Читать книгу Три ада русских царей - Геннадий Азин-Соколов - Страница 5

Здесь хотелось бы сделать лирико-историческое отступление и вспомнить об одном литературном памятнике эпохи Ивана Грозного – его переписке с князем Андреем Курбским.

Почему она сохранилась? И чем она интересна не только историку, исследователю литературы, но и любому читателю и гражданину России?

Наверное, прежде всего тем, что это был первый диалог оппозиции с правящей властью. Андрей Курбский был по сути первым диссидентом российским. Правда, его не выслали за пределы страны, он бежал сам. Ибо, в силу нравов того времени, только так можно было сохранить жизнь и проявить интерес к своей личности.

Историю переписки Грозного с Курбским изучали в мое время еще в средней школе, но изучали так, что осталось в памяти то, что князь бежал через Псково-Печорский Свято-Успенский монастырь и дерзнул написать письмо царю, а тот ответил в саркастическом духе.

О чем же спорили или рассуждали тиран-самодержец, первый царь всея Руси, и его бывший подданный, холоп, первый русский диссидент?

Андрей Курбский

Во-первых, кто же такой князь Андрей Курбский и почему он бежал из России?

Во-вторых, куда бежал русский подданный? И в-третьих, почему он решил обратиться к русскому царю с посланием? Это ведь не было письмо в бытовом понимании. Это был документ эпохи.

Андрей Михайлович Курбский (1528–1583) – крупный землевладелец, родовитый боярин, князь, был военачальником у царя во время Казанского похода. В 1564 г., словно предчувствуя опричнину, бежал в Литву, перешел на сторону польского короля.

Представляя интересы старого родовитого боярства, стал оппозиционером царю в установлении самодержавного политического устройства в России.

Российскому читателю более известна фигура другого оппозиционера – князя Серебряного – по одноименной исторической повести А. К. Толстого, выдающегося литератора, написавшего свое произведение 300 лет спустя после описываемых событий.

Роман, или повесть, пользуется заслуженным интересом, т. к. приоткрывает одну из важнейших страниц истории нашего государства. Там есть вымысел, додумки, есть рассуждения, есть исторические лица.

А вот такое историческое лицо, как Федор Степанович Колычев, известный в истории как митрополит Филипп, совсем остался в тени. Хотя более яркой фигуры, выступившей открыто в 1568 г. против опричнины – вернее произвола и кровопролития, – трудно найти среди «оппозиционеров» того грозного времени.

В 1652 г. этот смелый и мудрый человек, погибший от руки Малюты Скуратова, был канонизирован русской церковью. Впрочем, на Руси это в порядке вещей – допустить до трагедии, а потом восхвалять и канонизировать. Только эти два названных героя русской истории указывают на то, что оппозиция и опричнине, и Ивану Грозному была. Об этом говорит и переписка Курбского с царем Иваном IV, которому эта дискуссия была даже более нужна, чем его оппоненту. Ибо через письменные литературные документы эпохи он и утверждал эту эпоху, отстаивая свои взгляды, мнения, если хотите, реформы, не перед Курбским, а перед читателями их переписки, ставшей литературным памятником.

Д. С. Лихачев, знаменитый академик России XX столетия, разбирая литературные стили (достоинства) переписки, отмечает виртуозное владение не просто пером царя Ивана IV, а умение пользоваться разными стилями – от низкого до высокого, от разговорной речи до книжного стиля философических рассуждений.

Сам оппозиционер (диссидент в советскую эпоху), конечно, с большим интересом исследует стиль и своего предшественника – оппозиционера самодержавию 500-летней давности.

Не менее привлекательно и литературное мастерство первого русского царя. Академик пишет об этом так: «Притворяясь смиренным, Грозный каждый раз перенимает особенности того рода писаний, которые характерны для того, чью роль он брался играть».

Вот нужное нам слово – игра. Грозный в своих посланиях играл разные роли, играл на публику, недаром некоторые историки сравнивали его с римским императором Нероном, который про себя сказал: «Какой актер умирает».

Ну разве не игра? Большая игра. Была история с возведением на трон в 1574 г. Симеона Бекбулатовича. «Произволил» Иван Васильевич, шутковал и… рисковал. Ведь царским венцом венчал, а сам назвался Иваном Московским, ушел из Кремля, жил на Петровке, по Москве ездил как простой боярин.

Когда приезжал к царю, то садился вместе с думскими боярами, а челобитную (она сохранилась в документах) царю Симеону Бекбулатовичу 30 октября 1575 г. подавал, изложенную в просительном тоне.

Кстати, указывает исследователь Лихачев, в своих сочинениях Грозный проявляет лицедейство, меняет маски и одежды, прикидываясь то одним, то другим: «То он пишет от имени бояр, то придумывает себе шутовской литературный псевдоним Порфений Уродливый»…

В письмах-посланиях Курбскому царь Иван IV демонстрирует свой талант в полной красе. Лихачев отмечает: «Речь его текла совершенно свободно. И при этом какое разнообразие лексики, какое резкое смешение стилей, просторечия и церковнославянизмов, какое нежелание считаться с какими бы то ни было литературными условностями своего времени!»

И тем не менее в посланиях явно проглядывает фигура монарха, он выступает с изложением своих взглядов, это пишет государственный человек, самодержец всея Руси. Вот что прежде всего и нужно было Грозному.

Да, это была игра, игра на публику, но это была общая серьезная игра (несмотря иногда на шутейный тон), это была политическая игра.

Грозный знал, что их переписка (и именно его послания) станет известны на Западе, т. е. в Европе (которую мы сейчас называем просвещенной).

Для чего? Для самоутверждения? Для утверждения своей тирании перед Западом? Мне кажется, что на первое место нужно поставить утверждение России.

Мы не особенно отличаемся от вас. Мы не азиатские варвары, живущие в берлогах. Славянская Русь – цивилизованная страна, как и многие страны Европы, имеющая свои проблемы, которые опираются на особенности быта и традиции, взаимоотношения родов, внутри родов.

И кстати, этот письменный литературный диалог славян с западниками был не первым и не единственным. Потому что иностранцы при царе Иване IV не были редкими гостями (я не беру уровень послов) и торговые люди, и люди разных специальностей, строители например, еще со времен его деда весьма привлекались в столицу Москву и другие города.

У иностранцев были свои подворья (места для проживания), они могли свободно передвигаться по городу, и по свидетельству летописцев-современников, была на берегу Яузы даже протестантская церковь.

Об интересе других религиозных конфессий к Русской Православной церкви говорит сам факт дискуссии, которая состоялась и с участием Грозного, на которую он, правда, долго не шел – диалоге иезуитом, представителем римского папы Антонио Поссевино (на нем настаивал иезуит, это была его миссионерская деятельность). В конце февраля и начале марта 1582 г. Поссевино было разрешено провести три публичных диспута. Проходили они (а в одном участвовал и сам царь, правда, искусно уклонявшийся от дискуссии) весьма бурно. А дело введения в Московском государстве католичества закончилось тогда абсолютным провалом.

Этот эпизод является иллюстрацией того, что Москва не жила обособленно от Европы, ей были знакомы течения, мысли и проблемы, однако она хотела жить на основе своих традиций и своих законов.

Впрочем, они не так уж и разнились с европейскими. Вспомним некоторые факты.

Ивана IV обвиняют в многоженстве и дурном (если не деспотическом) отношении к женщинам.

А его современник, английский король Генрих VIII был женат шесть раз (на один меньше Грозного), двух своих жен зверски казнил, как казнил и великого утописта, бывшего приближенного и друга Томаса Мора.

Во Франции король Карл IX в 1572 г. (когда Грозный отменил опричнину) устроил Варфоломеевскую ночь – в Париже произошла массовая резня гугенотов.

Герои другого современника Шекспира выкалывали глаза графу Глостеру и близким людям и убивали друг друга на полях сражений и в дуэлях-развлечениях.

Время. Эпоха. Да, это было. Это была печать эпохи как на Западе, в так называемой цивилизованной Европе, так и у нас – в молодом Московском государстве, по варварству не превосходившем своих цивилизованных (просвещенных) соседей.

В чем они, может быть, нас превзошли, так это в просвещении – в широком понятии этого слова. Монголо-татарское иго, конечно, задержало развитие славян, но мы быстро наверстывали упущенное, да и другим путем мы развивались.

Говоря о той эпохе, конечно, Европа ушла вперед. У нее был Шекспир, Сервантес, Рабле, Леонардо да Винчи… Была уже Сикстинская мадонна, Мона Лиза… Хотя и у нас был Андрей Рублев, были строители монастырей и храмов, остававшиеся неизвестными, безымянными, были и мыслители о свободе.

Ведь вот та же переписка Ивана Грозного с Курбским говорит о талантливости людей (причем на самом высоком уровне) и, честно говоря, порой удивляет детский лепет наших исследователей, которые по поводу нашей истории, наших корней устраивают гомон, как в детском саду, каждый вырывает (и отстаивает) свою игрушку – свою тему, боясь шире, объемнее посмотреть на нее.

Наши исследователи живут сами в изолированном мире (а обвиняют в этом Россию), не рассматривая ее развитие в многоцветном спектре эпохи, в различных ракурсах и объемах, именно в объемах, а не в плоскости своих собственных взглядов и суждений.

Сегодня, в конце XX – начале XXI века, по прошествии пяти столетий, легко рассуждать или даже осуждать те или иные деяния, поступки как самого Ивана Грозного, так и его времени. А для них это были переживания и страсти живых людей трудной эпохи, это была жизнь. И за нее надо было бороться, ибо иногда она висела на волоске. Для них гамлетовский вопрос «быть или не быть?» был проблемой жизни, а не рассуждением по поводу… Им нужно было принимать решения (правильные или неправильные – это уже наша поздняя оценка). Еще раз повторяю – это была их жизнь. И слава Богу, что они (на таком высоком уровне) оставили нам документ эпохи. Перед нами срез времени, диалог двух непростых людей (не по званию и чину, а по духу, темпераменту, взглядам), и давайте читать их переписку, вчитываясь в их строки и пытаясь читать между строк или по поводу прочитанного делать глубокомысленные рассуждения. А есть такие исследователи, которые вообще вопрошают: «А зачем Грозному и Курбскому нужна была эта переписка?» А тогда зачем вы ведете о ней разговор?

Итак, вернемся в эпоху Ивана IV, в XVI век, к переписке его с князем Андреем Курбским, бывшим ярославским боярином.

Первым вступил в спор-диалог Андрей Курбский, который из добровольной ссылки из Литвы пишет царю-государю: «Из-за притеснений тягчайших от власти твоей и от великого горя сердечного решусь сказать тебе, царь, хотя бы немногое».

Я опускаю целый абзац, где идет иносказание и обращение к высокой религии и философии, хотя и в этом абзаце есть серьезные вопросы к Ивану Васильевичу – царю московскому.

«В чем же провинились перед тобой и чем прогневили тебя христиане – соратники твои? Не они ли разгромили прегордые царства и обратили их в покорные тебе во всем, а у них же прежде в рабстве были предки наши?»

Пересказывать, а тем более цитировать письмо, а его надо читать до последней строчки – это дело особое, вернее разговор особый и непростой.

Мне же хочется обратить внимание, что бывший подданный царя и близкий человек к нему истинно обижен и за себя, и за своих товарищей, и за христиан Московского государства, которые терпят от Антихриста, который находится рядом с царем, нашептывает ему на ухо злокозненные слова (ложь) и губит людей своими наветами. Кто он? Курбский не раскрывает в письме – в первом послании. А что же Грозный? Царь Иван IV владеет пером мастерски и иезуитски отвечает князю Андрею в религиозном пафосе и дурмане (обвинение на обвинение со ссылками на Священное Писание): «Зачем ты, о князь, если мнишь себя благочестивым, отверг свою единородную душу? Чем ты заменишь ее в день Страшного суда?»

Вы посмотрите, сколько с нашей точки зрения религиозного пафоса, а ведь для обоих пишущих – это вера, это так они пекутся о душе (так они воспитаны).

В чем дело? А в том, что: «Отрекшись от нас, – пишет Грозный, – нарушив крестное целование, подражая бесам (опять религия), раскинули против нас различные сети…»

Эта часть ответа касается личной обиды Курбского. А затем царь Иван рассказывает о своей политике, о становлении Московского государства… Он в строчках своему оппозиционеру (по сути, первому диссиденту российскому) передает для Европы течение политического и экономического строя, его укрепления во имя укрепления Московского государства.

Грозный параллельно пытается и рассказать (показать) о своем правлении, и оправдать его для Европы и истории. Смелый шаг самодержца.

Нетерпеливый читатель может вопросить: «Что так долго о Грозном, если речь идет о Годунове?» А потому, уважаемый читатель, что Годунов вышел из этой эпохи, он был свидетелем и этой переписки, и опричнины, и царской милости, и немилости.