Читать книгу Жизнь – это нечто большее - Галина Шаульская - Страница 4

С тех пор прошло несколько лет, а я до сих пор помню тот день как вчерашний. Словно для него есть отдельный уголок с воспоминаниями, спрятанный в моем сердце, где хранится все самое дорогое неизмеримой ценности.

Ребенком я полагала, что в мире, в этой огромной вселенной, наделенной такой мощью, наверняка найдется волшебный порошок, с помощью которого люди будут забывать все плохое, что было в их жизни. Тех, кто был связан с неприятными моментами. Мне казалось, что так будет лучше, правильнее… но я ошибалась. Мы те, кто мы есть сегодня, и такими нас сделала жизнь. Да, порой кажется, что она живет нами и у нее есть тонкая золотая нить, пронизывающая всех людей, с кем однажды нам придется повстречаться. Что с каждой новой мыслью, каждым словом, действием, с каждым последующим шагом на нее, с помощью едва ощутимой иглы, нанизываются люди и протягиваются на нужную точку нашего жизненного пути. Обстоятельства, разветвленные на несколько измерений, в зависимости от нашего выбора. Узлы, которые завязываются там, где нам следовало бы остановиться, задуматься. Но теперь я понимаю, что весьма бы расстроилась, если бы кто-то отнял мою память. Те ситуации, что сделали меня сильнее, отважнее, добрее, и даже то, что вынуждало меня чувствовать ненависть, упиваться горечью, злостью и болезненным страданием. Ведь если бы я не знала о существовании вторых, то вряд ли бы так сильно ценила первые.

Я взяла шлем с верхней полки, закинула сумку на плечо и, отвечая на ее недавно поставленный вопрос, тепло ухмыльнулась, заправляя волосы за ухо.

– Разве горный ручей монотонный?

– Во всяком случае, ему не сравниться с нашей жизнью, – скорбно протянула она, отодвигая ногой сбившуюся перед проходом обувь.

Мы жили на двенадцатом этаже одной из высоток, что были построены относительно недавно. С восходом коридор наполнялся солнечным светом, который озарял переливающиеся салатовые узоры, что рисовала Сара на стенах. В эти моменты создавалось особенно сказочное впечатление. Нам казалось, что мы живем там, где есть хотя бы чуточка волшебства, но стоило нам выйти из квартиры, как мы сразу ощущали пустоту, которую нельзя заполнить расписными стенами. Мы никогда и никогда не приглашали к себе в дом, а если и случались подобное, то все сводилось к тому, что кто-то обязательно вызывал такси и возвращался туда, откуда пришел. Мы очень ценили наше пространство, уют и уединение, словно эта квартира была единственным местом, где не говорили о новостях, происшествиях, где не обсуждали политику и не смешивали свою жизнь с нашей. Каждый раз, возвращаясь домой, мы поднимались по лестнице, вместе или порознь, и считали ступени, делая вдох на четыре счета и такой же выдох. Мы никогда не поднимались на лифте: использовали его только на спуске. Какими же молодчинами мы были! В то время как все говорили о желаниях, мы уже использовали возможности.

– Я все думаю, Кейс, – задумчиво произнесла она, заходя в лифт, – что было бы с нами, если бы мы пошли на стажировку в другую компанию.

– Что ты имеешь ввиду?

Она сощурила глаза и, будто выжидая нужного мгновения, медленно проговорила, останавливаясь почти на каждом слове:

– Там бы мы тоже задержались на такой длительный срок?

Я пожала плечами и улыбнулась.

– Не знаю. Разве есть что-то дурное в том, что у нас отличная работа, классная квартира, разные побрякушки и это, – кивком головы показала на открывающиеся двери лифта и огромную вестибюльную зону.

– Доброе утро, мисс Кейси! – радостно воскликнул парень за стойкой ресепшен.

– Здравствуй, Генри! – улыбнулась я, – как прошла ночь?

– Все так же, – развел он руками, – как и всегда: тихо и спокойно, без изменений.

– О, доброе утро, мисс Паркер! – тут же воскликнул он при виде Сары и вскочил с рабочего места, направляясь ей навстречу.

Она выходила из лифта, засовывая свое короткое светлое платье в узкие синие джинсы. Ее волосы, с ниспадающими на лоб вьющимися прядями, были небрежно убраны в хвост. Если бы в вестибюле выключили свет и направили на нее прожектор, то можно было бы смело претендовать на съемку одного из лучших рекламных роликов какого-нибудь дорогого аромата с дерзкими нотами, так эпатажен был ее вид.

– О, Генри, я просила тебя не называть меня так, – проговорила она бегло, что никак не сочеталось с картиной происходящего. Она словно хотела от чего-то поскорее убежать, не оставляя и минуты для размышлений.

– Вы сегодня как обычно? – радостно спросил он.

– Да, – звонко ответила Сара, бросив на меня взгляд, – все как обычно!

– Ну, тогда тебе понадобится это, – он достал ее кожаную куртку из-под стола.

– Удивительно, я все утро ее искала! – непринужденно воскликнула Сара.

Я стояла посреди огромного вестибюля, наблюдая за происходящим, и невольно рассмеялась:

– Действительно, до чего же это удивительно!

Сара поцеловала его и подпрыгивая помчалась в мою сторону.

– Ты похожа на лань, – прошептала я ей на ухо, мягко поддразнивая.

– А ты на сторожевого пса, – с ухмылкой ответила она мне.

– Хорошего дня вам! – крикнул Генри нам вслед, теряя наши силуэты в стеклянных дверях парадного выхода из здания.

Я остановилась, чтобы спросить:

– Ты с ним всерьез?

– Да, – безмятежно ответила она, демонстрируя незаинтересованность в моем мнении.

Что касается меня, то я действительно была рада за нее. За человека, который всю жизнь искал того, с кем бы мог идти в ногу и просто быть собой. Ее не волновали ни его работа, ни должность, которую он занимает, даже то, есть ли у него образование или нет, она просто любила. Она верила в него.

Переходя через дорогу, она повисла у меня на шее, напевая что-то себе под нос:

– Когда-нибудь и я смогу так же порадоваться за тебя, Кейс? – вопросительно посмотрела она на меня через плечо.

– Ты знаешь, я не люблю эти разговоры, – отмахиваясь рукой, пробормотала я, натягивая очки-авиаторы.

– То, что их не любишь ты, вовсе не означает, что о них не должен говорить кто-то другой, – весело проговорив это, она убежала вперед.

На улице стоял чудесный майский день. Солнечные блики так красиво играли свою молчаливую симфонию, готовые с минуты на минуту затянуться бурей темных облаков, что создавалось впечатление, словно в тот миг свет боролся с тьмой и наверху происходило что-то непостижимое. Мне казалось, что тучные носители небесного свода затеяли какую-то подлую игру с ветром, сговорившись с ним еще ранним утром, пока не взошло солнце. Было ощущение, будто они не хотели, чтобы сегодня жители наслаждались солнечной погодой, как если бы не хотели, чтобы состоялся бейсбольный матч, и, насколько знала я, – ничто не предвещало игры сегодня. Тогда почему они так настойчиво заявляют о своих холодных и темных намерениях?

Проходя мимо шлагбаума, выпускающего машины из подземной парковки, я услышала, что кто-то окликнул меня. Не расслышав слов, я замедлила шаг и оглянулась.

– Возможно, будет дождь, – безразлично предупредил меня темноволосый старик на парковке, – возьмите зонт, мисс Кейси.

Я остановилась, чтобы убедиться, что он говорил со мной.

– Но я не хожу пешком, – заметила я самодостаточно и улыбнулась, – я передвигаюсь на мотоцикле, – и, подбросив ключи вверх, прошла мимо.

– В том-то все и дело, – не унимался он, – может, стоит начать.

Не выдержав его дерзости, я развернулась и, подойдя к посту, внутри которого он так удобно расположился, в недоумении спросила, размахивая руками:

– С чего вдруг такая забота?

– А с чего вдруг ее может не быть? – даже не взглянув на меня, проговорил он.

– Вы отвечаете вопросом на вопрос.

– Ты верно подметила.

– Выработалась такая привычка.

Я развернулась, чтобы уйти.

– По-твоему, люди всегда должны быть заинтересованы в чем-либо, чтобы оказывать внимание?

– Я этого не говорила.

– Но ты живешь так.

Я обернулась, чтобы взглянуть, говорит ли он в мою сторону или вновь в пространство.

– А вы всегда игнорируете людей с безразличным видом?

– Всегда, – как ни в чем не бывало ответил он.

– Тогда что же сейчас, после всех тех лет, что я здесь живу, и после того года, что вы здесь работаете, вы впервые решили со мной заговорить?

Я продолжала жестикулировать руками, одновременно собирая волосы и надевая шлем:

– После всех тех раз, что вы не отвечали на мое приветствие, что же заставило вас сделать это сегодня?

Я замолчала и, вернувшись назад, сделала несколько шагов навстречу машущей рукой Саре, после чего замерла на месте и, обернувшись, заключила свои мысли в слова:

– Знаете, мне не нужны ваши ответы, можете и дальше делать вид, что вам все равно.

– Делать вид? – переспросил он.

– Да, вот именно, делать вид.

– Я перестану делать вид, как только ты перестанешь говорить, что тебе не нужны ответы.

Чокнутый псих, подумала я.

– Мы все отчасти такие, Элизабет, – произнес он в ответ на игру моих мыслей.

Я уже ушла вперед и, решив оставить без внимания его последние слова, направилась к месту, стараясь успокоить дыхание. Я не могла объяснить себе причину, по которой что-то в этом старике показалось мне теплым, несмотря на всю его сухость и чопорность.

– Ну что ты так долго? – возмутилась Сара, – я здесь уже здесь несколько минут жду.

– Старик… – тяжело обронила я.

– Что старик, Кейс, гм? – она взяла меня за плечи, – Он не пускал тебя на территорию?

– Да нет, все в порядке, поехали.

Я завела мотор, и его рев в секунды пронесся по всей территории, оглушая звуком прохожих и тревожа все машины в радиусе двадцати метров. Проезжая мимо старика, я приподняла стекло шлема, в надежде услышать от него хоть что-то, но тот молчал, и только на выезде до меня донесся его хриплый голос:

– Ты забыла про носок.

Сара наклонилась ко мне через плечо и довольно громко и с усилием прокричала:

– Что? Какой носок, Кейс? О чем это он?

– Я не знаю, – закрывая шлем ответила я, – держись крепче, мы опаздываем.

Я старалась сконцентрировать все внимание на дороге и на том, что позади меня сидит человек, за которого я несу ответственность. Мне нужно сконцентрироваться на движении и сумасшедшем потоке транспорта.

* * *

Когда я только пересела со скутера на свой первый мотоцикл, мне было двадцать лет. Отец щедро вознаградил меня за то, что я не вмешивалась в его жизнь.

– И что мне делать с этими деньгами? – абсолютно без эмоций спросила я его однажды по телефону.

– Не знаю, потрать их так, как считаешь нужным.

– А если я считаю нужным отказать тебе в этом? – надменно произнесла я.

– Это твое право, Элизабет…

– Не смей меня так называть, – проговаривая каждый слог, бесстрастно произнесла я, – то, что я ношу твою фамилию, еще не значит, что я ношу имя, которое ты мне дал.

– Его дала тебе мать, Элизабет.

Я положила трубку и резким движением руки отшвырнула телефон в сторону.

– Что он сказал? – обеспокоено спросила Сара, натягивая зефирный шерстяной свитер.

– Сказал, что это последнее, что он мне даст в этой жизни.

– Что, прямо так и сказал? – переспросила Сара, глядя на меня недоверчиво.

Я стояла у окна и смотрела вдаль – на то, как строительный кран передвигает с места на место нужные и не очень вещи.

– Прямо как в жизни, – протянула я отсутствующим тоном и продолжила, словно бы меня кто-то слушал. – Некоторые отодвигают на задний план то, что им, по их мнению, мешает жить, отвергая саму сущность.

Сара молчала, ее лицо сделалось напряженным.

– Нет, не так. Но я уверена, что именно это он и имел ввиду, – добавила я.

– Тогда с чего ты это вообще взяла? – возмущенно воскликнула она, очищая апельсин для соковыжималки.

– Потому что это было последнее, что он сделал для моей матери, оставив нас шесть лет назад.

– Кейс, прости, – неловко произнесла она, – я не знала об этом, ты никогда не рассказывала.

Да, я никогда не рассказывала ей об этом. Так же, как и о том, что произошло на самом деле, но что она знала точно, так это то, что не стоит лезть в душу человека, пока он сам не захочет тебе ее открыть. Возможно, поэтому мы и стали так близки. Однако от моих дальних родственников и адвокатов она знала достаточно, чтобы молчать, и не совсем, чтобы делать выводы.

На мгновение в квартире воцарилась тишина. Уже тогда мы жили в центре Нью-Йорка. Откупных денег отца вполне хватало для того, чтобы он чувствовал себя менее паршиво, и для того, чтобы мы могли позволять себе подобные комфортабельные игрушки. Подумав об этом, я остановилась на мысли о том, что мне бы не хотелось осуждающе относиться к нему, хотя я так и не смогла его простить.

– Да, так же, как и о том, что он не отвечал на наши телефонные звонки, – я вытерла слезы и, встряхнув головой, проговорила, – в том числе и на письма, когда это случилось. Только тогда, когда Ричард послал за ним судебного пристава, вручившего ему повестку, – он нашелся.

– Что в ней говорилось? – осторожно произнесла она, выжимая апельсиновый сок.

Мой голос сделался более спокойным, а в глазах отражалась все та же беспринципность, что и несколько лет назад.

– В ней говорилось, что его вызывают в суд для разрешения финансового вопроса. Только тогда он и узнал, что ее больше нет, – я отчаянно ухмыльнулась.

Сара подошла ко мне и, глядя прямо в глаза, прошептала:

– Кейс, мне очень жаль.

– Мне тоже, – со вздохом проговорила я, – мне тоже было очень жаль его, когда спустя четыре года после ее смерти и через месяц после моего совершеннолетия и судебного заседания он пришел ко мне домой…

Я чувствовала, как горечь прошлых лет подступает к горлу, а голова наполняется свинцовым сплавом, становясь все тяжелее.

– Мне было очень жаль его, когда он просил прощения за то, что его не было рядом. За то, что он оставил нас. Мне было жаль его, когда он услышал о запрете приближения ко мне и когда его мать ударила меня по лицу, услышав решение судьи, гласившее, что третья часть его финансового состояния переходит ко мне. – Я остановилась и неторопливо продолжила, подыскивая опору. Мой голос дрожал.

– В тот момент я ощутила невыносимую боль, и она не была только физической. Отчаяние и предательство говорили во мне так громко, что я едва ли слышала еще что-то вокруг, ощущая обжигающее жжение на щеке и горячую кровь, что сочилась из уголка рта.

Она возмутилась и, рухнув на стул, воскликнула, стараясь овладеть собой.

– Но почему ты ничего не ответила, почему не заступилась за себя?

– Потому что это не тот путь, которому меня учили.

– Что, – с презрением бросила она, – тебя учили подставлять вторую щеку?!

Я улыбнулась и, взяв стакан со свежевыжатым соком, сделала несколько больших глотков.

– Образно говоря, – я толкнула ее плечом и спустя мгновение продолжила ровным тоном. – Понимаешь, я так и не смогла его простить и не знаю, смогу ли когда-либо. Он совершил ошибку, за которую сейчас расплачивается, и я понимаю, что мучаю его вот этими руками, но пока ничего не могу поделать с собой, как если бы мне доставляло это удовольствие.

– А ты его испытываешь?

– Нет, – однозначно обронила я.

– Тогда зачем ты это делаешь?

Я сделала медленный глубокий вдох и такой же выдох.

– Я не знаю, – с досадой добавила я, – наверное, потому что у меня не хватает сил простить его. Прощение – это удел сильных, а я, похоже, очень слабая, раз не могу принять и ощутить всю его боль, делая свою более значимой.

На мои глаза накатывались слезы, скатываясь и разбиваясь об пол с исправной ритмичностью, словно часовой механизм.

– Может, я думаю, что это единственные чувства, которые по-настоящему связывают меня с ней. Я боюсь, Сара, что если перестану их чувствовать, то предам ее…

– Но, Кейс, – кладя мою голову себе на колени, прошептала она, – как ты можешь так думать? По-твоему, она хотела бы, чтобы ты испытывала именно эти чувства, съедающие тебя изнутри? По-твоему, она желала тебе страданий?

Я не ответила, и она замолчала. Я чувствовала облегчение от своих слов, от того, что смогла честно произнести их вслух. Признаться самой себе в слабости, своих чувствах. В том, что обвиняю отца так же сильно, как и себя. Я носила в себе это четыре года, два – после того как подружилась с Сарой. Я боялась показаться миру с этой стороны, боялась, что люди увидят мою слабость и воспользуются ей. Большую часть жизни мне приходилось быть сильной, запирая свою горечь на замок. Утрамбовывая их внутри себя, на нижних этажах сознания, и пряча ключ от кладовой в таких укромных местах, что сама с трудом находила сперва выход оттуда, а затем дорогу обратно.

В тот день я впервые в жизни ощутила подлинную поддержку человека, который сидел рядом со мной. Я вдруг поняла, что любовь – это бесценное и священное слово, которым описывается бескорыстное, милосердное и безграничное чувство, без условий. Чувство принятия человека таким, какой он есть. Тогда же я поняла, что нельзя любить всех, но можно желать любви каждому всем сердцем. Нельзя быть добрым со всеми, но добра можно искренне желать людям, таким же, как я, ведь ничто не разделяет нас, и, в сущности своей, мы ничем не отличаемся.