Читать книгу Призрак Оперы - Гастон Леру - Страница 5

Тем временем началась церемония прощания.

Я уже упоминал, что это великолепное торжество устроено было по случаю ухода из Оперы г-на Дебьенна и г-на Полиньи, которые пожелали умереть, как принято говорить сегодня, красиво. В осуществлении этой безупречной похоронной программы им помогали все, кто что-нибудь значил в ту пору в парижском обществе и искусстве.

И весь этот люд должен был собраться в танцевальном фойе, где Сорелли с бокалом шампанского в руке и заученной коротенькой речью ожидала отставных директоров. Позади нее теснились молодые и старые подружки из кордебалета. Некоторые танцовщицы уже облачились в городские наряды; большинство же оставалось в легких газовых юбках; но все они почитали своим долгом принять соответствующее обстоятельствам выражение лица. Одна лишь крошка Жамм, чьи пятнадцать весен – счастливый возраст, – казалось, уже забыли в своей беспечности и о призраке, и о смерти Жозефа Бюке, не переставала тараторить, болтать, подпрыгивать, подшучивать, так что когда г-н Дебьенн и г-н Полиньи показались на ступенях танцевального фойе, ее сурово призвала к порядку сгоравшая от нетерпения Сорелли.

Все отметили: вид у отставных директоров был веселый, что в провинции никому не показалось бы естественным, зато в Париже это сочли проявлением хорошего вкуса. Никогда не стать парижанином тому, кто не научится скрывать скорбь под маской радости и набрасывать черную полумаску грусти, скуки или безразличия на тайное ликование. Париж – это нескончаемый бал-маскарад, и такие люди, как г-н Дебьенн и г-н Полиньи, ни за что не совершили бы ошибки, показав свою печаль, которая несомненно была истинной. И они вовсю улыбались Сорелли, произносившей приветственную речь, когда восклицание этой сумасшедшей дурочки Жамм смело директорскую улыбку столь неожиданным образом, что взорам присутствующих открылись прятавшиеся под ней лики безутешной тоски и страха:

– Призрак Оперы!

Жамм выкрикнула эту фразу с невыразимым ужасом в голосе, указав пальцем на затерявшееся средь толпы черных фраков мертвенно-бледное лицо, до того мрачное и безобразное, с черными провалами глазниц до того глубокими, что череп, на который указали таким образом, немедленно возымел бешеный успех.

– Призрак Оперы! Призрак Оперы!

Все смеялись, толкали друг друга, желая предложить выпить призраку Оперы, но тот уже скрылся!

Сорелли была в ярости; ей не удалось закончить речь; поцеловав и поблагодарив ее, г-н Дебьенн и г-н Полиньи исчезли столь же быстро, как и призрак. Никто этому не удивился, ибо все знали, что точно такая же церемония предстояла им этажом выше, в музыкальном фойе, и что, наконец, они в последний раз собирались принять близких друзей в большом вестибюле директорского кабинета, где тех ожидал ужин.

Там-то мы и встретимся с ними вновь, равно как и с новыми директорами г-ном Арманом Моншарменом и г-ном Фирменом Ришаром.

Первые едва знали вторых, что отнюдь не помешало им рассыпаться в громогласных выражениях дружеских чувств. Ужин прошел почти весело, и прозвучал не один тост, причем представитель от правительства проявил такую небывалую ловкость, объединив славу прошлого с успехами будущего, что вскоре среди гостей воцарилось редкостное воодушевление. Передача директорских полномочий произошла накануне с предельной простотой, вопросы, которые оставалось урегулировать между бывшей и новой дирекцией, разрешились под руководством правительственного представителя в обстановке величайшего стремления к согласию и с той, и с другой стороны, так что, по правде говоря, в тот достопамятный вечер нечего было удивляться при виде четырех улыбчивых директорских лиц.

Г-н Дебьенн и г-н Полиньи уже вручили г-ну Арману Моншармену и г-ну Фирмену Ришару два крохотных ключика – отмычки, открывавшие все двери Национальной академии музыки, а их несколько тысяч. И тотчас эти маленькие ключики, предмет всеобщего любопытства, стали передавать из рук в руки, однако внимание кое-кого из гостей отвлекло открытие: в конце стола они заметили странное, мертвенно-бледное, фантастическое лицо с запавшими глазами, то самое, которое уже появлялось в танцевальном фойе и было встречено резким криком крошки Жамм: «Призрак Оперы!»

Он сидел, будто самый обычный гость, если не считать того, что ничего не ел и не пил. Он не произнес ни слова, и даже его соседи не смогли бы сказать, в какой именно момент он пришел и сел там, но каждый решил, что если усопшие возвращаются порой, чтобы присесть за стол живых, то и у них вряд ли могли бы оказаться более жуткие лица.

Друзья г-на Фирмена Ришара и г-на Армана Моншармена полагали, что этот изможденный гость – один из близких г-на Дебьенна и г-на Полиньи, в то время как друзья г-на Дебьенна и г-на Полиньи решили, что этот мертвец принадлежит к окружению г-на Ришара и г-на Моншармена. А посему загробному пришельцу нечего было опасаться требования объяснений либо неприятного замечания, а то и грубой шутки дурного вкуса. Те, кто был в курсе легенды о призраке и знал его описание, сделанное старшим машинистом сцены, – они пока не ведали о смерти Жозефа Бюке, – думали про себя, что человек в конце стола вполне мог бы сойти за живое воплощение персонажа, возникшего благодаря неискоренимому суеверию персонала Оперы; а между тем, согласно легенде, у призрака не было носа, в то время как у этого персонажа таковой имелся, хотя это мог быть и фальшивый нос. Всем известно: наука обеспечивает восхитительными фальшивыми носами тех, кто лишен их от природы либо вследствие какой-то операции. Действительно ли в ту ночь призрак явился на директорский банкет без приглашения? И можем ли мы быть уверены, что это лицо в самом деле принадлежало призраку театра Оперы? Кто осмелится утверждать такое? И если я упоминаю об этом инциденте, то вовсе не потому, что желаю хоть на секунду заставить поверить читателя, что призрак способен был на столь неслыханную дерзость, но потому, что в сущности такая вещь вполне допустима.

Г-н Дебьенн и г-н Полиньи, сидевшие в середине, еще не успели заметить человека с черепом вместо головы, а тот вдруг решил заговорить.

– Мышки правы, – заявил он. – Смерть бедняги Бюке, возможно, совсем не так естественна, как полагают некоторые.

Дебьенн и Полиньи подскочили.

– Бюке умер? – воскликнули они.

– Да, – спокойно ответил человек или тень человека. – Сегодня вечером его нашли повесившимся в третьем подвальном этаже, между стропильной фермой и декорациями «Короля Лагорского».

Оба бывшие директора тотчас встали, пристально глядя на своего собеседника. Переглянувшись, оба побледнели, став белее скатерти. Наконец Дебьенн подал знак г-ну Ришару и г-ну Моншармену, Полиньи в нескольких словах извинился перед гостями, и все четверо направились в директорский кабинет. Предоставляю слово г-ну Моншармену.

«Г-н Дебьенн и г-н Полиньи проявляли все большее беспокойство, – рассказывает он в своих мемуарах, – и нам показалось, будто они хотят о чем-то поведать, о чем-то таком, что сильно их смущает. Прежде всего они спросили нас, знаем ли мы человека, сидевшего в конце стола, который сообщил им о смерти Жозефа Бюке, и после того, как мы ответили отрицательно, еще больше разволновались. Они взяли у нас из рук ключики-отмычки и, внимательно оглядев их, покачали головой, затем посоветовали сделать новые замки – причем при соблюдении полнейшей тайны – в апартаментах, кабинетах и прочих помещениях, которые мы сочтем необходимым запирать наглухо. При этом они выглядели так странно, что мы со смехом спросили: неужели в Опере есть воры? Они ответили, что есть кое-кто похуже – призрак. Мы опять рассмеялись, полагая, что они затеяли какую-то шутку, которой должен был завершиться этот маленький дружеский праздник. По их просьбе мы снова обрели «серьезность», решив войти в такого рода игру, дабы доставить им удовольствие. Они сказали, что никогда не заговорили бы с нами о призраке, если бы не получили формальный приказ самого призрака убедить нас проявить любезность в отношении его и предоставить ему все, что он у нас попросит. Однако чрезвычайно обрадовавшись возможности покинуть места, где безраздельно властвует эта тираническая тень, и разом избавиться от всего, они колебались до самого последнего момента, не решаясь посвятить нас в столь странную историю, к восприятию которой наши скептически настроенные умы вовсе не были подготовлены, но тут известие о смерти Жозефа Бюке сурово напомнило им о том, что всякий раз, как они осмеливались пойти наперекор желаниям призрака, некое фантастическое или роковое событие живо возвращало их к ощущению полной своей зависимости.

Во время этих неожиданных речей я не сводил глаз с Ришара. Ришар в бытность свою студентом слыл великим шутником, иными словами в совершенстве владел несметным количеством способов насмехаться над другими. И потому он буквально наслаждался поданным ему, в свою очередь, угощением, стараясь не потерять ни крошки, хотя приправа была несколько мрачноватой по причине смерти Бюке.

Однако шутка немного затянулась, и Ришар нерешительно спросил:

– Но чего же все-таки хочет этот призрак?

Г-н Полиньи направился к своему письменному столу и вернулся с копией договорных условий. Договорные условия начинаются такими словами:

«Дирекции Оперы вменяется в обязанность проводить спектакли в Национальной академии музыки с должным блеском, приличествующим первой французской лирической сцене», и заканчиваются статьей 98, составленной следующим образом:

«Это преимущественное право может быть отменено в случае:

1. Если директор не выполнит распоряжений, предписанных договорными условиями».

Далее следуют распоряжения.

«Копия эта, говорит г-н Моншармен, была написана черными чернилами и полностью соответствовала той, какая была у нас.

Однако мы заметили, что договорные условия, представленные нам г-ном Полиньи, содержали один абзац, написанный красными чернилами, странным, неровным почерком, как будто слова были начертаны кончиками спичек, – почерком ребенка, который все еще выводит палочки, не научившись пока соединять их в буквы. В этом абзаце говорилось буквально следующее:

5. Если директор задержит больше чем на две недели ежемесячное вознаграждение, которое он обязан выплачивать призраку театра Оперы; вплоть до нового распоряжения месячная плата устанавливается в размере 20 000 франков – 240 000 франков в год.

Г-н де Полиньи неуверенно показал нам пальцем на этот последний пункт, для нас, разумеется, неожиданный.

– Это все? Ничего другого он не хочет? – с величайшим хладнокровием спросил Ришар.

– Ну как же, – возразил Полиньи.

Еще раз перелистав договорные условия, он прочитал:

«Ст.63 – Большая литерная ложа справа под номером один резервируется на всех спектаклях для главы государства. Ложа бенуара под номером двадцать по понедельникам и литерная ложа первого яруса под номером тридцать по средам и пятницам предоставляются в распоряжение министра. Ложа второго яруса под номером двадцать семь ежедневно резервируется для нужд префектов департамента Сена и полиции».

И опять в конце этой статьи г-н Полиньи показал нам строчку, добавленную красными чернилами:

Ложа первого яруса под номером пять на все представления отдается в распоряжение призрака Оперы.

После этого нам оставалось лишь встать и горячо пожать руки двух наших предшественников, поздравив их с изобретением очаровательной шутки. Ришар счел своим долгом добавить, что теперь он понимает, почему г-н Дебьенн и г-н Полиньи покидают дирекцию Национальной академии музыки. С таким требовательным призраком невозможно больше вести дела.

– Еще бы, – не моргнув, согласился г-н Полиньи, – 240 000 франков на дороге не валяются. А представляете, во что может обойтись резервирование для призрака ложи на все представления! И это не считая того, что нам пришлось вернуть деньги за абонирование, ужас! В самом деле, стоит ли работать, чтобы содержать какого-то призрака!.. Мы предпочитаем уйти!

– Но в конце-то концов, – заметил Ришар, – мне кажется, вы прекрасно ладите с этим призраком. Если бы у меня завелся такой же обременительный призрак, я без колебаний велел бы его арестовать.

– Но где? Как? Мы никогда его не видели!

– А когда он приходит в свою ложу?

– Мы ни разу не видели его в ложе.

– В таком случае сдайте ее.

– Сдать ложу призрака Оперы! Что ж, господа, попробуйте!

С этими словами мы все четверо вышли из директорского кабинета. Никогда в жизни ни я, ни Ришар так не смеялись».