Читать книгу Вечерний силуэт - Гаспар Софенский - Страница 7

Скверная, но неизбежная встреча с Кранцами состоялась у центральной лестницы, где Макс и Диана встретили друзей, восхищенных академической музыкой в исполнении симфонического оркестра. Пока Джефф, Мари и Роберт наперебой делились распирающими впечатлениями от бала, и в итоге заспорили, кто лучше опишет ощущения, самое меткое определение дал Эдди:

– Короче говоря, там пахло маркизой де Помпадур. Если кто-то, кроме Эммы, знает, кто она.

Из-за лестницы показались Кранцы в сопровождении троих приятелей, из которых двое словно соревновались, чья фигура больше заплыла жиром. Макс тронул Эдди в бок, указав на приближавшуюся свору. Тот выступил чуть вперед, остальные настороженно обернулись. Кранцы остановились в нескольких шагах от друзей, бросая взоры едва сдерживаемого гнева на Эдди.

– Ты своей жизнью обязан нам, понял? – сказал Эрион. – И этот, – он махнул головой в сторону Макса. – Мы не стали гнаться за вами и нарушать границу, а могли подстрелить, как долбаных койотов, как и хотел мой брат. Ты же после этого еще и сдал нас.

– Заткнись, урод, сваливайте с моих глаз, – процедил Эдди.

– Слушай внимательно, – вмешался Кармак, шагнув ближе, – если считаешь себя воспитанным улицей. Она не прощает нарушителей честно скрепленного договора. Мы ничего не забудем, ты подверг нас унижению, но мы не собираемся долго оставаться в подставе.

– Ты заткнешься или мне вырвать твои поганые связки? – злобно повторил Назарян.

– Идем, брат, – сказал Эрион, увлекая Кармака. Тот поддался не сразу, качнулся в сторону и произнес полушепотом:

– Прошу, сделайте так еще раз. Клянусь, тогда я не промахнусь.

Доведенный до бешенства Эдди толкнул Кармака со всей бычьей силой, отчего тот отскочил на несколько ярдов, едва не упав. Макс, Джефф и Роберт мгновенно встали между противниками, оттеснили Эдди к стене; другая сторона окружила Кармака, сдерживая его яростные порывы. Сумятица привлекла внимание окружающих, и вскоре здесь оказались старшекурсники, обступившие враждующие лагеря, и преподаватели с суровыми лицами. Один из них категорично заявил о недопустимости подобного поведения в школе и пригрозил обратиться к администрации с просьбой о применении к Назаряну дисциплинарных мер.

– О чем они говорили? – спросила Диана растерянно, когда опасность столкновения миновала.

– Неважно, – ответил Эдди, коротко махнув рукой. По пути в общежитие Макс с трепетом ожидал, что кто-то спросит у него, и он не сможет отмахнуться, как Эдди, особенно от Дианы. На счастье, все шли подавленно, даже Джефф не выронил ни слова, пришибленный устрашающими словами о стрельбе и промахе.

На следующий день после обеда осталась четверть часа до следующего занятия, которую Макс и Диана посвятили прогулке по лужайке учебного корпуса. Воспользовавшись уединением, Диана вернулась к вчерашнему происшествию и заставила рассказать все, что произошло двумя днями ранее. Только услышав про выстрел, она внезапно развернулась и резкими размашистыми шагами устремилась в сторону главного корпуса.

– Ты куда? – ошарашенно спросил Макс, предчувствуя нечто тревожное. Он едва поспевал следом, бесплодно допытываясь о ее намерениях. Диана прошла главный корпус, пошла по дорожке, ведущей к воротам, попутно отстранив повелительным тоном изумленную кучку младшекурсников.

– Диана, что ты задумала? Остановись! – Макс попытался взять ее за руку, она грубо отмахнулась, как от жужжащей под ухом мухи. Среди редко покоящихся машин на парковке «Селика» Эдди сверкала ослепительно-серебристым отсветом, безупречно ухоженная жертва гнева сестры ее хозяина. Остановившись на миг, Диана окинула взглядом округу, затем с разбега вскочила на капот и принялась наносить выверенные мощные удары ногами по лобовому стеклу. Макс пустился бежать, гневно выкрикивая:

– Ты с ума сошла? Слезь немедленно! – Пока он схватил обезумевшую девушку за ноги и оттер от машины, на стекле появились две огромные, густо раскинутые на большей части паутины трещин. Макс крепко держал Диану, но она больше не отпиралась.

– Посмотрим, как теперь он поедет на ней в свой гадюшник. – По мстительному удовлетворению во взгляде, брошенном ею на машину, можно было решить, будто это она вовлекла ее брата в бандитскую жизнь.

Разумеется, Диана получила строгий выговор и обрела славу девушки с дурными наклонностями, умело скрываемыми все эти годы или только появившимися. Диана относилась к этим предрассудкам снисходительно.

– Я рада, что лишила его на два дня связи с разбойниками.

Когда через два дня «Селика» обзавелась новым лобовым стеклом, Диана сказала:

– Жаль, что меня отчислят, если еще раз разобью машину. Иначе с великим удовольствием ломала бы, только успевай звонить в сервис.

– Но, милая, во что тебе обошлась эта помощь, если вынужденное отсутствие из-за разбитого стекла можно считать помощью? – вразумлял Макс.

– Неважно. Может, в эти два дня его бы убили или он бы кого-то убил.

– Ты говоришь безумные вещи.

– Слышу это от человека, которого не застрелили только чудом, – сказала Диана с грустной укоризной. И внезапно прокричала тем рассекающим голосом свистящей шпаги, возникающим в минуты возбуждения: – Вы могли умереть! Слышишь?

После того случая он стал бдеть за каждым ее выражением лица, словом, выискивая малейший признак надвигающегося приступа. К несчастью, шторм нагрянул совершенно с другой стороны. Спустя три месяца после начала года, в субботний день незадолго до Рождества Манукяны-старшие по обычаю навестили детей. Они не знали о передрягах сына, находились в самом обычном расположении духа и планировали сегодня провести больше времени с детьми, поскольку в предыдущие выходные приехать не получилось. В отношении Дианы придерживались занятой уже пятый год выжидательной позиции; как придирчивый зритель на представлении, они ревностно составляли представление об избраннице сына, не запрещали Максу дружить, но и не питали надежд; они решили предоставить времени право вынести на их суд ту Диану, какой она станет к совершеннолетию. Охотно встречались с ней и Эдди во время визитов, умело скрывая особый к ним интерес как к вероятным спутникам жизни их детей. Все те факторы, являвшиеся причиной столь пристального внимания к Диане, необъяснимым образом оборачивались в пользу Эдди. Ничего не ведая о второй стороне его жизни, они считали его мужественным и умным молодым человеком, обладающим недюжинной смелостью и незыблемыми убеждениями. Мужчина должен расти в суровых условиях, оттачивающих его дух и требующих постоянного их применения. Что жизненно необходимо для мужчины, то категорически вредно женщине. Руководство этим постулатом и было причиной заведомой расположенности к Эдди и предвзятой, чуткой предосторожности к Диане.

В этот день беседа растянулась до самого вечера – в вестибюле общежития, где другие родители также проводили встречи с детьми, обсуждали учебу, мысли Макса о том, в бакалавриат какого института ему хотелось бы поступить, дела и планы родителей, поделились свежими новостями от близких с родины, самой занятной из которых была о том, что кузен по матери Айк вместе с друзьями открыли ночной клуб.

– Мы очень гордимся им, – нахваливала племянника мать.

Вскоре к беседе присоединилась Диана, вернувшаяся с фигурного катания.

– Как проходят тренировки? – вежливо спросила мать. В отличие от отца, она относилась к ней более благосклонно.

– Тяжело, но мне нравятся, – сказала Диана. Макс смотрел на нее и беспрестанно улыбался, выражая тем самым поддержку. Он знал, какое смущение испытывает Диана при встрече с родителями, как тонко вылавливает холод в каждом брошенном на нее взгляде и как болезненно ей во время этих встреч чувствовать себя бродячей девкой, униженно вошедшей в дом к порядочным людям с просьбой дать приют. При этом родители, безусловно, были очарованы ее красотой, статным спокойствием и достоинством, с которым она вела с ними беседу. Но ее тяготил и заметно мешал холодно мерцающий дамокловым мечом в их глазах образ девушки с улицы, недостойной равнения на благочестивую семью.

Впрочем, разговор вышел весьма коротким и завершился как-то неожиданно, будто что-то вдруг остановило родителей. Выдав сухие улыбки, красноречиво намекнувшие, что теперь им хотелось бы поговорить с детьми наедине, они попросили передать брату наилучшие пожелания и выразили сожаление его отсутствию. Диана ушла по лестнице в комнату. Некоторое время отец смотрел ей вслед с отсутствующим выражением, затем отвел взгляд в окно. Макс затрепетал, прекрасно зная значение такого взгляда, мантии, искусно скрывающей неостановимо множащееся неудовольствие.

– Их родители были сегодня?

Макс открыл было рот, но зловещий спазм сдавил горло. Он боялся не того, что сейчас услышит, а эксгумации решенного и забытого, как ему казалось, вопроса.

– Нет, – ответила Кристина.

– Почему же? – с каменным спокойствием продолжал отец. – Ведь я хорошо помню, как часто они приезжали три-четыре года назад. Теперь же мы их почти не видим.

– Да, действительно, им в последнее время некогда, – расплывчато сказала сестра. Она тоже почувствовала приближение конфликта.

– Некогда? Некогда посетить детей? Некогда узнать, чем они занимаются? – с равнодушием, больше похожим на осуждение, рассуждал отец. – Мне было бы чрезвычайно обидно за наших соотечественников, которые не сумели сохранить семью, лишились того, чем славится наш народ, а именно – незыблемыми узами родства между всеми членами большой семьи, помогающими всем, кто ими связан, дающими опору и выручающими в беде. Это неоценимое свойство, жизненно необходимое не только по той причине, что мы народ малочисленный, но и по той, что большая наша часть разостлана по всему миру и существует смертельная для нации угроза ассимиляции. Сегодня мы видим двух потерянных для своей родины молодых людей. Но мне еще больнее и даже страшно, потому что вы, мои любимые, выбрали именно этих двоих.

– Но, отец, – робко сказала Кристина. – У них дружная семья.

– В таком случае родители проявляли бы большую заинтересованность детьми, – с сожалением парировала мать. – Но то, что мы видим, неоспоримо.

– Если сказанное тобой относится к обоим, почему под ваше осуждение попадает только Диана? – спросил Макс, пристально глядя на отца, охваченный искрами от рьяного столкновения бесформенных мыслей и ярого негодования. – Только не надо говорить о пользе и вреде. С чего ты, отец, решил, что они не сумели сохранить семью? У Дианы прекрасные отношения с родителями, в отличие, между прочим, от вашего любимчика!

– Что не так с Эдгаром? – простодушно спросила мать, и одновременно Макс почувствовал сильный удар по ноге от сидевшей рядом Кристины. Колючие родительские взоры вонзились в нее.

– Кристина, отвечай, – взволнованно повторила мать. – У него какие-то проблемы?

– Да, – глухо сказала сестра после небольшого колебания. После настойчивых расспросов она призналась в его участии в банде. Макс слушал с выражением молчаливого протеста, как стыдливо склонившая голову сестра покорно слушает гневные упреки, переходящие в не менее гневные назидания. Уличив миг, он заступился за нее:

– Они дружат шесть лет, и до сих пор все было хорошо.

– Это бесполезно, жена, – сказал отец. – Мы рассуждаем о сохранении национального духа, хранителем которого является каждая отдельная семья, и узнаем, что наши дети водятся с разбойничьим выводком.

Итогом столь скверно завершившегося вечера стала размолвка, отбросившая назад надежды Макса на благосклонность к Диане и выявившая истинного Эдди. Теперь не только Макс, но и Кристина стали избегать Назарянов во время визитов родителей. Впрочем, через несколько месяцев они вновь стали осторожно заводить о них разговоры. Впоследствии и Эдди, и Диана нарочито не появлялись им на глаза; Эдди с демонстративной презрительностью, Диана из-за обжигающего стыда. После отъезда родителей Макс неизменно приглашал Диану пройтись к берегу, настойчиво рассыпал самые нежные и заботливые слова, горячо выказывал, как сильна его любовь, стойкая к любым потрясениям.

– Я и помыслить не мог, что когда-нибудь пойду им наперекор, но моя любовь к тебе непреложна. Ты значишь для меня то же, что лучи солнца для всего живого в мире, ты и есть моя жизнь. Когда приходит зима, листья падают, жизнь замирает. Без тебя мне нет жизни, нет радости, я понял это давно, с каждым годом все больше убеждаюсь в этом. Поэтому не смей сникать, милая. Я обещаю, нет, клянусь побороть их сопротивление.

– Прежде чем дойти до земли, лучи солнца преодолевают атмосферу, где обретают приемлемые для жизни свойства. Если я обойду этот слой в лице твоих родителей, значит, я для тебя губительна. Солнце может как согреть, так и убить. Наверное, Комптон навсегда изуродовал меня.

Макс божился, клялся, выдавал самые разнообразные эпитеты, на какие только был способен, чтобы разбудить в ней надежду на благополучный исход их союза.

Время шло, уроки завлекали и последовательно стирали горькие воспоминания. Когда друзья встретились по возвращении с рождественских каникул, у Макса и Эдди состоялась небольшая беседа на отшибе школьных владений, далеко за ледовой ареной.

– Я долго думал о том, что тебе пришлось пережить из-за меня, – сказал Эдди.

– Забудем, старик, это время ушло, – отвечал Макс.

– Да, но все-таки я не извинился перед тобой должным образом.

– Ты мой друг, я не жду от тебя извинений. Но если у тебя возникло желание перед кем-нибудь извиниться, то извинись перед Дианой. Ведь если бы я провалил какое-то из твоих испытаний, ты лишил бы ее счастья.

– Я просто хотел сказать, что видел несколько раз, когда проходил мимо окон нашего дома, как Диана молилась в своей комнате. Так зажмуривала глаза и сжимала ладони, будто терпела жуткую боль. Я проскальзывал за ограду, прикладывался ухом к окну – оно у нас неплотное – и слушал. Она молилась о благополучии твоих родителей, о наполнении их сердец добром и пониманием. Просила бога простить меня и сделать что-нибудь, чтобы вернуть в мирную жизнь. – При этих словах он запнулся, помолчал и повернул голову, сдерживая скупой, бесслезный плач. Если бы кто-то сказал Максу, что видел плачущего Эдди, он бы стал утверждать, что это невозможно, у Эдди нет слезных желез. Как жестоко ошибочны поверхностные суждения! В какое беспросветное заблуждение могут ввести слепое, бездумное доверие увиденному и упущение множества деталей, составляющих истинную картину человеческой души. Книга, являющаяся для равнодушного к ним человека всего лишь переплетенным блоком страниц, любознательному может открыть такие грани жизни, о которых он и не догадывался. Можно знать человека десятилетие и внезапно обнаружить в нем качество, целиком переворачивающее прежнее о нем представление. Макса потряс плач Эдди, потому что до сих пор он представлялся ему черствым, свирепым рыцарем с бычьим нравом, совершенно лишенным чувствительных душевных струнок. Не так просто его подчеркнутое пренебрежение законами окружающего его мира. Помимо боли, причиняемой близким, оно причиняет боль самому Эдди, умело скрываемую под броней грозной необузданности. На деле Макс совершенно не знает своего друга.

– Это не все, – поборов слабость, продолжил Эдди. – В одну из наших с Дианой встреч она сказала, что родители стали обсуждать возможность переезда в Армению. Со мной или без меня.

Макс долго раздумывал над ответом в попытке разобраться в собственных чувствах от услышанного.

– Вот к чему привело столкновение твоего честолюбия с благоразумием родителей. Эдди, сознайся, что заблуждаешься.

– С предубеждениями родителей! Только не ставь на мне клеймо! Я не чувствую себя неправым; мои дела не наносят вреда никому, кроме прогнивших наркоманов, которые так или иначе нашли бы заветный кисет. Разве этого достаточно для отречения от собственного сына? Они живут предрассудком, что Назарян не может ничего, кроме своей торговли. Но они не знают, не захотели спросить, не поняли, что это всего лишь заработок. Я сам хочу скорее накопить чего-нибудь, купить дом подальше оттуда, чтоб вытащить Диану! По-твоему, я идиот? Мне не видно, как она пристыженно скатывает глаза перед твоими родителями? Мне тычешь на предубеждения, а чем они занимаются?

– Старик, сознайся.

– Пошел ты, Манукян!

– Дурь ты толкаешь с тринадцати лет, а о сестре задумался только в этом году.

– Неправда! Я думаю о ней с первых дней заселения.

– Не будь ребенком, не пытайся убедить меня, что продавать наркотики – обычное дело.

– А продавать фастфуд – это обычное дело? Разве фастфуд, сигареты, казино, пищевые добавки, микроволновки, магазины оружия – это все не губительно? Может, засудишь разработчика компьютерных игр за то, что его продукт портит детям глаза и скручивает мозги? Почему одно запрещено, а другое нет, если от незапрещенного вред может быть гораздо больший? Или ты не задумываешься над тем, почему умалишенные оборванцы врываются в школу с обрезом и палят по всему подряд?

– Эдди, я не хочу с тобой спорить, потому что ты оправдываешь продажу наркотиков.

– Нет, старик, вовсе не оправдываю. Но и не считаю это занятие достаточным для отречения от родного сына, особенно, если он всего лишь думает о сестре.

Поэтому в следующий раз, взявшись назвать меня преступником, задумайся чуть глубже.

– Ты мой друг, и я всегда буду тебя уважать, но принимать твоих взглядов не стану.

– Дело твое.

– Так что про переезд? Когда? Чем будет заниматься твой отец?

Эти вопросы беспокоили Макса больше Эддиных убеждений. Диана объяснила их желание усталостью от Америки, поглотившей их сына своей разнузданной демократией.

– Они говорят о порядке, о свободе, трепетно вспоминают слова Джефферсона, тогда как на деле безвозвратно изувечили свою Декларацию независимости, превратили в монстра, калечащего собственных граждан. И этого монстра не только не собираются уничтожить, но дают ему все новую пищу для разрастания. Увидишь – скоро разрешат однополые браки и продажу марихуаны. Поэтому родители и хотят уехать. Им, прожившим всю жизнь честно, убежденным, что законы должны укреплять естественные человеческие порядки, невозможно каждый день смотреть на бесчинства этого монстра. Возможно, иные нашли здесь приют, расцвели и прижились, но только не мои родители. Отец возглавлял музыкальную студию, сотрудничал с Месчяном и Ахвердяном, здесь он занят на неквалифицированной работе. Та музыка, которую он умеет создавать, в Армении восьмидесятых была лучшей – здесь никому не нужна. Но случилась трагедия, жизнь людей началась с нуля, и он приехал сюда в надежде дать нам жизнь, которой его самого лишила политика. Теперь ему часто звонят бывшие коллеги и друзья и призывают вернуться.

– На месте твоего отца я бы тоже долго не раздумывал, – сказал Макс. – Не знал, что он дружит с самим Ахвердяном.

– Он скучает по нему и по тем годам. Если мне посчастливится, я мечтаю выучить армянский язык и когда-нибудь с ним спеть.

– Я помогу тебе, милая. Я хорошо знаю язык.

Таким образом, к урокам и тренировкам добавилось новое занятие – долгие вечера за изучением букв и правил. Диана с живым интересом погрузилась в обучение. Вскоре они оба поняли, что это поможет ей обрести уважение Манукянов, а значит, откроет мирный, без буйств и потрясений, путь к союзу с любимым.

Тем временем неумолимо приближалось окончание года, жара становилась удушающей, вынуждая студентов больше времени проводить в школьных стенах и вместо праздных гуляний готовиться к экзаменам. Казалось, жизнь замерла в преддверии самого ответственного периода в году. Экзамены длились с середины мая по июнь. За две недели до этого прекратились студенческие вечеринки, дискотеки на лужайке, собрания сообществ, всюду установилась молчаливо-напряженная атмосфера беспрерывной учебы. В комнатах, общежитиях, учебных классах, кафетериях при общежитиях и даже в столовой – студенты проникновенно глядели в книги и тетради, заучивали, откидывали головы и повторяли вслух, лихорадочно шуршали исписанными листами, обставлялись несколькими книгами и изучали одновременно. С каждым годом учеба становилась труднее, уроки приобретали более узкий характер, требовалось большее напряжение сил и усидчивости. Даже Эдди на время подготовки прервал поездки в Комптон, которые в минувшем году выполнял не реже трех раз в неделю.

– Я собираюсь сдать чертовы экзамены и перейти на следующий курс, – говорил он. – Не так убог Назарян, как все считают. Увидите – молитвы моей сестры сработают; не хочу, чтобы из-за меня Диана потеряла веру в Бога.

– Как отрадно слышать такое! – ликовал Манукян.

Диана пребывала в экзальтации, без устали бегала вокруг брата, настоятельно переспрашивая по нескольку раз, выучил ли он то или это, и с выражением проникновенного участия смотрела на Кристину, когда та помогала Эдди выучить материал. Ее буйная нетерпеливая натура уверяла, что все позади, сейчас Эдди позабудет проклятый Комптон и вернется к ней, в семью, в школьное лоно, сулящее мир и успех. Она не осмеливалась спросить, чем вызвана столь удивительная перемена, хотя, бесспорно, задавалась этим вопросом. Она боялась прикоснуться к едва затлевшему огоньку его перерождения, боялась неверным словом взбаламутить еще полную мути воду, где частички грязи только начали оседать.

В день первого экзамена она позвала его, замученного неимоверным объемом выученного, но уверенно-спокойного, на прогулку к озеру; ей хотелось отвести напряжение брата перед столь важным испытанием, выразить поддержку, все казавшуюся ей недостаточной.

В густых гривах деревьев, сливаясь с тонкими извилистыми стволами, трелили пересмешники, отвлекая мысли с экзаменов на лето, отдых и близость трех безмятежных месяцев. Солнце отбрасывало блестящий полноцветный отсвет с листьев и озера, замерших в каком-то каменном ожидании. Хоть ветер и не доставлял океанскую влажность, но стоячий воздух раскалялся, беспощадно обжигая в солнечных местах и лишь слегка ослабевая в тени. Тонкие обрывки облаков, напоминающие разодранные шелковые волокна, изредка занимали крохотные куски лазурного небосвода.

– Я ведь так и не извинилась за разбитую машину, – сказала Диана с застенчивой улыбкой. Эдди усмехнулся.

– Хотел бы я увидеть, как это выглядело. Чем все-таки ты разбила стекло?

– Ногами. Я представила, что приземляюсь на лед после прыжка.

– Ты могла поранить себя.

– Я была к этому готова. Помнишь, два года назад на тренировке я упала и рассекла руку об конек другой фигуристки? – Она указала на бледный крохотный шрам выше локтя правой руки.

– Как не помнить. Ты здорово напугала меня тогда.

– С тех пор я не боюсь мелких ссадин. Было даже интересно, почему осколки не разлетались. Так устроены ветровые стекла?

– Да, родная. Их делают безопасными на случай, если тебе захочется их разбить.

Он обнял ее исполинской рукой, подвинул к себе и звонко чмокнул в лоб.

– Я благодарен тебе за это. Можешь не поверить, но именно после того случая я впервые задумался, что же со мной не так.

– После того случая! Именно после него? – Диана задумалась, решив, что, если брат сам указал на событие, толкнувшее его к перемене, значит, можно смело об этом говорить. – Какие мы, люди, непонятные. Пока нам кругом твердят одно, мы глухи и возмущаемся. Как только та же мысль выражается по-другому, мы будто прозреваем. – Она ласково смотрела на брата, прижималась к нему, точно желая после душевного сближения приблизить и его самого. Год хронической разлуки был слишком тяжел, чтобы не приобрести навязчивого желания непрестанно быть в его объятиях, любить, находиться рядом и неизбывно прощать блудного брата.

– Ты не знаешь, а во время каникул я частенько прохаживался у нашего дома и заглядывал в окно твоей спальни.

– Вот как?

– Видел твои молитвы, как ты припадала локтями к кровати, поднимала голову и с зажмуренными глазами быстро говорила. Слышал, как ты молилась обо мне. Я бы не обратил никакого внимания на эту молитву от кого угодно, даже от нашей матери. Но от тебя она звучала как-то иначе.

– Ты стоял под нашими стенами и не входил? – горестно спросила Диана.

– Нет, я боялся, что отец выйдет на улицу, увидит меня и вышвырнет за ограду, как бродячего пса.

– Прекрати, не могу слушать такое. Это ужасно. – Она крепче прильнула к нему. – Проклятый Комптон, будь проклята такая система, которая забивает людей в гетто, не оставляя им выбора.

– Нет, милая, – шепнул Эдди. – Беда никогда не приходит к человеку извне. Она сидит в нас, шагает по темным пятнам нашего мозга. Чем их больше, тем свободнее шагает и питается нашей умственной нищетой. Все дело в наших головах, наших собственных скелетах. Разве у меня не было выбора?

– Тебя соблазнили, тебя ввергли в искушение, – настаивала Диана.

– И Адама ввергли в искушение, однако это не спасло его от падения, – мягко парировал Эдди. – Теперь я понимаю, что обижался на родителей ошибочно. Я долго думал над этим. Не знаю, что со мной происходит, но я больше не чувствую себя комфортно в роли отверженного.

– Значит, нужно с ними помириться. Извинись, и все станет как прежде.

– Я только сказал, что мне неприятна роль отверженного, но не что чувствую себя виноватым. Я по-прежнему считаю, что бросать сына за борт было не самым верным решением.

Диана промолчала. Поняв, что чересчур поспешила, коротко кивнула.

– Скоро десять. Ты готов?

– Да, я готов к первому испытанию.

– После экзамена мы с тобой пойдем к Дамзит-каньону, где тебя ждет потрясающее зрелище.

– С удовольствием. Мы так мало времени проводим вместе.

Начало сессии было многообещающим – друзья прекрасно справились с первым экзаменом: Макс и Джефф получили В, Эдди С+, остальные твердые А. Накануне второго экзамена Вэл Барский собрал свой институт в зале развлечений, поздравил всех с успешной сдачей первого экзамена и произнес короткую ободряющую речь о необходимости поддержания настроя. После речи он позвал Эдди, и тому пришлось дождаться, пока декан закончит с обступившими его студентами. Макс, Диана и Кристина последовали за Эдди.

– Поздравляю, мистер Назарян, – с неизменной энергично-дружелюбной улыбкой сказал Барский. – Признаться, я боялся, что ты не сдашь первый экзамен. Математические методы принятия решений в экономике – весьма сложная дисциплина, требующая фундаментального подхода к изучению. Поэтому не расстраивайся: ты не единственный, кто получил С+.

– Спасибо, профессор Барский, – с покорностью сказал Эдди.

– Я уже говорил вашим младшим, – он посмотрел на Макса и Диану, – почему мое отношение к вам особенное. Позволь мне быть с тобой откровенным. Я помню твои первые годы обучения – ты был одним из лучших учеников, и без лишней скромности заявляю, что гордился тобой, как собственным сыном. Которого, впрочем, у меня нет. И я волнуюсь за твою успеваемость. Поверь, – он понизил голос, подвинулся ближе и пристально посмотрел на него, ровно так же, как на Макса и Диану в начале года, – мне было бы нестерпимо выпускать приказ о твоем отчислении. Очень рассчитываю, что до этого не дойдет. Имей в виду – я на твоей стороне, так же как твоя сестра, твоя подруга и твой друг. Вперед, мистер Назарян, верни талант в дело, используй свой ясный ум.

Некоторое время никто не мог вымолвить слова, ожидая продолжения трогательной речи. Наконец Диана сказала:

– Мы очень вам признательны, профессор Барский. – Она зарделась, застенчиво потупилась. – Право, не знаю, чем мы заслужили такую любовь.

– Ведь мы не единственные эмигранты, – добавила Кристина с улыбкой.

– Не единственные, – кивнул профессор. – Вы мои соседи по родине. Относитесь ко мне не как к вашему декану, а как к любимому другу, с которым можно вести любые беседы. Но помните, что друг ваш порой бывает ворчливым скрягой.

Дружный смех разлился по залу.

– Профессор Барский, а мы ваши негодные шалопуты! – горячо воскликнул Макс.

После встреч с деканом друзья испытывали необъяснимое воодушевление – он словно усердно подкладывал под них некий монолитный фундамент, придавая им чувство благородной отваги. Следующий экзамен был также сдан всеми – в этот раз Макс и Джефф получили В+, Эдди так же С+. Самые трудные препятствия преодолены, напряжение нарастало, и вместе с ним появилось захватывающее ожидание финиша, проблескивающее впереди волнительным белоснежным стягом.

Второго июня, жарким днем, когда солнце, казалось, стремилось побить рекорд восхождения на зенит и океанская влажность врывалась в школьные владения невыносимой влажностью, друзья спрятались от раскаляющих лучей в столовой учебного корпуса и наслаждались заслуженной свободой. Последний экзамен миновал всего двадцать минут назад, унеся в историю очередной учебный год. Эдди не удалось избежать одной F, но один провал был вполне поправим, и в общем он был доволен совершенным рывком. Остальные получили не ниже B, обеспечив себе беспрепятственный переход на следующий курс.

Изредка забегали студенты наскоро перекусить. Трудности позади, Стенсфилд погрузился в расслабленное предвкушение заслуженного отдыха. Пустая, непривычно тихая столовая переполнилась спокойствием и насыщенной безмятежностью.

– Этот год запомнится мне надолго, – сказала Кристина. – Да, милый? – Она посмотрела на Эдди, тот обдал ее косым взглядом и глотнул кофе.

– Я отвоевал себе еще один курс. Это был хороший год, – произнес Эдди растянуто, словно задумываясь над каждым словом.

В первый и последний день года по маршруту Стенсфилд – аэропорт LAX курсировали два десятка школьных автобусов, доставляя более двух тысяч из общего количества учеников школы из других городов и штатов. Первые десять отправлялись одновременно, остальные – по мере заполняемости, в зависимости от времени отбытия поезда или самолета. Несколько автобусов отвозили студентов в ближайшие железнодорожные станции, затем переходили на маршрут в аэропорт. Джефф, Эмма, Роберт и Мари, живущие в Лос-Анджелесе, решили отправиться одним из последних рейсов. Вместе с ними в столовой обедал водитель, отдыхавший перед очередным рейсом. Дождавшись, когда он закончит, друзья неспешно направились к автобусу. Вокруг него собралась кучка отбывающих и провожающих, которые либо уедут с родителями, либо на своих машинах, когда им захочется. К последним относились Манукяны и Назаряны.

Мари и Эмма попрощались с Манукянами, пожелали им веселых каникул на родине, а с Дианой и Эдди условились проводить каникулы вместе. Роберт тепло обнялся с друзьями, испуская неподдельное, щемящее сожаление по разлуке.

– Я буду скучать, – сказал он, щурясь от ослепляющего солнца. Со сдвинутыми на глаза веками он казался невероятно нескладным и даже некрасивым. Но грустная улыбка придавала лицу то грубое очарование, смотрящееся необычайно на здоровяках с добрым сердцем. Он вошел в автобус, не отворачиваясь от друзей, и улыбался до тех пор, пока не сел рядом с Мари.

Джефф попрощался со всеми, обнял Макса особенно сильно, точно хотел впечатать его частицу в себя на каникулы.

– Звони, не забывай меня, мой вечно кислый ленивец, – сказал он.

– Я тоже буду скучать, мой солнечный прохвост, – ответил Макс.

Автобус фыркнул и медленно поехал; отбывшие махали провожающим сначала из боковых стекол, затем, когда автобус повернул, из трех больших окон сзади.

– Грустно, – произнесла Кристина с протяжным вздохом, устремив взгляд на уменьшавшуюся желтую, темневшую точку. – Каждый раз то же ощущение, будто вместе с этим автобусом уезжает немного нашей юности.

Четверка провожала автобус до тех пор, пока он не свернул влево и не исчез в окаймляющих дорогу низких зарослях чапараля. Глядя на эти приземистые деревья с округлой кроной до самой земли, Макс подумал, что за пять лет их количество заметно уменьшилось, уступая место однообразному выжженному цвету нищей земли.

– Сделай проще лицо, Манукян, не то я сейчас заплачу! – раздался задиристый речитатив Кармака. Все обернулись. Кранцы стояли поодаль, с ними один из толстяков их свиты.

– Я польщен, что мое выражение лица для тебя так важно, – презрительно бросил Макс. Вместо ответа трио развернулось и с насмешливым ропотом направилось к школе. Эдди провожал их суровым взглядом мечущегося в клетке тигра, перед которым прошел кабан.

– Почему они еще здесь? – спросила Диана. От цепкого взгляда Кармака, которым он несколько секунд буравил ее, ей стало дурно.

– Полагаю, следят за мной, – холодно проговорил Эдди. – Скажите, они были здесь в последнее время?

– Да, – сказал Макс. – Во всяком случае, их машина всегда была на парковке. Но зачем ты спрашиваешь?

Эдди задумчиво сомкнул губы, качнул головой.

– Неважно. Милая, когда ты хочешь выехать?

– Только завершу уборку спальни, и можем ехать, – ответила Кристина. Четверка медленно двинулась к общежитиям. По пути Макс перехватил взгляд сестры и тоскливо шепнул, чтобы никто не услышал:

– Снова три месяца борьбы с родительской непреклонностью.

Кристина понимающе кивнула.

Когда по контуру горизонта осталась темно-сизая затухавшая полоска и в бездонной глубине неба начали загораться звезды, чье холодное свечение сплеталось с еще реявшими отблесками сумеречного света, Макс и Диана завершили изнурительно долгую прогулку и направились в школу. Посидев недолго у старого маяка на мысе Пойнт-Консепшен, они отправились в поход по побережью. Когда прошли высокие, изборожденные морщинистыми расщелинами утесы, линия берега стала резко снижаться, сменив каменистые скалы на ровный пляж с топким крупным песком, который волны с диким наплывом пытались поглотить. Здесь они долго полулежали на липких песках Вуд-каньона, куда порывистый ветер, отрывая крупинки воды от прыгающих волн, швырял их на пляж и в лицо. Необычайный закат, бесконечно загадочный в своем таинственном величии, на их глазах раскалил небосвод докрасна, затем стал медленно бледнеть, становясь холоднее по мере исчезновения солнечного диска за бескрайними водами. Наконец выступили сначала размытые, затем смелеющие и становящиеся отчетливыми звездные мотыльки.

Возвращались в школу уже под покровом непроглядного ночного покрывала, накрытого каким-то быстрым незаметным движением. Казалось, еще пять минут назад дорога была освещена, а уже на подходе к воротам путь им освещали лишь мерцающие призрачным блеском звезды.

– Мы с тобой достойны сытного ужина и самой мягкой постели, – сказал Макс, когда они проходили пост охраны. Сухощавый осунувшийся охранник-мулат выглянул в окно будки.

– Долго вы планируете тут задержаться? – окликнул он гуляющих с деланной серьезностью. – Все давно разъехались и уже загорают в Санта-Монике.

– Загорают те, кто из северных штатов, а нам бы, наоборот, хоть на денек узнать, что такое холод, – с улыбкой ответила Диана.

Опустевший безмолвный Стенсфилд напоминал грустного одинокого старика, лишенного ребяческих возгласов своих внуков. Эти заботливые стены, дорожки, скамейки, озеро – казалось, жили только во время учебного года, а на каникулы погружались в тоскливый сон.

Вдруг Диана остановилась и несколько секунд задумчиво молчала. Потом выговорила по-армянски, медленно, с ломаным произношением:

– Я буду скучать по тебе, хочу, чтобы каникулы скорее закончились. – И смущенно улыбнулась. В этот миг она была особенно очаровательна – казалось, ее всю окутал неземной, прекрасный ореол красоты и внутренней прелести, одновременно вырвавшиеся из нее мощными потоками, соединившиеся в невидимые кольца и разрывавшие само пространство божественным чарами. И эпицентром этих чар была его Диана. Макс поначалу молчал, сраженный великой энергией, которой светилась его любимая.

– Умница! – восторженно воскликнул он наконец. – Мы делаем невероятное! В следующем году, когда тебе будет чем сразить моих родителей, мы с тобой пойдем к нам, и я объявлю о наших планах по помолвке.

– Страшно представить, что они скажут, – взволновалась Диана. – Милый, ты ведь знаешь, я ни за что не встану между тобой и родителями. Если не удастся…

– Прекрати! – звонко сказал Макс и крепко приложился губами к ее щеке. – Слышать не хочу об этом.

– Я просто хотела сказать, что не следует торопить время.

– Оставь это мне. Просто знай: что бы ни случилось, какие бы трудности ни встали перед нами, мы будем вместе. И никак иначе. Каждый мой шаг, действие и слово направлены на закрепление нашего союза. Ты не должна в этом сомневаться.

– Конечно, нет, дорогой.

– Потому что моя жизнь целиком зависит от тебя. Если ты улыбаешься – улыбается мое сердце. Если грустишь – как будто землетрясение раскалывает его пополам.

Макс мог бы продолжать до самого утра, подстегиваемый ее застенчивым и одновременно открытым взглядом, улыбкой сомкнутыми губами с приподниманием левого уголка рта, если бы не телефонный звонок, выведший его из власти блаженных дум. Звонила Кристина.

– Макс, я должна тебе сказать, – начала сестра как-то испуганно.

– В чем дело? – настороженно спросил Макс. – Ты дома?

– Да, только что Эдди высадил меня. Ему кто-то звонил, боюсь, что оттуда. Позвони ему, пожалуйста.

– Он что-нибудь сказал?

– Нет, кроме того, что очень торопится.

– Понял тебя.

Несколько секунд Макс бесцельно смотрел в экран, не в силах встретиться взглядом с буравящей холодностью Дианы.

– Что случилось? – раздался ее испытующий голос.