Читать книгу Вопль плоти - Галина Клюс - Страница 4

Два года назад у Лизоньки Кудрявцевой умерла мать от туберкулёза, с тех пор она жила вдвоём с пьяницей-отцом на окраине города, в мрачном деревянном полуразвалившемся бараке, в котором, кроме них, обитало ещё десять семей. Собственно, столетний барак этот давно уже был списан, но ещё, как ни странно, не снесён, как, впрочем, это часто бывает.

Местная власть не могла, да и не хотела заниматься вплотную подобным ветхим жильём. Зато сами чиновники жили решительно на широкую ногу, всю окраину города запрудив роскошными особняками. Можно только догадываться, каким образом это им удавалось при довольно скромных окладах.

Наполовину сгнивший барак, где жила Лизонька, и ещё несколько десятков подобных строений ночью приобретали зловещие очертания, подле таких домов вечно околачивался пьяный сброд и разные деклассированные элементы. Жильцы побаивались в поздний час высунуть нос на улицу.

У нашей юной героини была одна заветная мечта, которую она тщательно скрывала. Она потихоньку вот уже два года, как с отчаяния поменяла прежний образ жизни, копила деньги, намереваясь пустить их в очень важное дело. Мечта эта, собственно, была более, чем прозаическая.

Проще говоря, бедная Лизонька хотела снять в городе более или менее сносную квартиру, для себя и Дмитрия, так как в мечтах своих она давно уже видела себя в роли его жены: нежной, любящей, преданной, заботливой. Несомненно, такой она и была бы, если бы и впрямь её мечта осуществилась, и её ненаглядный «рыцарь печального образа», такой умный, талантливый и красивый, но страшно невезучий, сделал бы её своей женой.

О, большего счастья для себя Лизонька и не желала! Бедная девушка усердно откладывала какие-то жалкие гроши на призрачное это счастье. Она вбила себе в голову, что Дмитрий холоден к ней, особенно в последнее время, не потому, что не любит её, просто он не видит в ней полезной для себя перспективы. Он, скорее всего, не предлагает ей руку и сердце, потому что у неё нет совсем никакого состояния.

Про него самого и говорить нечего.

В самом деле, что за партия – оба нищих! Другое дело, когда у неё вдруг появляются денежки, тогда наверняка, утешала она себя, её ненаглядный «рыцарь печального образа» посмотрит на неё совсем другими глазами.

Лизонька старалась не думать о том, в какой трагической ситуации она находится, и что теперешний её образ жизни самый, что ни на есть жалкий и убогий, и, несмотря на её иллюзии, совершенно ничего не изменится в лучшую сторону.

А однажды отец, к которому после смерти матери она сильно привязалась, поздним вечером, когда дочка уже собиралась спать, ввалился домой в стельку пьяный. Не один, а с каким-то моложавым подвыпившим мужчиной.

С виду ему можно было дать лет сорок, он был ещё достаточно привлекательным и, по всей вероятности, чистоплотным, о чём свидетельствовали тщательно отутюженные брюки и белоснежный носовой платок, выглядывающий из кармана модной рубашки.

Красили гостя его чёрные аккуратные усы и весёлые серые глаза, которыми он беспрестанно подмигивал вышедшей из своей комнаты Лизоньке. Она видно сразу пришлась по душе мужчине. Он протянул ей свою широкую тёплую ладонь и с добродушной улыбкой немного задержал её тонкую руку в своей.

Когда Лизонька, ничего не подозревая, удалилась в свою комнатушку, отделённую от отцовой тонкой перегородкой, мужчина что-то шепнул плохо соображавшему в этот момент её отцу. Тот промычал в ответ что-то невразумительное, затем согласно закивал головой, крякнул по-утиному и боком-боком, шатаясь, вышел в коридор, притворив за собой дверь.

Между тем гость, осклабясь, с похотливым блеском в глазах, решительно распахнул дверь в комнату Лизоньки.

Чувствуя себя хозяином положения, он сгрёб растерянную ошеломленную девушку своими грубыми ручищами, подмял под себя и, не обращая внимания на её отчаянные крики, пытался сделать своё гнусное дело. Отчаяние придало бедной Лизе силы. Она ловко вывернулась из кольца потных мужских рук и больно укусила насильника в ухо. И гость, пошатываясь, ушёл восвояси.

Потом, несколько протрезвевший отец, маленький, плюгавый, стоял на пороге и, мигая мутными глазами, виновато, как побитый пёс, смотрел на плачущую дочь. В руках у него шелестели купюры, которые он тут же собирался спустить в ближайшем киоске.

Лизонька часто потом задавала себе вопрос, почему она тут же не сбежала от отца? В этой страшной ситуации ей, как ни странно, жалко было не только себя, но больше всего своего пропащего папашу.

Конечно, на него бывало, когда он порядком «наклюкивался», накатывало такое настроение, что он слезно просил у дочери прощения.

Он робко присаживался к ней, брал её маленькие ухоженные ручки в свои и, размазывая по щекам сопли и слюни, причитал, как баба:

– Ох, Лизуха! Ёли-мотали! Негодяй я! Сгубил на хрен твою молодую жизнь… молчи… молчи… знаю, что в душе ты меня, старого дурака, ни за что не простишь! И поделом мне! Слава Богу, что мать наша не дожила до этих позорных дней! О, господи, тварь я последняя! Недостоин я мельтешить на этом свете! А всё из-за них, этих проклятых бумажек, да моей глотки лужёной. Ну ладно, я человек конченый, мне подыхать пора, а ты, мой цветочек, за что страдаешь!

После такого часто повторяющегося монолога он облегчённо вздыхал, и, не снимая дырявых ботинок, заваливался на бок. А Лизонька, добрая душа, вовсе не винила отца, наоборот, она всячески его опекала и жалела, хоть бы раз из её губ вырвались слова упрёка, что он фактически живёт за её счёт и что именно он своими беспробудными пьянками и загнал в гроб её бедную всегда молчаливую, покорную мать.

Лизонька с её доброй душой и благородной натурой, чистой возвышенной любовью к Дмитрию, в глубине души отчётливо понимала, что она, бедная девушка, без всяких связей, или, как говорят, волосатой руки, имея за душой лишь среднее образование и хронического алкоголика-папашу, никогда не сможет заработать на приличный угол?

Да на такой работе с мизерной зарплатой, разорвись она хоть пополам, до конца жизни никогда не получит нормальных денег на человеческое жильё. И что же, так и прозябать до могилы в этом мрачном сыром склепе, где, собственно, и подхватила чахотку её несчастная мать.

С ужасом осознавая абсурдность и двойственность своего положения, она нередкими бессонными ночами орошала подушку слезами.