Читать книгу Дела земные - Галина Коваль - Страница 2

Взгляд с потолка скользил по предметам в комнате: выдвижные ящики, дверцы шкафа, комод со статуэтками белого фарфора внутри. Это осталось от покойной жены.

Взгляд с потолка заглянул в щель между шторами и увидел загаженный голубями подоконник. Улыбнулся, изменил траекторию и увидел кровать.

Кровать, до боли знакомую и привыкшую к запаху старости. Кровать держала на себе болезнь и немощь деда. Она была беременна дедом и своим больным животом доставала чуть не до потолка.

Взгляд с потолка метнулся к двери на кухню, обнаружив там боковым зрением какое-то движение. «Кажется, внучек», – подумал старик.

Крошечная кисть легла на дверной косяк – она была липкой от леденца.

Сквозь редкие белесые волосы ребенка просвечивала макушка – забавная и манящая. Шаткая походка ребенка наполнила взгляд с потолка щемящей нежностью и одновременно испугом: не дай бог, пошатнувшись, ударится внучек о косяк! Внучек действительно нарушает центр тяжести и роняет себя мокрой попкой на пол – ползунки, правда, уж почти подсохли.

– Не спишь, дед?

Дед лежал под одеялом, еще не открывая глаз, и думал. Больно уж голос взрослый у внучка. Открыть, что ли, глаза, чтобы определиться? Не хочется. Дневной свет тому причиной – старческим глазам к нему привыкать надо. Каждый день и каждый час.

– Так ты спишь или не спишь?

Голова старика кувыркнулась, и сознание переместилось из позавчерашнего в сегодняшнее. Сквозь узкие щелки старик увидел действительность запущенной комнаты. Глаза раскрылись немножко шире, но не совсем. Боязно, что ли, было? А как не боязно, если внучек вдруг превратился в сорокалетнего дядьку с залысиной на голове? Он сидел на квадратном скрипучем стуле, взгромоздив ноги на круглый дубовый стол, и листал какую-то книжицу в мягком переплете.

Старик забеспокоился: этими бессовестными ногами скатерть не только запачкать, но и порвать можно. А скатерть была связана руками его жены – дюже красивая скатерть, любо-дорого смотреть на нее до сих пор.

– Скатерть порвешь, – прошелестели губы деда.

Сорокалетний внук скосил глаза на кружево и стал разглядывать, не убирая, впрочем, ноги со стола. Вроде не первый раз скатерть видит, но красота рисунка проступила для него только сейчас.

– Сядь по-людски, – сказал дед.

Стул отчаянно заскрипел под сорокалетним телом внука, и тот убрал ноги со стола.

– Давно пришел? – спросил дед.

– Сорок лет тому назад, – съехидничал внук. – А в потолок-то чего смотришь, дед?

– Да нет… Я с потолка смотрю. Как при клинической болезни.

– Никак умереть собрался? А я мешаю?

– Да умер я уже. Только прошлое во мне и осталось. Нафарширован я весь прошлым.

– Мне бы так! – возразил внук. – Думать не надо, что завтра, что через час будет. И как прожить это завтра, этот час по-человечески. А тут сорок лет – и ничего нет.

Он тяжело оперся руками о стол и уронил на него лысеющую голову.

– Скатерть-то бабка твоя связала, – перебил переживания внука дед. – Красоты-то не было, надо было делать красоту-то! Стул и стол я сам тесал, сбивал и клеил. Шкаф вон посудный тоже.

– Кому он нужен? Такого добра на каждой помойке найти можно.

– Пойди принеси.

Старику не хочется глядеть на внука. Усталость прикрыла глаза. Гневаться старик давно перестал. Осталась только усталость – проклятая и спасительная одновременно. Это она заставляла деда погружаться в глубокий сон и не давала сердцу разорваться.

Взгляд с потолка покинул комнату и глядел на лесную поляну. Она была неглубоко в лесу, рядом с дорогой, поросшей рыжим пухом летней пыли.

Заходящее солнце, словно ткань скатерти, пронзило золотыми иголками поляну, высвечивая и как бы облагораживая дремучую желтую пыль.

Пыль поднимала стоящая среди поляны девочка. Она кружилась и пританцовывала, задрав остренький подбородок вверх и разглядывая солнечные лучи сквозь резной зонт, созданный листьями на макушках деревьев.

Ее глаза не жмурятся – в этом возрасте на солнце можно глядеть сколько угодно. Ни далеким, ни горячим солнце не кажется.

Девочка воздушна и грациозна – она впервые видит солнце не во сне и ошарашена этим неожиданным открытием. Сердечко в груди колотится и обещает впереди много сладкого и неизведанного. Но не знает пока сердечко девочки, что сладкое может стать горьким, а горькое порой бывает сладким. Не знает этого и мальчик, присевший в густом разнотравье подлеска.

Взгляд с потолка видел, как поразили мальчика танцующая девочка и почти сказочная поляна. Но взгляд с потолка сердится. Девочку ищут все – и жители близлежащих деревенек, и служащие воинской и пожарной частей.

Заколдованный лесом, меркнущим небесным светом и еще чем-то мальчик должен известить людей о том, что девочка жива. А он не спешит этого делать. Не может оборвать в себе что-то совершенно новое, многообещающее. Это многообещающее – перед ним. Без названия.

Взгляд с потолка начинает не только видеть, но и ощущать, что испытывает мальчик, присевший в густом разнотравье подлеска. Ведь это он сам в семилетнем возрасте.

Потом другой свет проник сквозь веки, и, как дед ни жмурил их, глаза раскрылись. А увидел он стол, скатерть, стул, шкаф. Все на месте.

– И где же я?

Замусоленные края занавески напоминают о том, что он не на поляне, а в доме, а в доме сейчас время теперешнее. В прошлом времени занавески были накрахмалены и хрустели чистотой.

С кухни донесся какой-то шум, свидетельствующий, что старик не один в квартире. Хлопнув дверью, в комнату вошел сорокалетний внук.

– Принес?

– Дед, ты ничего не просил.

– Я – нет, тебе чего-то не хватало.

Великовозрастный внук сел на стул, взял со стола книжицу, повертел в руках и бросил в сердцах на скатерть.

– Неинтересная?

Внук молчал.

– Тоненькая такая! Что в ней уместится?

Дед ворчал, но ворчанье его стремилось к внуку, к его несвежему свитеру, отрепья которого сыпались на такой же несвежий пол.

Внук молчал. Обиделся, что дед послал его на помойку. Право слово, обидно: если он сейчас ничего не скажет деду, тот снова впадет в сон, и сиди тогда в неприкаянном молчании всю ночь. Телевизора нет, унес его внук в родительскую квартиру. Вот и возись с дедом целый день. А что у деда? Крохотная пенсия за вычетом квартирной платы.

Дед рассердился на внука, а потом возьми и спроси:

– Что за книжица такая?

– Антуан де Сент-Экзюпери. «Маленький принц» называется.

– Ну, почитай, что ли, – сказал дед.

– Чего? Вслух? – изумился внук.

– Ну, читай вслух.

– Не знаю, дед, ты как маленький.

Но он-таки начал читать.

Высохшее тело деда лежало под одеялом. В подгузнике для взрослых.

Тиканье часов на стене стало неслышным – и все погрузилось в молчание.

Внук понял, что разучился читать. Запинался, терял строку, снова возвращался к ее началу. Сопел в паузах и потел. Не нравилось все это внуку. Он и предположить не мог, что так плохо читает. Но потом, строка за строкой, страница за страницей голос окреп, и он наконец начал внятно выговаривать слова. И даже смысл текста внуком был обнаружен.

Эту тонкую книжку в мягкой обложке он нашел в скоростном подземном трамвае. В то раннее утро внук почему-то нервничал, крутил книжку в руках, да так и принес ее, свернутую в трубочку, в дедовскую квартиру.

– Дед, спишь? – прервал чтение внук.

– Ты – баобаб с астероида. Вырвать тебя ростком из земли надо было.

А теперь вымахал и оттеснил от себя всех вокруг.

Внук не сразу понял, что говорят о нем и говорят плохо. Прошла минута, прошла вторая. И тут дед сказал:

– И дом номер шесть, и квартира двенадцать, и улица на букву «В» называется. Как раз В-612.

Внук опешил. Дед кое-как перевернулся на другой бок.

– Форточку открой, чтобы нос не воротить, – сказал он. – Планету надо убирать каждое утро.

Внук встал и открыл форточку. И остался стоять с книжкой в руках, внимательно разглядывая деда. Поинтересовался:

– Ладно, я баобаб, а ты кто?

– Я барашек в ящике! – обозлился дед и еще пуще закутался в одеяло.

Потом продолжил: – Ты, внук, ни одного цветка не понюхал. И на закат не смотрел ни разу, и никогда никого не любил. Все дела свои серьезные делал. – Вздохнул и дальше продолжил: – Слава богу, что я свой цветок докормил, допоил, от сквозняков спрятал. Пусть теперь ждет меня на своем астероиде.

Прав этот Антуан – важно любить один цветок из миллиона цветков.

Голос деда звучал тихо и совсем ослаб на последнем слове. Старик уснул. Книжечка в мягкой обложке выпала из рук внука и брякнулась на стол, собрав на скатерти складочки. На лбу внука тоже собрались складочки. Он сердито стукнул дверью о косяк, зашуршала и посыпалась штукатурка под отклеившимися обоями – точно так же шуршали и осыпались в его голове забытые истины.

Взгляд с потолка проследил за внуком и покинул комнату. Ему понравились путешествия во времени и возможность видеть себя и всех со стороны.

Стены домика побелены не только известью, но и снегом. И все вокруг от этого кажется белым. Белизна, правда, очерчена желтой изгородью, а на крыше дома лежит почерневшая от времени солома. Земли вокруг много, и вся она заросла тростником и камышами – озерцо здесь небольшое. Озеро сейчас поблескивает льдом.

Есть еще бревенчатый сарайчик. Конь вороной полувисит на широких кожаных ремнях, закрепленных на балках под крышей сарайчика. Конь вороной порой встанет на дрожащие ноги, выдохнет жаркий воздух из ноздрей и снова позволит ремням тихо покачивать свое уставшее тело.

С легким скрипом открывается дверь сарайчика, морозный воздух без спроса вваливается в помещение. Тулуп в шапке военных лет и в валенках перешагивает через порог, делает два шага и обнимает коня за шею. Голова коня, покоившаяся до сих пор в яслях с сеном, как шея лебедя, ложится на тулуп и шумно вздыхает. Человек и животное замирают в объятьях любви.

Взгляд с потолка покрылся мурашками. Не хочет нынешний дед предавать своего деда. И расставаться с постаревшим конем не хочет, и на бойню его вести не хочет.

Все село над этим потешается. Правда, у каждого от этой потехи сердце стынет, но люди помалкивают об этом. Смех – он жизнь продлевает.

Дверь сарайчика скрипит снова, входит бабушка с внуком на руках. На бабушке старенький полушубок, а внук, одетый во все теплое, еще укутан сверху пуховым платком.

Конь вороной слизывает кусочек сахара с детской ладошки. А взгляду с потолка щекотно смотреть на нежные прикосновения этих замшевых губ.

Внук взлетает в воздух и через секунду приземляется на спине коня. Конь собирается с силами и встает на ноги. Конь – под внуком.

Взгляд с потолка наполняется слезами умиления. Одна слеза падает вниз. Конь вороной реагирует на прикосновение любви свыше. Он нежно ржет, и это негромкое ржание радует мальчика. Он запрокидывает голову и смеется. Смейся, смейся – смех продлевает жизнь.

Сорокалетний внук стоит у кровати и разглядывает слепую маску спящего деда. А маска вдруг улыбнулась во сне. И из уголка правого глаза выкатилась неожиданная слеза.

«Ни фига себе!» – подумал внук и отошел от кровати, думая, что дед подглядывает за ним.

Пол под ногами дышал. Внук, чего-то вдруг испугавшись, прошел на кухню и быстро перемыл всю посуду. Потом у подъезда вытряхнул крошки из скатерти. Входившая в подъезд женщина проговорила:

– Если стирать этакую красоту надумаете, то только в теплой воде, мылом и непременно руками.

Скатерть посвежела, стол стал выглядеть как-то иначе. Внук протер пол в прихожей, перемыл обувь у порога. Чай сам запросился на посвежевшую скатерть. И пил он этот чай как-то иначе. Даже странно – и пачка та же, и сахар тот же, а вкус совершенно другой. «Тик-так», – согласились часы с мыслями внука.

Он поглядел на часы, а те засмущались – забыли про них люди. Влажной салфеткой протер внук засиженный мухами циферблат. Потом, сняв часы со стены, протер весь корпус. Вернулся к чаю, кусая нехотя воздушную ром-бабу. Деду ром-бабы тоже нравятся. В последнее время ему и мясо не по нраву, и сыр – разве что яичко всмятку или огурчики маринованные.

А еще – ром-баба.