Читать книгу Смерть-остров - Галия Мавлютова - Страница 9

Огромный письменный стол с зелёным сукном занимал всё пространство кабинета. Настольная лампа под абажуром освещала яркий зелёный круг на столе. Горбунов вошёл и с трудом разглядел человека, сидящего в тени, словно его здесь не было. Никого не было – ни очертаний, ни человека, ни его тени.

– Добрый вечер, Глеб Иваныч!

– Уже ночь, двенадцать почти, сейчас часы пробьют, – проскрипел человек за столом.

– Так ведь назначили на это время, – виновато развёл руками Григорий Алексеевич.

– Присаживайтесь, слушаю вас!

Просьба присесть прозвучала, как приказ, Горбунов послушно сел на стул с высокой спинкой с сиденьем из зелёного сукна.

– Моя жена пропала почти месяц тому назад, везде ищу, но пока никаких следов Галины не обнаружилось. Думаю, что под облаву попала, помогите, Глеб Иваныч!

– Не месяц назад, а всего три недели и один день. – Петров заглянул в бумажку, лежавшую на столе. – Я помню тот вечер, когда приходил Михаил Григорьевич и просил найти вашу жену. У меня всё записано. Да, я обещал ему помочь. И мы много сделали за это время, а не сидели, сложа руки! А вот вы хорошенько подумайте, о чём говорите! Под какую облаву она попала? Головой совсем не думаете, гражданин хороший!

Человек без тени рассердился и слегка высунулся в зелёный круг. Горбунов вздрогнул, увидев больного с измождённым лицом и запавшими глазами, а Глеб Иваныч, заметив испуг в глазах посетителя, снова спрятался за спасительный свет лампы.

– Но ведь её нигде нет, ни в моргах, ни в больницах. Хоть какой-нибудь след должен был остаться! – воскликнул Горбунов, пытаясь удержать ниточку надежды.

– Понимаю-понимаю, – проскрипел Петров и вздохнул со всхлипом. Горбунов догадался, что Глеб Иваныч с трудом сдерживает болезненный кашель.

Оба молчали, не зная, как выйти из паузы и кто должен заговорить первым.

– Понимаете, как вас там, – Петров прочитал на бумажке имя, – Григорий Алексеевич, мы задерживаем исключительно беспаспортных, бродяг, нищих, проституток и калек, и весь этот сброд надо вышвырнуть из Ленинграда в двадцать четыре часа! Они мешают нам жить, мешают строить коммунистическое общество, они всем надоели. Ну, вы же понимаете, что ваша жена никак не могла попасть в этот перечень, или не понимаете?

– Понимаю, – с трудом выдавил из себя Горбунов, – но почему бы не проверить? Если есть возможность найти, то предоставьте мне её, эту возможность.

Петров покатал в лёгких воздух, но не закашлялся, перетерпев приступ.

– Ну, хорошо, попробуем. – Из-под лампы вылезли две жилистые руки и тяжело пристукнули по столу. – Я вас направлю к Пилипчуку, он вам поможет. Василий знает, как формируются составы, как проходят облавы, сколько преступного элемента задержано и отправлено в пересыльные комендатуры подекадно. Его сегодня нет, он ночами работает, а завтра попрошу вас явиться к девяти ноль-ноль.

– Так он же ночью работает! – невольно вырвалось у Горбунова.

– Такая у нас работа! Ночь не спим, а днём служим народу! – высокопарно ответил Петров, но вздохнул и закашлялся, долго сдерживаемый приступ выскочил наконец наружу. Кашель со свистом заполнил весь кабинет. Горбунов привстал, хотел предложить помощь, но Петров сунул ему клочок бумажки с телефоном и адресом.

– Это повестка, приходите к нам завтра, а повестка даёт право на освобождение от службы, – прохрипел Глеб Иваныч и замахал руками. Горбунов замешкался, но кашель у Глеба Иваныча усилился, и он вышел, надеясь увидеть секретаря в приёмной, но там никого не было. Вздыхая, морщась от беспомощности, Горбунов вышел на Дворцовую площадь. За дверью наткнулся на постового.

– Там вашему начальнику плохо, – сказал Горбунов, волнуясь, что милиционер не успеет на помощь Петрову, но тот махнул рукой и сказал:

– Он к ночи всегда кашляет. Чахотка у него. Не любит на людях кашлять. Сам позовёт, когда надо будет!

Григорий Алексеевич кивал в такт словам, соглашаясь: мол, правильно поступает Глеб Иваныч, настоящий он мужчина. Мало того, что скрывает от людей свою болезнь, он ещё и по ночам работает. Совсем себя не бережёт.

* * *

Потянулись томительные минуты ожидания. Всю долгую дорогу людям казалось, что вот-вот уже скоро поезд прибудет хоть на какую-нибудь станцию, не может же он вечно гонять по рельсам, а когда прибудет, тогда их муки закончатся. Но всё только начиналось. Прошёл день, второй, третий, четвёртый, потом сбились со счёту, поезд словно застыл на путях у вокзала. За стенкой возились конвойные, изредка они менялись, но Хомченко куда-то пропал. Нарядный военный и лекпом больше не появлялись. Зато хлеба прибавилось. Уголовники подкидывали арестантам куски побольше, исхудавшие руки хватали подачку и на какое-то время люди заглушали сосущее чувство голода. Воды не было. Поздним вечером один из конвоиров принёс жестяное ведро с речной водой. Сначала напились уголовники, затем остальные, а кому-то воды не досталось. Кружек не было, пили из ведра через край. Галина успела смочить кусочек дерюжки, чтобы облегчить страдания Николая Петровича, но он отвёл её руку. Гордый человек не захотел принять помощи.

Дневная жара спала, стало чуть легче дышать, несмотря на густые испарения немытых человеческих тел. Скученность стала привычной. Люди меньше охали и стонали. Все ждали решения своей судьбы, понимая, что два железнодорожных состава не могут долго находиться в отстойнике. Когда-нибудь стрелки переведут и людей выведут из вагонов. Все ждали освобождения, мечтая вдохнуть глоток свежего воздуха.

Наверху было тихо. Уголовники отсыпались после бурной ночи. Накануне они напились какой-то дряни и очумели от выпитого. Напившись, уголовники не буянили, не ругались, не дрались, они сидели на краю нар с выпученными глазами и раздвинутыми руками. Что-то дикое было в их положении. Все шестеро молчали. Застывшие фигуры нависали над арестантами, как диковинные изваяния. Просидев таким образом всю ночь, к вечеру уголовники оклемались и заколобродили.

Первым очнулся Мизгирь, он был поздоровее всех остальных в банде. Сначала главарь истошно заголосил, прочищая горло, затем закурил самокрутку из махорки, и уже после затребовал праздника. Но его свита на просьбы реагировала вяло; видно было, что технический спирт ещё действует на больные головы. Комар и Пёстрый сидели, как чумные. Поняв, что ему не расшевелить команду, Мизгирь соскочил вниз и с хрустом прошёлся по головам лежащих людей. Несмотря на боль, никто не пошевелился. Не получив отпора, Мизгирь обозлился, выхватил нож и изо всей силы всадил в ногу какого-то мужчины. Галина узнала раненого. Это был Овласевич, робкий, интеллигентный человек. Инженер даже не охнул, от страха не почувствовав боли. Густая кровь обильно заливала пол. Лежавший рядом ссыльный колхозник, очнувшись от тяжёлого сна, по-пытался зажать рану рукой, но у него ничего не получилось.

При виде чужой крови Мизгирь развеселился. Он ожил, глаза у него заблестели, ноздри расширились. Наполненный чужим страданием, Мизгирь круто повернулся и снова пошёл по живым людям, как по мостовой. Наверху его ждали. Снова забулькала жидкость из бутыли, повалили густые клубы махорочного дыма. Мизгирь уже забыл о содеянном, как напившийся человеческой кровью клоп. Он и был похож на клопа, такой же красный и упитанный. Галина оторвала подкладку когда-то светлого пальто и затянула рану Овласевича. Инженер по-прежнему не чувствовал боли; он был в бесчувственном состоянии, только серые глаза следили за движениями Галины. Две слезинки выкатились и застыли на щеках. «Это не он, это душа его плачет», – подумала Галина и вздохнула.

От нарядного пальто, купленного Гришей в начале их брака, осталось одно воспоминание. Подкладка пальто целиком ушла на перевязку. Знал бы Гриша, чем она тут занимается! Галина ещё тяжелее вздохнула и прижала к себе Розу. Девочка дрожала от страшного зрелища. Роза впервые видела такое количество крови. Она нечаянно вляпалась в кровавую лужу и теперь рассматривала испачканную руку. Розу трясло, и состояние девочки передалось Галине. Она словно увидела вагон со стороны. Что же такое происходит? Неужели это будет продолжаться вечно? И в эту минуту Галина поняла, что они попали в ад, созданный людьми, обычными простыми людьми. Если бы они встретились где-нибудь в другом месте, то стали бы хорошими знакомыми, а то и друзьями, но судьба распорядилась иначе. Вагон разделил их. Люди стали врагами. Они всегда будут врагами. Не только на этой земле, но и на том свете.