Читать книгу Авантюристка. Или Большие тайны маленькой компании - Галина Михайловна Асташина - Страница 7

С моря дул свежий легкий ветер. Накинув шелковый халат, Марина подошла к балконной двери и не смогла отвести глаз от дивной, пронзающей душу красоты. Ей захотелось, чтобы время остановилось и она смогла бы запомнить это мгновение на всю жизнь: верхушки высоких мохнатых сосен плавно раскачивались, вторя легкому ветру, чистый белый песок в лучах янтарного солнца казался золотой россыпью. Солнце проникало сквозь зеленые хвойные лапы и мягким розоватым светом заливало все вокруг. В утренние часы Балтика была сказочно прекрасна.

Закрытый санаторий для партийных функционеров спрятался от посторонних глаз в сосновом бору Юрмалы. Отдыхающие, – а их в белом особняке было раз-два и обчелся, – тщательно охранялись. Однако явного присутствия всевидящей службы Марина не замечала. От отца она знала, что доблестные чекисты, охраняя «объекты», одновременно ведут за ними пристальное наблюдение, фиксируя любое перемещение и контакты. Это осталось еще от сталинских времен, когда неутомимые органы вели досье на всех без исключения приезжающих. Мало что изменилось в их тайных играх и в конце семидесятых… Большинство населения великой страны тихо поругивало власти на кухнях; смельчаки-одиночки преследовались, но это было где-то там, далеко, очень далеко от жизни Марины. У нее героических знакомых не было, и в суть идеологических споров, которые часто возникали между студентами, она не вникала. Ей по-человечески жалко было тех, кто осмелился выступать против системы, но в ней говорила осторожная женщина с задатками философа: «Любой режим рождает недовольных, и они, рискуя всем, знают, на что идут».

Только здесь, в Прибалтике, она почувствовала, что порядком устала от суетливой Москвы, от университета и даже от своих закадычных друзей. Одиночество ее не томило: хотелось бродить по белому песку вдоль берега, дышать воздухом католической Риги, пить кофе в маленьких уютных кафе, недалеко от ратуши, и слушать, слушать дивную музыку великого Баха в Домском соборе. В мечтах она представляла, что у нее здесь большой дом (как у Высоцкого, «…с балконом на море»), здоровые красивые дети, хорошая библиотека. Иногда ей казалось, что она уже когда-то жила в Риге, так же бродила около моря, собирала ракушки и камни, искала янтарь. Она закрывала глаза и видела одну и ту же картину: они вдвоем, мама и дочь, идут вдоль моря и тихо беседуют. Как всегда, теплые мамины руки гладят непослушные волосы дочери. Ей слышится родной голос… Прошло больше года как не стало мамы, но боль не утихала. Марина постоянно казнила себя, что в тот роковой час ее не было дома, что не смогла помочь, не спасла, не простилась наконец. Разум говорил: судьба, а сердце не давало покоя. И время, которое, говорят, все лечит, почему-то не лечило. Вспоминалось утро того дня – ничто не предвещало беду. Как обычно, мама разбудила ее и позвала завтракать; отец уже собрался, ждал машину, укладывал какие-то документы в папку. Все, как всегда. Они над чем-то весело смеялись. А потом муж и дочь спешно уехали по своим делам. Сердечный приступ начался внезапно: острая боль за грудиной сковала движения и не дала дойти до телефона. А всего-то надо было пройти десять шагов.

На маленьком столике мелодично и требовательно звал к себе телефон. Через секунду в трубке послышалось четкое: «Соединяю».

– Дочь, как ты там? Еще не устала отдыхать?

– Привет, пап, нет, не устала. Здесь так хорошо. Правда, море уже остывает. Ноги грею в песке, как ты велел. Чуть-чуть загорела —сам увидишь.

– Если хочешь, останься еще на пару недель. Я свяжусь с директором. Может, тебе деньги выслать, что-нибудь, наверное, приглядела в Риге?

– Спасибо, пап, ничего не надо, и деньги у меня еще есть. Я уже собираюсь домой, скоро же мамина годовщина. Ты собираешься со мной на кладбище?

– Посмотрим, как у меня сложатся дела. Заранее ничего не могу сказать. Я же человек подневольный. Значит, как договорились, в пятницу ты едешь в Ригу, потом самолет, плюс дорога, где-то к шести, к семи ты должна быть дома. Или даже раньше. Машину в аэропорт я за тобой пришлю. Если буду свободен, вместе поужинаем. Тебе тут кавалер названивал, сын Ольги Ивановны, как его там, забыл…

– Кирилл, – буркнула Марина, подумав: все ты, папа, прекрасно помнишь, хитрюга мой.

– Целую, дочка, до встречи. Если что срочное, звони после десяти на дачу.

В трубке щелкнуло, затем послышались необычные гудки, и мужской голос по-армейски четко спросил: «Марина Алексеевна, дежурный офицер связи майор Меркушин. Москва еще на проводе. Вас с кем-нибудь соединить? – «Спасибо, я попозже… буду звонить», – на одном дыхании прошептала Марина.

Знал бы этот офицер, как ей хотелось позвонить именно сейчас: услышать мягкий спокойный баритон… «Интересно, что он делает сейчас, вот в эту минуту? Может быть, он тоже думает обо мне? Нет, так не бывает… Может, все-таки набрать номер? – Нет, нельзя, не отсюда. Нельзя Илью подставлять. Здесь же все звонки фиксируются, все разговоры записываются. Ровно через сутки на столе у отца появится что-то вроде докладной записки: спецсанаторий, Юрмала, номер люкс, время, абонент звонил по такому-то номеру, кому принадлежит номер, сколько длился звонок и распечатанный текст разговора. Самое смешное, что я сама толком ничего не знаю об Илье – всего-то два раза встретились, а отец узнает все: мало того, что о нем самом, так и обо всех родственниках. К тому же очень оперативно, буквально через сутки».

Она представила лицо отца, монотонно читающего ей нудную лекцию об обязательной бдительности, «абсолютно необходимой в такое сложное время, учитывая международную обстановку, его должность и положение, также чрезвычайную ответственность», и все такое прочее о противниках соцсистемы, скрытых и явных, о том, что ей надо воздерживаться от ненужных знакомств и пустых встреч… и далее все в таком духе.

Ветер с моря проник в номер, игриво поиграл тюлевыми занавесками, перелистал, как будто хотел сразу прочесть открытую книгу, лежащую на маленьком журнальном столике, и успокоился. Марина сидела около телефона, смотрела на море и думала: «А ведь мне стыдно было сказать Илье, что отец работает в ЦК. Что-то меня остановило. Чего, собственно, я стесняюсь? Отцовской должности? Но отцов не выбирают… Конечно, он насквозь пропитан «коммунизмом», до тошноты, но ведь он серьезно в классиков марксизма верит, а про Ильича и говорить просто нечего, он для отца божество. Но в этом нет ничего удивительного: таких, как он, много, они были так воспитаны. «Бежать задрав штаны за комсомолом», посещать всякие ячейки, воззвания, диспуты, устраивать до хрипоты разборки классовых врагов, и все с юности… поэтому и свято верит во все эти «измы». А ведь это фанатизм чистой воды, но, с другой стороны, только фанатики и могут что-то менять… Я же понимаю и уважаю тех, кто в церковь ходит, и не смеюсь над ними …мама, например, всегда на ночь читала Евангелие, наверное, и в церковь ходила. Просто об этом молчала, так разве имею я право осуждать отца или сомневаться в его искренности? Он тот же служитель культа, только культа Идеи… И все-таки неужели я боюсь потерять Илью? Господи, если бы сейчас хоть на один миг увидеть маму, она бы мне все по полочкам разложила, подсказала. Интересно, понравился бы Илья ей, чтобы она о нем сказала? Наверняка внешне понравился: глаза, как у библейского пророка, на лице спокойствие, одухотворенность. Наверное, стихи пишет. Как он мне сказал? «Чтобы понять себя, войдите осенью в лес, послушайте деревья, помолчите, взгляните на небо и вспомните что-нибудь из самого раннего детства, и тогда душа очиститься.»

Думаю о нем каждый день, а это уже симптом. Симптом симпатии… вот такое словосочетание – она вспомнила чуть-чуть косолапую походку Ильи и улыбнулась.

На следующий день, после завтрака, Марина заказала разговор c Москвой. Одиночество и безделье стали давить, мысли постоянно возвращались к московским проблемам, хотелось поболтать с друзьями.

Первый звонок – к самому близкому другу. Но у Павла к телефону так никто и не подошел. У Игоря было «занято», а Кира не было дома – трубку сняла его мама.

– Ольга Ивановна, здравствуйте. Это Марина, я из Юрмалы звоню. Простите, что побеспокоила вас.

– Мариночка! К чему такие церемонии, я так рада тебя слышать, почему ты не звонила? Как ты отдыхаешь, как погода? А Кирюши нет – он куда-то умчался с Игорьком. Что ему передать?

– Я прилетаю в пятницу, вечером ему позвоню. Мы собрались к Игорю в гости. Именно в пятницу. Так что я с корабля на бал. Кир обещал меня встретить, передайте ему, Ольга Ивановна, что меня встречать не надо: отец вышлет за мной машину. Я сама Кириллу позвоню. Хорошо?

– Конечно, дорогая, конечно. Как здоровье папы?

– Спасибо, все в порядке. А вы как?

– Это все потом, обещай, что после отдыха ты непременно ко мне заедешь. Я очень хочу тебя видеть, и мне с тобой поговорить надо. Буду тебя ждать, приезжай, деточка, скорее.

Марина повесила трубку, губы у нее предательски задрожали: ее давно уже никто не называл «деточкой» и «дорогой». Сердце защемило от жалости к себе. «Мамочка, милая моя мамочка…», – она уткнулась в подушку и расплакалась.

В соседнем номере тихо играла музыка, что-то очень легкое, какой-то старинный вальс или полонез; в коридоре, недалеко от ее двери, кто-то разговаривал, и, не прислушиваясь, можно было понять, что говорящие обсуждали погоду. Грустные мысли постепенно рассеивались; cолнце согревало душу. Марина решила съездить в Ригу, купить всем знакомым сувениры и начала одеваться.

На столике, около телефона, лежал томик стихов любимого поэта. Захотелось, как в детстве, погадать—подсмотреть, что там, в будущем. Поэма Пастернака, которую она открыла наугад, была чересчур громоздка, сложна и напомнила ей здания-новоделы, со всякими бесполезными архитектурными излишествами. Поэма оставила ее абсолютно равнодушной. Захлопнув книгу, Марина вновь ее открыла – в глаза бросилось четверостишие:

«Нет.. что-то не то. Красиво, тревожно, но непонятно. «Как можно жалеть о том, что твой любимый человек не рядом – «мы не врозь!» —галиматья какая-то! В сущности, все гадания – чушь, и некоторые стихи тоже, – сказала она себе и отложила книгу. А эхом в душе отозвалось: «И пожалею, что я в Москве».