Читать книгу Моя еврейская бабушка (сборник) - Галия Мавлютова - Страница 17

«Мне сорок лет. Позади одни руины. Да что там руины, за моей спиной сплошная атомная помойка. Как не крути, жизнь не сложилась. Ничего у меня нет, ни семьи, ни карьеры. А впереди светит скудная пенсия да одинокая старость…» Примерно с такими мыслями я распахнула дверь кабинета. Валера Петров – мой верный товарищ и напарник в одном лице – в угрюмом одиночестве коротал остаток трудного оперативного дня. Это только в сериалах показывают, какая у оперов романтически насыщенная и безумно увлекательная жизнь, а в действительности все обстоит совершенно иначе, сплошная рутина на фоне однообразно-серых будней. Кражи, грабежи, разбои, убийства давно превратились для нас в монотонную череду чрезвычайных происшествий. Будь они неладны, эти чрезвычайные происшествия. Если между ними случаются долгие перерывы, что бывает крайне редко, всегда кажется, что скоро случится что-нибудь и впрямь страшное и небывалое. Какая-нибудь сверхвселенская бойня с богиней Иштар во главе.

Пусть уж лучше все идет своим чередом, постоянно и без перерывов, а то безделье тоску нагоняет. Видимо, по этой причине Петров сегодня затосковал, не может без работы, бедный. «Нам хлеба не надо, работы давай!» – его любимый слоган. Рабская психология, что и говорить. «Одержимый холопским недугом» даже не поздоровался со мной, а мог бы кивнуть в знак приветствия. Я все-таки дама, хоть и с пистолетом.

Я скосила глаза на стол, как раз в то место, куда несчастный и угрюмый Петров, подперев рукой щеку, грустно таращился. Ну конечно, напарник с упорством семинариста изучал утреннюю сводку.

– Где болталась? – не поднимая головы, поинтересовался Валера. «Здороваться не собирается, – мысленно констатировала я, – главное, не повестись на грубость. Все мужчины, в сущности, хамы». Мы вместе уже полгода, для оперативника средней руки полгода – это целая жизнь, для нас работа давно стала выше брака. На этой грустной ноте я укрылась в своем девичьем закутке.

– Валерик, отчего такое уныние? – крикнула я, предварительно включив чайник. Ради покоя в доме буду делать вид, что ничего не случилось.

– У тебя на территории труп, а ты где-то болтаешься, – буркнул Валера и затих.

– Я не болтаюсь, я летаю, – крикнула я из своего укрытия.

– На помеле?

– Угу, я его в дежурке оставила, чтобы тебя не расстраивать… – Я деланно засмеялась, чтобы разрядить обстановку, и, плеснув кипяток в чашку, добавила: – А что за труп-то? Лежалый, наверное?

– Не лежалый, а женский, а тебе какой нужен? Мужской, что ли? – не унимался Петров.

Вполне симпатичный парень, добродушный, отзывчивый, надежный, но его окончательно и бесповоротно заел быт. Неработающая жена, двое детишек, дачный участок шесть соток – все это хозяйство Валера содержит на скромную оперативную зарплату. Содержать сложно, жена и дети постоянно просят кушать, а дача непрерывно требует дополнительных вливаний в виде досок и цемента. Характер моего напарника претерпевает изменения в прямой зависимости от денежных поступлений. В день получки он просто прелесть, а дальше его благодушное настроение заметно портится, причем с каждым днем все сильней, все заметней. «До получки еще два дня, он же меня заживо съест! А еще говорят, что в органах нет дискриминации, как же нет, людоедство сплошное». Поморщившись, я решила внести ясность:

– Мне лично никакой не нужен: ни мужской, ни женский, у меня и так полно работы. Вон все ноги сносила, а толку нет, день прошел вхолостую. Никакого кэпэдэ.

Определенно, отвратительное Валерино настроение передается воздушно-капельным путем.

– Кэпэдэ-кэпэдэ, – раздраженно передразнил меня Петров. – Только что шеф заходил, про тебя спрашивал, кстати, грозился навешать за отсутствие оного.

«Кэпэдэ» – проще говоря, коэффициент полезного действия, этим словом шеф обозначает плановые показатели. Есть раскрытие – есть план, нет раскрытия, далее по смыслу.

– Не злись, Валер… – вежливо перебила я обозленного напарника, – мне самой тошно. Вот пусть шеф сам займется женским трупом. Раз у меня полное наличие всякого отсутствия кэпэдэ.

Моя тирада окончательно разозлила Петрова.

– Вот что ты сказала? Что, а? Абракадабру какую-то!..

– А ты на меня голос не повышай, дома на жену ори, хоть заорись, – ледяным тоном посоветовала я, с трудом сдерживая гнев.

В кабинете повисла тяжелая и черная пауза. За полгода паузы у нас бывали всякими, но непременно цветными. Особенно мне нравились ярко-красные, лучистые, но сегодня пауза имела черно-квадратную окраску. Тяжко!

Я подошла к Петрову и выдернула из-под его руки сводку, пробежала глазами текст и швырнула распечатку обратно на стол.

– Так это какой труп? Она совсем не труп. Тетка умерла у себя дома, самой доброй смертью, какая бывает на свете! – Я смотрела на Петрова с нескрываемой ненавистью. – В присутствии законного мужа, между прочим. Да и не молоденькая она уже. Пора и на покой! Судя по сводке, муж покойной вел себя прилично, жену не бил, не топил ее в ванне, не рубил топором и не травил ядом. Что ты ко мне прицепился, Петров, с этим твоим женским трупом? Мне и без вас с трупом работы хватает. Я еле на ногах стою. Скоро в обморок упаду. И не ори на меня, у меня тоже деньги закончились. А есть хочется!

Петров медленно приподнялся над столом. У меня похолодело внутри. Перед получкой с напарником лучше не связываться. Нельзя напоминать о безденежье. Все намеки и разговоры о пустом кармане действуют на него как красная тряпка на разъяренного быка.

– Между прочим, муж покойной женат в восьмой раз. И все его жены умирают в его присутствии, оставляя ему свои квартиры вкупе с мебелью в безвозмездное, как ты понимаешь, пользование, – провозгласил Петров, грозно нависая над столом.

– Откуда ты знаешь? – невинным тоном поинтересовалась я, с трудом унимая бушующие эмоции.

– Шеф сказал.

– Ну ладно, раз шеф сказал, давай сходим, поговорим с мужем, раз ты на этом настаиваешь, только не злись, – выдавила я из себя вполне миролюбивым тоном.

Петров кивнул, неразборчиво пробормотал что-то вроде: «сходим-сходим» и плюхнулся на стул. Наступила сиреневая тишина. Этот цвет означал у нас примирение, пусть временное, зато на душе спокойнее стало. Я позвенела пустыми баночками из-под сахара, перетрясла пакеты, скопившиеся в ящиках стола, но ничего съестного в них не обнаружила.

– Валер, я сбегаю в следствие, одолжу деньжат, а ты выходи через двадцать минут, вместе сходим к безутешному вдовцу, потом я в магазин сбегаю, у нас же шаром покати, – сказала я, выглянув из-за закутка.

Он кивнул в ответ. Я накинула куртку и выскочила за дверь. Мне уже сорок лет, но я давно разучилась ходить. Я все время куда-то бегу. Иногда хочется остановиться и подумать. О чем? Хотя бы о незадавшемся замужестве, но… Мне некогда думать о себе. Что там о себе, о судьбах человечества нет времени задуматься! Вот почему люди изо дня в день время стремятся друг друга убить? Хотят извести один другого чем угодно – словом, делом, руками и разными тупыми и острыми предметами… Живут вместе, улыбаются друг другу, спят на одной кровати, а я потом трупы оформляй.

В следствии на меня посмотрели слегка брезгливо, хотя зарплаты у нас одинаковые, они почему-то богаче оперов, денег у них всегда больше, чем у нас, им до зарплаты хватает, а нам нет. Отчего бы это? Но я не додумала важную мысль о явном несоответствии зарплат сотрудников одного ведомства и снова перешла на несостоявшуюся семейную жизнь. Мысли у меня обычно сбиваются на личные рельсы в преддверии зарплаты, дескать, была бы замужем, муж бы прокормил, ведь я ем, как птичка и так далее, но мысли о замужестве пришлось отбросить.

Заметно похолодало. Мороз сухо потрескивал, пытаясь пролезть за ворот тонкого свитера. Петров, ты где? Обманул, а ведь он ни разу еще не подвел меня. Надежный, как кусок железа. Я покрутилась возле табачного киоска, но курить расхотелось, наверное, от злости, отошла подальше от соблазна и посмотрела на часы. Валера опаздывал на полчаса. Ждать больше не было смысла. Я снова подошла к киоску, надеясь растянуть время, вдруг противный Петров все-таки нарисуется, но на горизонте было чисто и морозно – ни облачка, ни Валеры. «Наверное, он нарочно все подстроил. Разумеется, нарочно!»

Я прокрутила в голове наш разговор. «Да он и не собирался подстраховывать меня, ему надо было выполнить поручение шефа, что он и сделал с честью. За дуру меня держат. Все мужчины одинаковы. Придется одной идти». И вдруг что-то заныло внутри, как будто все происходящее когда-то уже было со мной. Я так же мерзла, стоя у табачного киоска, так же сухо потрескивал мороз, залезая за ворот свитера, мне так же было страшно и одиноко. Даже свитер был тот же самый, что сейчас на мне. Дежавю! А Валера обманул. Так и не пришел на встречу.

Я набрала номер, но женский голос посоветовал мне позвонить немного позже. Петрову отключили телефон за неуплату. Этого и требовалось ожидать. Я встряхнулась, сбрасывая оцепенение, и резво потрусила в сторону дома, где проливал слезы над покойной супругой безутешный вдовец. Сама себе я напоминала гончую, бегущую по путаному следу. А как же иначе? Сам шеф просил разобраться с тривиальным случаем. Ему нравятся происшествия с эротическим уклоном. Надо же такое придумать! Шеф отправил одинокую женщину распутывать темные тайники души Синей Бороды. Мне было очень жаль себя. А когда я себя жалею, то мигом забываю, что я оперативник со стажем и ношу пистолет под мышкой уже лет десять. Никто не должен знать, что внутри у меня. А снаружи я вооружена и очень опасна.

Состояние дежавю почему-то не проходило. Когда-то в юности я пошла проверять заявление, но квартира была заперта, пришлось позвонить в соседнюю, чтобы навести справки. Дверь мне открыли, в передней было темно, не задумываясь о последствиях, я влетела в квартиру. В темноте просматривался мужчина невысокого роста, плюгавенький, с длинными почти до пола, руками, но я почему-то была не в состоянии затормозить. В юности все делаешь на лету.

Сзади послышался лязг замка. «Кажется, я попала в нехорошую квартиру». Настоящая ловушка. Вдоль коридора тянулись комнаты, все двери огромной коммунальной квартиры на Зверинской улице были широко распахнуты. В комнатах было пусто, только в одной, самой последней, на полу лежал матрац, полосатый, затертый, с кусками вывалившейся ваты. С независимым видом «мне ничего не страшно» я зашла в комнату и присела на колченогий стул, одиноко притулившийся в углу, и быстро-быстро заговорила о чем-то постороннем, стараясь победить в себе страх. Мужчина стал медленно приближаться ко мне, но я вскочила со стула и, плавно обогнув его, ракетой понеслась по коридору, на ходу оглушительно тараторя разную ерунду, лишь бы не выдать свой страх. В кармане куртки мои пальцы нервно сжимали ригельный ключ от собственной квартиры, им можно было воспользоваться вместо заточки. Как только он дотронется до меня, ему не жить. Впотьмах отыскала защелку и цепочку, и лишь на улице поняла, что мужчина умудрился закрыть дверь на цепь.

Я неслась по Петроградке с шумом и свистом, мне казалось, что мужчина из пустой квартиры преследует меня по пятам. Он так же летит вихрем, разметав по сторонам взмокшие от похоти волосики, лишь бы не упустить свою добычу.

Страх прошел лишь тогда, когда я влетела в дежурную часть. Свалилась на стул возле дежурного и горько заплакала. Та история закончилась для меня благополучно, если не считать насмешек и колкостей коллег, но я больше не ходила проверять заявления в одиночку. Да что вспоминать прошлое! Ведь тогда я была юной девочкой, только что нацепившей погоны лейтенанта милиции, а сейчас я почти полковник, меня уважают коллеги, боятся преступники, а пустой страх внутри себя я давно уничтожила. Даже старости не боюсь. Но сегодня состояние дежавю почему-то не проходило. Наверное, от будущей встречи с Синей Бородой.

Я позвонила в домофон. В нем что-то щелкнуло, зазвенело, дверь тонко запищала, мне открыли без вопросов. Может, где-нибудь спряталась видеокамера? Я повертела головой, но никаких посторонних предметов наверху не обнаружила. Козырек, крыльцо, повсюду иней и наледь.

На улице подморозило, зато в подъезде было тепло и сухо, в старых петербургских домах иногда бывает вполне уютно. Я посмотрела в пролет лестницы, третий этаж отлично просматривался. В подъезде ни души. Я неслышно поднялась по лестнице. Дверь в квартиру оказалась открытой. Опять подкралось знакомое нытье давно забытого страха. Проклятое дежавю, но деваться некуда, отступать от намеченных планов не в моих правилах. Я вспомнила угрюмую физиономию Петрова и смело шагнула через порог. Там было темно, как в преисподней. Ни звука, ни шороха. В мозгу вспыхивали обрывки забытой сказки про старого женоненавистника, но я старалась отогнать от себя ненужные мысли. Не до того теперь, нужно быстро разобраться, в чем дело и вернуться в отдел, там много работы, гора бумаг, заявлений и нерассмотренных материалов.

И вдруг воссиял свет. Он вспыхнул неожиданно, я даже зажмурилась. Мне показалось, что я взошла на эшафот, вокруг толпа любопытных, а рядом притаился палач. Прошло несколько секунд, я рискнула приоткрыть глаза. Никакой Синей бороды в прихожей не наблюдалось. В дверях стоял мужчина, чуть выше среднего, с кривоватой полуулыбкой и очень симпатичный. Слегка небрит, небрежно одет, в уголках губ застыла надменность, но не явная, а так, для порядку, дескать, вы мне мешаете, в чем дело? Мужчина внимательно разглядывал меня и молчал. Пауза затянулась, из чего я сделала вывод, что он не заговорит первым. Придется начинать мне.

– Вы кто? – хрипло выдавила я.

– А вы? – довольно вежливо откликнулся он, впрочем, не меняя позы и выражения лица.

– Я? А-а, я… Из милиции. – Пришлось протянуть ему свое удостоверение.

– Вы по поводу смерти моей жены?

С мужчинами такое случается в трудных житейских ситуациях, они застывают, как студни, стараясь сохранить себя изнутри. Хотя, какое у него горе? Восьмая жена по счету коньки отбросила. Привык уже, наверное. Оскомину набил. Я старалась выработать в себе отвращение к мужчине, но, сознаюсь, у меня это плохо получилось. Симпатичный он, даже в глаза посмотреть стыдно. Вдруг он догадается, что понравился мне.

– Да… вот… по поводу… – забормотала я, пытаясь вытащить из себя хотя бы один корректный вопрос, но внутри меня что-то сломалось. Профессиональный механизм заклинило. В голове вскипала густая каша из старой сказки и дежавю без криминала.

– Моя супруга умерла естественной смертью, есть заключение эксперта, могу предъявить, но, вероятно, вы уже ознакомились с ним? – Он смотрел на меня, брезгливо оттопырив нижнюю губу.

«Под Майкла Дугласа косит. На женщин такая улыбка действует неотразимо. На меня, кстати, тоже. Совсем дар речи потеряла. Увидел бы меня шеф, убил бы на месте. И был бы прав. Действую непрофессионально, реагирую на бабников и изращенцев, а все от одиночества». Чего уж там, очень симпатичный вдовец. И на убийцу совсем не похож.

– Чем могу быть полезен? – Мужчина и скрестил руки на груди, отчего приобрел еще более надменный вид. И стал вдвойне привлекательнее. Я чуть сознание не потеряла.

– Лично мне ничем, а вот органам еще пригодитесь. Объясните, пожалуйста, как так получилось, что вы свели в могилу восемь жен, и все они из одного района, и каждая из умерших завещала вам свое имущество. Между прочим, не хилое имущество. Вы являетесь счастливым обладателем семи квартир в Центральном районе, и как мне кажется, прихватите одну в Адмиралтейском, ту самую, восьмую, в которой мы имеем счастье с вами мило беседовать.

Я говорила резко, отрывистыми фразами, словно бросала в мужчину камни, небольшие, но острые и тяжелые. При этом я успевала заглянуть в распечатку, заготовленную Валерой Петровым, он любит заниматься подготовительным трудом, хлебом его не корми, дай покопаться в личном мусоре подозреваемого.

Мужчина в дверях удивился столь резкому переходу, но стойку держал: руки крест-накрест, глаза в упор, ноги почти на ширине плеч. Я замолчала, весь запал иссяк. После долгой и утомительной паузы мужчина вдруг расхохотался. Самое странное, что по его смеху можно было определить, что он чист. Ну не убивал он своих старушек. Не убивал и все тут! Но это все эмоции, некогда мне с ним тут возиться. Я набрала в легкие воздуха и добавила, перебивая жизнерадостный смех безутешного вдовца:

– Все ваши жены были значительно старше вас. Каждая умирала в строгой последовательности, соблюдая очередность. Вы работаете по какой-то сложной системе. Объяснитесь, пожалуйста!

Он замолчал, немного подумал и снова рассмеялся. Несчастный вдовец смеялся, как мальчишка. Я давно не видела смеющихся мужчин. На работе и в гражданской жизни все озабочены поисками дензнаков, кругом видишь одни унылые физиономии. Никто никогда не улыбнется, даже глазами, люди давно разучились красиво и сочно смеяться. Мужчина провел ладонью в воздухе, словно стирая с лица веселье – видимо устал от смеха, – и сказал, обращаясь, впрочем, не ко мне, а ко всем женщинам мира:

– Если бы вы видели себя со стороны!

– А что со мной? – Я слегка испугалась. Что это со мной, если посмотреть со стороны? Обычная женщина, на днях сорок лет стукнуло.

– Как только вы заговорили об органах, то мгновенно превратились из мокрой курицы в горную орлицу. Посмотрите в зеркало: глаз горит, изо рта пар, из ушей смола фонтаном. Не женщина – смерч!

Мужчина откровенно издевался надо мной, а у меня не было сил на отпор. Да и в его глазах застыла смертельная усталость. И еще одно приметила, пока мужчина смеялся, уголки его рта жестоко страдали, несмотря на перемену эмоций. Категорически не переношу мужчин с надменным изгибом губ, мне всегда казалось, что на дне души носителя жесткого взгляда и волевой носогубной складки прячется что-то звериное, то, что мужчина пытается скрыть от нас, женщин. Приятное обхождение, милая улыбка, лишь твердый оскал тонких и капризных губ указывает на притаившуюся опасность. По всем параметрам хозяин квартиры подпадал под расхожий портрет преступника, но я знала, что он ни в чем не виноват, и лично мне он абсолютно не опасен.

– Да будет вам, – Я поморщилась.

Все они упрекают нас в избытке эмоций, но при этом бурно взрываются сами, взрывают других, часто убивая окружающих без нужды и повода. Можно, разумеется, согласиться с социологами, что мужчина перестал быть мужчиной, но я не доверяю социологам. Они смотрят со своей колокольни, я со своей, девичьей.

Мужчина жестом пригласил меня в комнату. Его лицо оставалось беспристрастным, но уголки губ по-прежнему играли в страдание. Хотя причин для страдания у него не было, он прекрасно устроился: шикарная гостиная обставлена в стиле минимализм, повсюду кресла, напоминавшие квадратные тумбы, прямоугольные диваны… Все белоснежное, мягкое, новомодное. Я присела на диван, и тут же потеряла равновесие, мягкая обивка поехала вниз, провалившись почти до пола, мои ноги взлетели вверх, а голова уткнулась в угол. «Лежак ненадежный». Некоторое время я барахталась на дне дивана, злясь на собственную неуклюжесть, наконец, встала и распрямилась. Во мне проснулась злость, та самая настоящая, женская.

– Бросьте ваши штучки, со мной эти номера не пройдут. Именно таким образом вы убили всех ваших жен! – заявила я, абсолютно уверенная в своей правоте. – Придумали разные приспособления, диваны, лежаки, стульчаки. Сядешь на такой и никогда не поднимешься. С такого кресла прямой путь на труповозку. Через сорок минут эксперт констатирует естественную смерть. Признавайтесь по-хорошему! А то я и по-плохому могу…

Я остановилась, задумавшись. Как это «по-плохому»? Не знаю. Не бить его же его, в конце концов. А пистолета он не боится. Это по его ухмылке видно. Ишь, как его разбирает. На лице улыбка застыла, в глазах насмешка, носогубная ехидно изогнулась…

– О-о, нет! Только не это. Я никого не убивал. Поверьте, они умирали сами, – рассмеялся мужчина мне прямо в лицо, приглашая при этом жестом присесть на другой диван, более устойчивый, нежели прежний.

– Но как? Каким образом все эти женщины ушли на тот свет в зрелом, но еще цветущем возрасте? Объясните мне, пожалуйста! И чем быстрее вы это сделаете, тем быстрее я уйду отсюда, – добавила я менее запальчивым тоном.

– Все мои женщины были милыми и интеллигентными, однако есть одно но…

Он замолчал и глубоко задумался, настолько глубоко, что складка на лице стала четкой и пронзительной, словно ее прорубили топором. Во мне забилось нетерпение; не знаю, у кого как это бывает, но в состоянии ожидания все мои эмоции начинают вибрировать. Мужчина молчал, но я знала, что он чувствует мою внутреннюю вибрацию. Он испытывал меня на прочность. Мы молчали, мысленно продолжая диалог. В спешке я забыла, как его имя, а в распечатке, которую всучил мне Петров, были только имена и фамилии покойных жен мужчины.

– Какое такое «но»?

Надоела затянувшаяся пауза. В горле пересохло, хотелось пить, есть, спать и думать о судьбах человечества.

– Мои женщины… как бы это сказать… – Он замялся и вильнул взглядом от моих пытливых глаз.

– Да говорите же! – потребовала я.

– Все мои жены любили секс! – торжественно провозгласил вдовец и посмотрел мне прямо в глаза. Теперь мне пришлось увильнуть в сторону. Разговор не из легких.

– Да кто же его не любит! Тоже мне, Казанова нашелся, – буркнула я, невольно копируя интонацию Валеры Петрова.

– Секс любят все, согласен, – покорно кивнул мужчина, – но мои жены любили непревзойденный секс, изысканный, такой, чтобы дух захватывало.

– Так вы извращенец! – воскликнула я, чувствуя, как меня вновь накрывает состояние дежавю. Да было это уже когда-то, было!

– Нет-нет, что вы, ничего запретного, просто я не люблю обыденность, и мои женщины тоже.

Я усмехнулась: он не обиделся на меня за извращенца, но упрекнул за горячность. Неужели он такой мастер сексуальных дел, что восемь женщин положили на кон имущество и жизнь ради сомнительных удовольствий? И вдруг из глубин памяти всплыл сюжет забытого рассказа. Полицейский комиссар приходит к женщине, у которой один за другим в жесткой последовательности умирают мужья, долго ее пытает, пока она не признается в содеянном. Она их не убивала, она их закармливала до смерти. Готовила так, что мужья обжирались и в результате умирали. В конце рассказа комиссар просит руки безутешной вдовы, так и говорит, дескать, ухожу в отставку, мадам, только возьмите меня на кошт. И смерть мне не страшна. Ради хорошей жрачки готов отойти на тот свет. Вот оно, дежавю! Только здесь все немного наоборот. Мужчина предоставлял своим женам небывалый секс, а они оказались физически не готовы к удовольствиям. Теперь по всем законам жанра я должна попроситься к нему в жены. Ни за что! Пусть ищет себе другую охотницу до вольных развлечений. Мне еще жизнь не надоела!

– И напрасно! – сказал мужчина, явно прочитав мои мысли.

– Мне лучше знать, – сухо откликнулась я и помчалась к двери, совсем, как в юности, когда я случайно оказалась в квартире бывалого извращенца.

Петров ждал меня. Тоже садист. Знает, где наследил, теперь вину свою замаливает. Валера где-то добыл денег, наверное, все в том же следствии, и сбегал в магазин. На столике дымились чашки с чаем, стояла вазочка с печеньем. «Даже чашки помыл, хозяйственный ты наш». Я устало села за свой стол. Ничего не хотелось – ни есть, ни пить, ни спать, даже думать о судьбах человечества было лень. Перед глазами стоял образ симпатичного мужчины с надменным изломом губ. Что-то притягательное было в этом образе. Что-то демоническое…

Санкт-Петербург, Россия, 02.01.2011 г.