Читать книгу Смерть-остров - Галия Мавлютова - Страница 8

Ночное происшествие ещё больше подавило волю арестантов. Люди вжимались в пол, пытаясь раствориться, исчезнуть, лишь бы не мучиться. Галина всматривалась в полумрак и многих узнавала в лицо. За время в пути люди примелькались, хотя обстановка не располагала к общению. Все молчали. Иногда слышались шепотки, но тут же всё глохло. За время пути невольники выработали внутреннюю непроницаемость. Каждый старался быть как можно неприметнее, но один выделялся из толпы и выглядел вполне пристойно.

Николай Петрович Вяхирев окончил Межевой институт ещё до революции, при советской власти работал инженером в Мособлпроекте, его задержали у Покровских ворот, когда он шёл к сестре. С места задержания его сразу отправили на вокзал. По дороге обещали, что там разберутся. Где это там и кто разберётся – не объяснили. В вагоне он занимал самое невыгодное место, у дверей. Это по нему стучали прикладами, когда конвоиры открывали засов. Вяхирев с достоинством терпел все унижения. Галина решила заговорить с ним. Лицом, особенно в профиль, Николай Петрович напоминал ей мужа Гришу. В шляпе, в добротном костюме Вяхирев выглядел солидно, несмотря на обтрепавшийся и замученный вид.

– Эй, вы, почему мы молчим? Ведь это невыносимо. Надо что-то делать!

– Молчите, умоляю вас! – почти простонал Вяхирев. – Разве не видите, что творится?

– Вижу, – пробормотала Галина, – а за что нас забрали? Меня, вас, всех?

Вяхирев посопел, хотел было что-то сказать, но передумал, лишь глубже надвинул шляпу на лоб.

– Молчите? Ну и молчите дальше, – разозлилась Галина, – мы все умрём, или нас всех перестреляют. Вот увидите!

– Уже вижу, – кивком подтвердил Николай Петрович. – А вы можете что-то изменить?

– Не знаю! Я понимаю, что ничего не могу изменить, но ведь так нельзя!

Галина мысленно осмотрела весь вагон. Конвоиры сказали, что всего в поезде четыре тысячи задержанных. Из них небольшой процент уголовников, какое-то количество сбежавших из ссылок раскулаченных, а большая часть – обычные люди. Если кто-то попытается сбежать с поезда, его пристрелят на месте. Оставалось одно – оставаться в вагоне, а это означало – обречь себя на медленную и мучительную смерть.

– Нельзя, – нехотя согласился Вяхирев и сделал вид, что уснул.

Галина осмотрелась. Обитатели вагона старательно изображали спящих. Все делали вид, что им всё равно, что с ними будет, а сами мучились и страдали от несправедливости. Впрочем, они тоже ничего не могут сделать. Даже если объединятся. Никто не в состоянии изменить ход событий. Надо смириться. И ей надо поступать так же, как все. Ничего нельзя делать, нельзя говорить лишнего, нельзя предпринимать никаких решительных действий. Ведь Гриша уже ищет её, настоящий моряк не бросит жену в беде. Он честный партиец, целиком и полностью на стороне советской власти. В муже Галина была уверена больше, чем в себе.

Прижав к себе Розу, она стала качаться в такт движению поезда. Так было легче переносить мучения. Одновременно Галина искоса наблюдала за другими арестантами. Овласевич тоже инженер. Технический директор авиационного завода в Москве. На вид ему лет сорок. Его взяли на выходе из трамвая. Овласевич в дорогой фетровой шляпе. Она помялась и потёрлась в дороге, но сохранила приличный вид. За Овласевичем прикорнул Иванов Иван, инженер, в Москву приехал в командировку, его задержали на выходе из управления. Странные судьбы, странные житейские линии пересеклись в этом поезде. Кто из них мог знать, что окажется в этом поезде? Галина почему-то подумала, что у инженера Иванова нет шляпы. Он в обычной кепке, зато пиджак у него новый, ещё не испачкался, как следует. Остальные обитатели, скорее всего, колхозники. Среди них паренёк четырнадцати лет. Господи, его-то за что забрали? Приличный парнишка, умненькое лицо. Говорят, его взяли в поезде, паренёк ехал в гости к брату в Москву. Размышления закончились очередным приступом тоски. Тихонько подвывая, крепче Галина прижала к себе маленькую Розу и забылась.

Очнулась она от того, что не было привычного покачивания и стука колёс. Поезд стоял. Вдалеке слышались гудки и металлический лязг; наверное, где-то неподалёку железнодорожная станция, но поезд туда не пускают. По всей видимости, стоят давно. Уголовники наверху совсем озверели от скуки. Ржут, как жеребцы, матерятся, но голоса с надрывом. Наверное, от скуки затеяли что-то нехорошее. От происходящего на людей навалилось состояние ужаса, словно их сверху чем-то прихлопнуло. Галина крепче прижала девочку. Может, пронесёт. Хоть бы конвоиры заглянули в вагон.

– А чего вонища такая? – донеслось сверху.

– Парашу сегодня не вынесли. Конвой не заходил, вот и воняет.

Голоса ненадолго стихли, затем брань возобновилась, наверху началась возня. Конвойные починили настил, приколотив прикладами шаткие доски, но от малейшего движения нары начинали трястись и угрожающе скрипеть.

– Постучи, что ли, скажи, что параша полная!

– Стучали уже. Глухо, не слышат, весь конвой на побудке. Суки! Заколотили дырку в полу. Боятся побегов. Теперь одна параша на всех!

Мизгирь лениво прошёлся по человеческим телам. Никто из лежащих на полу не пошевелился. Он подошёл к двери, выглянув в щель, поморщился от солнечного луча.

– На улице жара, вот и завоняла, – проворчал Мизгирь и огляделся. Вяхирев сидел под дверью безмолвный и неподвижный, как мумия.

– Ша, братва! Я нашёл парашу!

Мизгирь стянул с головы Николая Петровича шляпу и присел испражняться, сопровождая процесс байками и присказками. Наверху гоготали уголовники, остальные замерли. В вагоне смердело, от запаха зароились мухи. Насекомые облепили Мизгиря, он отмахивался, отплёвывался, несколько раз попал в Николая Петровича. Тот сидел бледный, с горящими глазами, только на скулах цвели два кровавых пятна. Мизгирь опорожнился, натянул штаны, затем одной рукой пригнул Вяхирева, а второй одел на его голову шляпу со всем содержимым. Галина громко охнула, за ней хором охнули остальные. Уголовники валялись на нижних нарах, хватаясь за животы от смеха. Вяхирев сидел неподвижный и безучастный. Мизгирь плюнул ему на шляпу и полез наверх, за ним последовала его свита. Галина подсела к Вяхиреву, сняла с него шляпу и принялась вытирать тряпкой лицо и голову. Николай Петрович не пошевелился.

– Ничего, ничего, скоро станция, там отмоетесь, – шептала Галина, обмирая от ужаса.

В дверь застучали, загрохотал засов. Пришли конвойные, с ними был лекпом. Молоденький фельдшер заглянул в вагон, не заходя в него, брезгливо отпрянул от Вяхирева, и, зажимая нос, побежал к следующему вагону.

– Эка его развозит, – проворчал Фома Хомченко, – мы кажный день нюхаем эту нечисть. И ничего!

– Ну, чего там, тифа нет?

К вагону подошёл молодой военный, не из конвойных – нарядный, с блестящей портупеей, с кобурой, с петлицами.

– Нету тифа, щас парашу почистим и можно ехать!

– Нет, на вокзал вас не пропустят. Во втором составе две вспышки тифа. На пересылку отсюда поедете.

– Как же так? Какая пересылка? Их в тюрьму надо! – попробовал возмутиться Хомченко.

Военный, криво улыбаясь, взялся за кобуру. Фома притих. Галина заметила, что Хомченко испугался, сник, спрятав глаза под насупленными бровями. В один миг бравый Хомченко стал похож на уголовника с верхних нар. Военный коротко хохотнул и, поправив портупею, пошёл вслед за лекпомом, а Фома отдал распоряжение очистить парашу. Галина хотела сказать, что Вяхиреву нужна вода, ему необходимо помыться, но Фома уже обрёл свой привычный вид. Углы рта опустились, нос задрался, уши слегка оттопырились, и от такого зрелища Галине стало дурно. Ей давно было плохо, от всего: от уголовников, от вони, от духоты, от непреходящего ужаса, но Фома ужасал больше всех и всего. В нём не было ничего человеческого. Ускользающий взгляд, реденькие волосёнки, отечное лицо. «И ведь молодой ещё, – думала Галина, – а на человека совсем не похож».

Между тем погода набирала обороты. Температура поднялась выше двадцати. Ещё апрель, а жара уже летняя. Если в холод можно было укрыться дерюжкой, хоть как-то согреться, то от жары не было спасения. Люди задыхались. Когда Хомченко пришёл во второй раз, ему безмолвно указали на трупы. Двое умерло; поначалу их не заметили, а потом поняли, что люди не шевелятся. От одного уже пошёл запах. Мухи мигом почувствовали лакомство, плотно облепив мёртвых, уселись тучей, не согнать. Фома скривился, двинул кадыком, пересчитал людей по головам, крикнул кому-то:

– Убери жмуриков! Потом разберёмся, куда деть. Теперь двух не хватает. Нам по счёту надо сдать!

Вдалеке закричали, кто-то выстрелил.

– А ну, не балуйся! – проревел Хомченко. – Патронов и так мало. А вам лишь бы побаловаться.

Дверь закрыли и стали ждать ночи. В этот день хлеба не принесли. Все знали, что положено по триста граммов в день на человека, но Мизгирь весь хлеб забирал себе. Людям кидали объедки и корки. Воду приносили редко и некипячёную. Две недели без еды и питья. Галина попыталась оттереть руки, но запах чужих человеческих испражнений въелся навечно. Она робко постучала в стенку. Конвойный вернулся и чем-то гремел за стенкой, значит, к нему можно обратиться.

– Чего тебе? – Из щели выглянул моргающий глаз, несколько удивлённый. Обычно к нему никто не стучался.

– Мне вода нужна, – просительно заискивая, сказала Галина, – человеку помыться надо.

– Я щас тебе покажу воду! Я тебе такую воду покажу, ты мать родную забудешь!

Глаз исчез, дверь загремела, конвойный ринулся в вагон, но оступился и упал прямо на Николая Петровича. Вскочил, рыгнул от отвращения и выпрыгнул из вагона. Загрохотала дверь, лязгнул засов, лишь после этого раздались странные раздирающие звуки. Конвойного трясло от жёсткой и кровавой рвоты.

– Чего это ты? – пророкотал подошедший Хомченко.

– Рвёт, так рвёт, твою бога душу мать! Вонища там, в вагоне, как будто трупы две недели гнили, а не живые люди ехали, – жалобно заныл конвойный.

– А чо ж ты хочешь от деклассированных элементов? – искренне удивился Хомченко. – Это ж нелюди! Лишенцы. Люди они, там, они Советскую республику строят, а эти только и делают, что воняют. Одна от них маята. Не люди они, а нелюди! Запомни это, Шкваров!

Галина посмотрела на Вяхирева. Николай Петрович не шелохнулся, сидел, как мумия, словно всё происходящее его не касалось. Вяхирев не чувствовал запахов, не слышал разговоров, не ощущал ударов. Человек стал непроницаемым. Он превратился в бесплотное существо.