая их вертопрахами.

Вот и сейчас, когда она давала убийственную характеристику несчастному зятю, у Ксении от такой несправедливости брызнули слёзы.

– Ну и память у тебя, мама, как дырявое решето. Забыла, в чьём доме мы живём? Разве не Лёша выстроил его собственными руками? Если б не он, так и прозябала бы в старой халупе.

Всю ночь Ксения проворочалась в холодной постели с открытыми глазами, лишь к утру она забылась. Ей было бесконечно жаль своего простодушного супруга, который, подумать только, не дотянул и до 45. А больше всего ей было обидно за саму себя, за своё постылое одиночество, как бы там ни было, а за мужем она чувствовала себя как за каменной стеной, он всегда нянчился с ней, как с малым дитём, за его крепкую спину она любила прятаться от нудных житейских забот.

У неё было сейчас такое ощущение, что с неё кто-то бесстыжим образом сорвал всю одежду, и она осталась в чём мама родила, куцая и жалкая. Кто теперь, спрашивала она себя, позарится на неё, скучную вдову? Ей прекрасно было известно, что именно женщины при мужьях являют собой вечную загадку для представителей сильного пола, именно перед ними готовы были пасть ниц ловеласы всех времён, а она, чего греха скрывать, всё ещё жаждала бурных приключений на любовной стезе, но с этой мыслью теперь, однако, надо распрощаться.

А между тем положение было архисложное, трагедию никто не ожидал, а потому денег в запасе никаких не было, зарплату Алексея они всю увезли в город. А до получки в редакции районной газеты, где работала Ксения, ещё было далековато. В обед, чего она так панически боялась, приехал от тётки Дениска. Он долго растерянно и удивленно смотрел на мать с бабкой, с удрученными лицами слонявшимися по дому.

– Да что вы, блин, с ума сошли, что ли! – воскликнул он обиженно, усаживаясь за пустой стол, – я голодный с дороги, как волк. А где отец? – спохватился вдруг он.

Мать сделалась белее полотна, заметалась, залилась слезами, потом, закрыв лицо полотенцем, опрометью выбежала на улицу.

– Отец твой вчерась наделал делов, взял и преставился, – Пелагея Петровна как-то театрально всхлипнула.

– Как так преставился? – испуганно вытаращил глаза на бабку Дениска.

– Да вроде как убили его, – нехотя пояснила Пелагея Петровна, почесав хрящеватый пористый нос.

Надо сказать, между Денисом и отцом, как это иногда бывает, сложились довольно прохладные отношения. Алексей нередко укорял жену, что она излишне балует парня, то мокик японский купила ему, когда мальчишке было всего 12 лет, а в последнее время уже и про машину заикаться стала, хотя толком не знала, откуда, собственно, возьмутся у них деньги. Если постоянно не сводили концы с концами. В душе, Ксения это отлично знала, внешне суровый муж, без памяти любил сына, правда, по-мужски, грубовато и неуклюже. Однажды мальчик после купания холодной осенью в озере слёг с сорокаградусной температурой, муж, сразу постаревший, с осунувшимся лицом, лихорадочно бегал ночью по дворам, добывая лекарство, и сам целую неделю, не смыкая глаз, неотлучно находился подле его постели.

«Но где же всё-таки раздобыть денег, не вечно же бедный муж будет в морге!» – мучительно раздумывала между тем Ксения, укоряя себя за излишнюю неповоротливость и непонятную флегматичность, из которой она, как из гипноза, никак не могла выбраться.

Она вдруг подумала о том, что если б, к примеру, вперёд Алексея умерла бы она, то он наверняка бы из-под земли достал нужную сумму и похоронил бы её по-человечески. У неё ещё, правда, оставалась зыбкая надежда на мужнино производство. Надо идти туда, в конце концов не за милостью она обратится, по закону ей просто обязаны беспрекословно выдать нужную похоронную сумму, да и бедный муж, когда у них на стройке кто-то умирал, никогда не увиливал, последние деньги иной раз сдавал.

В бухгалтерии, куда Ксения пришла, сидела женщина невзрачной внешности, но сильно разряжённая во всём белом. Темнокожая, широколицая, с шагреневым лицом, тусклыми навыкате глазами, она была похожа на жабу, обмакнутую в сметане. На просьбу Ксении о деньгах главный бухгалтер с невозмутимым спокойствием стала нудно объяснять, вызывая раздражение у посетительницы.

– Понимаете, если б Алексей умер, пардон, если б его убили, как раз перед получкой, то мы бы наскребли, конечно, а так успели всё до копейки выдать людям. Вы уж извините, – скрипучим голосом добавила она, давая понять, что разговор окончен, и выразительно посмотрела на дверь.

– Ну так соберите со всех понемногу!

Голос у Ксении от обиды, как струна, зазвенел, а ясные глаза потемнели, она едва сдерживала глухое раздражение.

– Понимаете, – монотонно продолжала бухгалтер, – бесполезно, наверное, как пить дать, все в долгах, как в шелках, вы же знаете, мы три месяца не получали, впрочем, ваш муж позавчера вместе с зарплатой получил ещё и премию, два миллиона, разве он вам об этом не сказал?

– Какая ещё премия?

Ксения с силой хлопнула дверью. На улице она немного постояла, с жадностью хватая ртом сырой воздух. Её душили спазмы, она никак не могла сглотнуть подступивший к горлу комок. Эх, жизнь! Мерзкая ты, однако, штука! И тут она вспомнила, что когда-то они с мужем здорово выручили давнишнего его приятеля Серёгу Викентова, он работал в то время заведующим магазином и однажды сильно влип в неприятнейшую историю. Над ним, как дамоклов меч, повисли крупные долги. Тогда они с Алексеем копили деньги ей на шубу, но пришлось, когда Серёга с жалким видом заявился к ним, некоторой суммой пожертвовать ради такого экстренного случая. Люди судачат, что бывший банкрот теперь решительно зажил на широкую ногу. Жена его с шестиклассным образованием сделалась вдруг бизнесменкой, то и дело мотается в Китай, возвращаясь с баулами, как навьюченная лошадь, приторговывает азиатскими шмотками, на которые в России одно время был бешеный спрос, несмотря на их весьма сомнительное качество. Сам хозяин сейчас – директор престижной торговой фирмы.

Но делать нечего, Ксения поплелась к новоявленным бизнесменам. Она робко подошла к шикарному трёхэтажному коттеджу, где проживают супруги Викентовы, и несмело нажала на кнопку звонка. Во двор вразвалку вышел сам хозяин, раздобревший, полысевший, так что она с трудом признала в этом толстяке прежнего мозглявого мужичонку. Он бережно, как сокровище, поддерживал короткими пухлыми бабьими руками солидное брюшко, такое круглое, напоминающее надутый шар, который забыли раздуть. Он сытно рыгнул, видимо только что плотно покушал, и в ответ на её робкую просьбу занять денег ухмыльнулся.

– Кто ж нынче вот так, за здорово живёшь, даст тебе мильён?

Толстяк принялся сверлить её своими похотливыми свиными глазками.

– Да через три месяца я непременно верну, – упавшим голосом пролепетала она.

«Сам, скотина такая, нам только через полгода вернул долг», – вспомнила она, – господи, какая куцая у людей память, особенно, когда делаешь им добро».

Викентов через какое-то мгновение вдруг смягчился:

– Дам я тебе, голубушка, мильон, но только, ягодка моя, под процентики, просто так, понимаешь, мне не резон. Усекла? Интересно, почему твой Лёха ни с того ни с сего взял и скочевряжился! Всё надо мной насмехался, мол, куда это я столько денег гребу. А сам сыграл в ящик, а за душой ни хрена, ко мне вот пришли просить, вот и Викентов пригодился. Есть у меня, конечно, и другой, более приятный для тебя вариантик, – многозначительно добавил он и, понизив голос, облизнулся, окинув её водянистыми глазами. Бутырина, стройная и всё ещё привлекательная, с нежным овалом лица, выразительными васильковыми глазами, пышной соблазнительной грудью, давно сводила с ума падкого до смазливых женщин Викентова. Разумеется, до такой степени, когда подобные тостокожие натуры при всём своём влюблённом состоянии нисколько не теряют аппетита, более того, страсть помогает им то и дело набирать вес. Продолжая пожирать Бутырину поросячьими глазками, Викентов затеял торг:

– Если ты сейчас, моя лапочка, зайдёшь ко мне в дом, супруга, между прочим, отсутствует, то так и быть, забирай свой мильён без процентов… – расщедрился добряк, подмигивая ей. Ксения брезгливо посмотрела на его женоподобное лицо.

– Да я с тобой, козёл, близко с… не сяду!

В отчаянии Ксения совершенно не знала, что ей делать, вдобавок у неё сильно кружилась голова и слегка подкашивались ноги, она почувствовала тошноту, подкатывающуюся к горлу, что, впрочем, не удивительно, третий день во рту у неё не было ни крошки, к тому же она три ночи подряд почти бодрствовала.

– Ну и фотография, должно быть, у меня омерзительная, – с беспокойством подумала она, представляя своё унылое осунувшееся лицо.

Что ж, женщина и в критические минуты остаётся женщиной, особенно если она прекрасна даже в летах, такова её природа.

Когда Ксения вернулась домой, там вовсю уже хозяйничала её младшая сестра Клавдия, которая, кстати, весьма обожала Алексея и в душе сильно завидовала красавице Ксении, что та отхватила такого смирного покладистого работящего мужика, да ещё и понукала им всё время с матерью. « Так и знала, что эти ужасно сварливые бабёнки рано или поздно уложат бедолагу в гроб», – пронеслось у неё в голове, когда она узнала о его смерти. Сёстры обнялись, глаза, что у той, что у другой увлажнились, впрочем, Клавдия полагала, что коварная Ксенька разыгрывает фальшивый спектакль, что сама, небось, хоть сегодня готова, получив долгожданную свободу, вилять хвостом налево и направо.

У младшей сестры была довольно веская причина сильно недолюбливать старшую, просто потому, что Ксению природа наградила всем, чем можно. Правда, она считала себя гораздо умнее заносчивой Ксеньки, а вот насчёт женского обаяния, тут уж природа вовсю отыгралась на ней.

Спрашивается, разве заслужила она такую омерзительную мужиковатую внешность за что даже родная мать её, как только облегчилась её утроба, и дочурка кошачьим писком известила о том, что собственной персоной прибыла на белый свет, приняла её с перепугу бог знает за кого, но только не за девочку, и всё время не скрывала неприязни к невинному созданию. А вот отец, видимо, из жалости, больше обласкивал вниманием невзрачную Клавдию, нежели белокурую и синеокую старшую дочь, считая, что последней и так повезло в жизни. Одноклассники, сговорившись, наградили Клавдию обидной кличкой « дай закурить». Тем не менее, бойкая вёрткая девчонка старалась не давать себя в обиду и при возможности награждала докучливых сверстников крепкими тумаками и подзатыльниками, благо хоть по этой части бог её не обидел.

Впрочем, подобно всем женщинам с убогой внешностью, Клавдия задней мыслью всё же допускала, что она не столь уж и безобразна, что если не полениться и хорошенько к ней приглядеться, то можно заметить и кое-какую привлекательность в ней. Да, она нескладная и угловатая, ну и что с того, зато у неё ноги средней плотности, а кроме того, они у неё гладкие-гладкие, будто отполированные, в то время, как у некоторых её приятельниц, покрыты, как у мужиков, отталкивающей растительностью.

Смуглая, как цыганочка, Клавдия пережила сразу двух своих мужей, которые, крепко попарившись в баньке, уснули и не проснулись. Несмотря на пятилетнюю возрастную дистанцию, младшая сестра постоянно опекала старшую и даже частенько беззлобно отчитывала её, считая неприспособленной к жизни. Вот и сейчас, не успев как следует после разлуки расцеловаться со своей сестрой, она принялась её усердно пилить за то, что она « клуха несчастная» прокараулила бедного мужика, всегда держала его в чёрном теле, стреляла бесстыжими глазками напропалую.

Не обращая на неё внимания, Ксения незаметно проскользнула в небольшую узкую, как купе, спаленку, где царил полумрак. Здесь, в углу, висела любимая её картина « Знойный день», её пять лет назад подарил один знакомый художник. Она вдруг вспомнила слова, произнесённые сегодня бухгалтером, что муж якобы получил на днях премию. А вдруг правда?

На память ей пришёл один эпизод. Несколько лет назад, когда они дурачились, кувыркаясь в постели, и, как нежные любовники, торжественно клялись в вечной верности, он как-то странно на неё посмотрел и, отвернувшись, глухо проговорил:

– Ты только не пугайся, прелесть моя, только я стал почему-то задумываться о смерти. Не знаю, что на меня вдруг накатило, только никак не могу избавиться от чёрных мыслей. Вдруг ни с того, ни с сего умру, и больше всего чего боюсь? Что у тебя не будет ни копейки на мало-мальские мои похороны. Она тогда хотела беззаботно рассмеяться в ответ на его мрачные мысли и обратить всё в шутку, но тут же спрятала улыбку, глядя на его сразу постаревшее осунувшееся лицо и незнакомый отчуждённый взгляд, словно он уже смотрел в потусторонний мир.

– Что за вздор приходит тебе в голову, дурачок? – она ловила его взгляд, думая, что он её просто-напросто разыгрывает.

– Тебе-то, глупенький, не всё ли равно будет, как тебя похоронят, – шутливо добавила она и, как девчонка, вскарабкалась к нему на колени, чтобы отвлечь его от замогильной темы. Однако он, мягко отстраняя её, не меняя тона, возразил:

– Да не во мне дело, а в тебе! Ты будешь на бобах, а люди осудят. Так вот, – в голосе у Алексея прозвучала решимость, и он окинул жену странно посветлевшими глазами, пугая её всё больше и больше, – если у меня когда-нибудь будет нехорошее предчувствие о близкой смерти, то имей в виду, деньги найдёшь вот под этой картиной.

Вздрогнув при воспоминании об этой странной сцене, Ксения взмолилась: « Господи, помоги!» Неверными шагами она подошла к этой картине и стала осторожно приподнимать её. Картина с грохотом полетела на пол, а вместе с ней – она не поверила своим глазам – упал какой-то увесистый бумажный свёрток. Трясущимися руками она развернула его – и вот они, господи, два миллиона, ровно столько, сколько не хватало на похороны. Значит, лихорадочно думала она, Алексей не зря подозревал, что вскоре умрёт? Но кто же его убийца? Ей было абсолютно ясно, что ничего не ясно, что тут кроется какая-то зловещая тайна. Докопается ли она когда-нибудь до неё? Бог весть.