Читать книгу Сын. Илья Базарсад, или История мгновения длиною в жизнь - Галина Викторовна Лущинская, Галина Викторовна Люткене - Страница 7

И вот я стою, роняя родительские слезы умиления, а рядом со мной – два неизменных и верных рыцаря, и оттого незаменимых – двое друзей детства Ильи – Женя и Артем.

Женя Ковалев и Артем Грильборцер. Это те самые два друга, мальчишки, для которых одних только бабушка Ильи, Капитолина Аверьяновна, делала исключение, когда с самого утра в квартире, не умолкая, звонил звонок, и какой-нибудь паренек в очередной раз спрашивал:

– А Илья дома? Позовите Илью.

«Илья еще спит», – или, – «Илья очень занят», – как правило, отвечала бабушка, зачастую лукавя, чтобы удержать своего Илюшеньку хотя бы ненадолго около себя.

Мальчишки, правда, не унывали, и, выстроившись в очередь, ждали на лестничной площадке, когда Илья «проснется».

Ситуацию мог разрешить только Женя Ковалев (Коваль) или Артем Грильборцер (Фокс), которые имели приоритет в «пропускной системе» бабушки. Ведь их с Ильей троица – крутые ребята, и они честно играли эту игру, а роль главного режиссера спектаклей всегда неизменно выполнял Илья Базарсад (Боря).

Например, когда в 9-м классе Илья заставил всех надеть классические костюмы и сияющие чистотой белые рубашки, им многое стало видится по-другому.

А потом они втроем, одетые с иголочки в эти костюмы, и в начищенных ботинках, прохаживались по Саянску, как будто сошедшие с экрана американских блокбастеров настоящие Хранители или «отцы» города.

И тогда все, но главным образом, добрая девичья половина жительниц сибирского городка непременно обращала на них свое, как бы снисходительное, но, тем не менее, заискивающе-восторженное внимание.

А взрослые невольно улыбались и запоминали их.

Прообразом Артема, например, являлся Шварценегер: такой был «качок». А еще Илья мог, чтобы уж полностью соорудить подобие оригинала, выкинуть старые ботинки своего друга, и приказать надеть новые, современные, подходящие, по глубокому его убеждению, именно Артему, хотя самого Артема, в принципе, могла вполне устраивать его прежняя обувь, но, все же, доверяя безукоризненному вкусу Ильи, он подчинялся.

Илья формировал имидж друзей. Артем должен был сделать соответствующую прическу, например.

Стрижка, которой он должен был обладать, называлась «площадкой» (что поделаешь, художественный вкус Ильи требовал, чтобы у Артема была именно такая современная прическа, такой образ).

Сам же Илья носил стрижку, подсмотренную у Майкла Джексона: прямой пробор, средней длины черные жесткие волосы – буквально с обложки голливудской афиши.

Для Жени тоже всегда подбирался образ блестящего крутого парня из заграничных бой-бэндов, например, «Backstreet Boys», а малиновый Женин пиджак благополучно, как и в случае с ботинками Артема, был отправлен в утиль.

Было и такое, что Илья, как осознанный умный мальчик, понимая, конечно, что курить – это, как минимум, некрасиво, а как максимум – несовременно, все же представляя (и моему мысленному взору в том числе) яркую живописную картинку из жизни выдуманных героев, говорил:

«Все-таки есть в этом что-то, блин, когда трое крутых парней в черных одеждах, и кожаных плащах до пят, и в самых модных начищенных до нереального блеска ботинках, со стильными прическами притом, идут по главной набережной Ангары, например, идут вальяжно, полные достоинства, и в то же время, по-деловому.

В руках или зубах – дорогая сигара! Из левого карманчика черного пиджака видится полоска несколько другого оттенка, но тоже черного цвета – полоска носового платка…

И все девчонки с вдохновенной надеждой провожают их взглядами, а они, не обращая на них никакого внимания, сосредоточенно и целеустремленно шествуют мимо, направляясь в свой хайтек-офис для решения задач самых глобальных размеров, идут решать проблемы мирового масщтаба, отвечать на вечные вопросы вселенского характера, на вопросы бытия!»

Эта картинка будоражила его мальчишеское воображение и, одновременно, вызывала желание повзрослеть.

Для Ильи всегда важен был стиль, и безупречный его вкус требовал аккуратности, доходившей потом, бывало, до педантичности. Он приучил всех непременно тщательно проглаживать свои вещи, причем это занятие превратилось в «манию», по словам Жени. А еще «манией» стало – говорить по-английски, и ребята легко и в совершенстве английским языком овладели, потому что за спиной «стояла» такая вот их детско-юношеская философия, потому что она была!

И тут же бегала между ними маленькая сестренка Ильи с большим именем Маргарита, на нее никто не обращал внимания, а она все принимала за чистую монету, считая своего брата Илью, Женю и Артема настоящими «гангстерами» или суперменами, какие бывают в фильмах.

Грубый внешний мир, на который в детстве можно было закрыть глаза (или по крайней мере надеть на них пресловутые розовые очки) пользуясь богатым воображением и умением фантазировать, данными при рождении, разительно отличался от того, что было у Ильи внутри.

И поэтому все вокруг он раскрашивал в цвета своего душевного мира, которые, естественно, были необычайно более яркими и бесконечно выразительными.

Сценарии создавались мгновенно, подобно яркой вспышке, возникающей из «ниоткуда» в его воображении – и получалось красиво, гармонично, стильно, тонко.

Тяга к прекрасному во всех его проявлениях – органическая потребность Ильи. Возможно, и гены отца, крупного бизнесмена, владельца кашемировой фабрики в Монголии, обладающего вкусом и тонким пониманием стиля, и гены деда-художника, и дяди-архитектора по моей линии, имели значение.

Одним словом, информационная матрица монгола-отца и русской матери причудливым образом переплелись в сыне, в Илье.

Именно поэтому он имел очень мощные возможности бессознательных уровней психики, что позволяло ему быть (с у щ е с т в о в а т ь) как человеку, наделенному по сути пророческим даром, и легко как бы «видеть» свою жизнь в перспективе.

Однако, в любом случае, у Ильи была своя, ни с кем и ни с чем не сравнимая особенность восприятия мира и искусства. И была, конечно, мысль снять однажды свое «золотое» кино.

«Ну, какие наши годы. Потом!» – думал Илья.

(Например, Павел Лунгин, к фильмам которого Илья относился с большим уважением, начал снимать почти в 40 лет, когда за спиной уже сложился соответствующий бэкграунд. Помните, «Остров», «Дирижер», «Такси-блюз»…

Но Илье было отмерено 34 всего)

Ребят объединяло в тот момент все: и общие интересы (с 9—10 лет – горные лыжи, каратэ, кружок моделирования (а у Ильи еще и музыкальная школа), а позже – игра на гитаре, какое-то песенное творчество, а еще сколько всего того мальчишеского и юношеского, что мне знать не дано; и при этом разность национальностей (монгол, русский и немец) их объединяла, и разность темпераментов тоже их объединяла, и тяга друг к другу, которая с годами только усиливалась, а к Илье – особенно – их объединяла.

Женя Ковалев (в редакции моей матери «Женька-новый русский») ходил вместе с Ильей в один и тот же детский садик и в одну и ту же группу, а потом – в один и тот же класс одной и той же Гимназии, и сидели они за одной партой с Ильей.

Женя – умный, рассудительный, романтичный и несуетливый, ценил Илью со свойственной Тельцам основательностью, практичностью и стремлением к красоте и изяществу, за его изобретательность, оригинальность мысли, прямоту и честность.

Артем Грильборцер («Артемка Грибоцев-немец» – все в той же редакции) – друг двора общего с нами дома, чуть постарше обоих (Ильи и Жени) – «прочный» и надежный (как все немецкое).

В Илье, стремительном и с пронизывающей всех насквозь интуицией, он просто души не чаял и будучи физическим крепышом, как-то подсознательно определял, что Илью необходимо оберегать, ведь у Ильи главное-то оружие, в случае чего (а это 90-е годы, друзья) – только слово, речь, пусть и убедительная, и даже усиленная выразительной экспрессивностью, но…

И Фокс (Артем) появлялся всегда в нужное время и в нужном месте, где бы Илья ни находился. Он тянулся к Илье и любил его, Илья ему платил той же монетой.

И вот эти ребята, ни минуты не рассуждая, прилетели из разных концов света в холодный ноябрьский Санкт-Петербург, угрюмый и пасмурный. Прилетели на последнюю земную встречу со своим другом. С Ильей.

Опускался на землю большими хлопьями снег: такой, что дворники еле справлялись, очищая лобовое стекло машины.

Весь мир был объят этим, в крупных хлопьях, мокрым снегом. И, конечно, потом шел дождь.

Солнце скрылось. Не было Ильи, не было и Солнца.

Они прилетели: один – из Иркутска – из Сибири, другой – из Германии.

Не задумываясь, потому что место для всех мыслей в их головах освободилось, и его на одну минуту заняла умеющая только чувствовать и сострадать душа.

И каждый стоял, ни о чем не думая, а просто не жалея своего сердца, рвущегося на части от какой-то неизвестной и неизведанной еще острой боли – стоял и чувствовал… пустоту…

Зачем все это? Если нет Ильи? Нет, не может быть, чтобы «все» это было все, а потом – ничего.

Конец?

Тогда все это зачем? Вся эта «жизнь» тогда, зачем?

Каждый помнил только об одном – о своем Илье. Каждый видел своего Илью.

И опять – рядом со мной.

Момент истины – это вот этот момент, когда не допускается даже крупицы фальши, потому что рядом Илья: и нет фальши вокруг, потому что ее нет в душе… когда ЕСТЬ Илья……

И я продолжаю повесть.

Далее у Ильи был Улан-Батор и Сингапур.