Читать книгу Сибирские рассказы - Геннадий Гончаров - Страница 6

Когда я училась в пятом классе, однажды ранней весной, по пути домой, в одном из переулков за мной увязался серенький котёнок. Он бежал и жалобно мяукал.

Я взяла его в ладони и стала гладить. А он весь трясся и продолжал громко мяукать. Был лёгок… ну, как пушинка!.. Одна кожа да кости. Мне его до того стало жалко, что я решила взять домой это маленькое пушистое создание, несмотря на то, что дома хозяйничала кошка Мурка.

Родители мой поступок не осудили, но и не проявили восторга, а котёнка, само собой разумеется, назвали Пушком.

Мурка отнеслась к появлению котёнка настороженно. Сначала обнюхала, потом оглядела всех присутствующих на кухне… и с характерным урканьем запрыгнула на шесток печи. Оттуда она стала следить за всеми моими действиями.

А я обтёрла Пушка влажной тряпкой и налила ему в плошку молока. Лакал он с жадностью, захлёбываясь и время от времени тряся головой.

Место Пушку определили у печи под залавком, постелив там кусок войлока. В первую же ночь он стал жалобно мяукать, и мне пришлось взять его в свою постель, где он вмиг успокоился.

В последующие ночи всё повторялось. Сначала он спал у меня под боком, а потом в ногах.

Летом Пушок постоянно бегал за мной. Куда бы я ни пошла, и он туда же – будь это огород, поле или речка. В наиболее опасных местах, где хозяйничали бродячие собаки, я брала его на руки.

К осени он подрос и принимал участие в наших играх в прятки. Когда выпадала моя очередь голить (то есть искать), он бежал рядом со мной и заглядывал в укромные места. А когда находил кого-либо из подружек или ребят, то начинал мяукать.

Вечером, когда с пастбища должно было вернуться стадо, Пушок вскакивал на столбик у калитки и смотрел вдаль. Но как только корова заходила во двор, котёнок спрыгивал со столбика и бежал рядом с ней в стайку, где садился в углу и ожидал конца доения. При этом он внимательно следил за бьющими в подойник струйками молока.

Как только мама заканчивала доить и шла домой, Пушок, задрав кверху хвост и мурлыкая, семенил рядом, а затем переходил на скачки. Когда наша доярка, зайдя в дом, ставила ведро на лавку, нетерпеливый котёнок, выгнув спину колесом, тёрся о её ноги и настойчиво мяукал. Здесь же ему в плошку наливали ещё не процеженное парное молоко, и он лакал его с великим удовольствием. А затем вскакивал на лавку или на шесток и начинал умываться, исполняя этот ритуал тщательно и долго.

Через год-полтора Пушок превратился в большого пушистого кота сибирской породы, с длинным пышным хвостом и головой как у рыси. Летом он ночевал в сенях либо в стайке, а на зиму переселялся в дом, прогнав Мурку с шестка и устроившись там по праву сильнейшего.

Обладал наш Пушок чарами народного целителя. У отца часто зимой болела спина. Он лежал на полатях у печи, и ему на поясницу клали нагретый кирпич. Кот за этой процедурой наблюдал с шестка. Когда же кирпич убирали, то он спрыгивал на полати и устраивался на спине у отца. Расшиперив передние лапы и выставив когти, топтался на пояснице, а затем вытягивался на ней, лежал и урчал. Таким образом, он делал своего рода массаж, иглоукалывание и прогревание с небольшой вибрацией.

Каким-то чутьём кот угадывал, у кого что болит, и с вечера устраивался лежать на больном месте. Когда я ушибла колено, и оно распухло, то Пушок с вечера ложился ко мне, прижимался к больной коленке и урчал. Боль отступала, и вскоре совсем прошла.

Ещё Пушок обладал способностью наблюдать за так называемым параллельным миром… Неожиданно с особым урканьем спрыгивал с шестка, неподвижно и долго смотрел на окно или в какой-либо угол (кроме переднего с иконой Девы Марии). При этом уши его настораживались, шерсть взъерошивалась, а зрачки расширялись. Мама в таких случаях говорила: «Не мешайте ему. Он домового учуял».

С воцарением в нашем дворе Пушка исчезли крысы. И не только у нас, но и во всей округе. Он питал к ним особую ненависть. Но, убивая их, не съедал. Перекусывал шею, разгрызал затылок и в таком виде приносил, оставляя крыс около крыльца – как доказательство своего подвига. Как летом, так и зимой. Родители подбирали их и бросали в топку печи, опасаясь заразы.

Шли дни и годы. Каждой весной в пору кошачьих свадеб Пушок ввязывался в драки с соперниками и после временного отсутствия являлся домой исхудавший, с разодранными ушами и расцарапанным носом.

В одну из таких вёсен исчезла Мурка, и Пушок окончательно утвердился в праве хозяина двора. Была у нас и собака Жучка. Между собой они не враждовали, иногда и лакали из одной посуды.

Так незаметно пролетело пять лет. Осенью 1929 года я уехала в Томск на учёбу. В то время уже была построена железная дорога до Ачинска.

Пушок с утра почувствовал что-то неладное и стал проявлять беспокойство. Я с ним простилась и закрыла в чулане, предупредив сестру Веру, чтобы выпустила кота после отправления поезда. Затем мы с ней заранее пошли на вокзал и около часа ожидали поезда на Ачинск.

Когда же подошел поезд, и все побежали на перрон, то я почувствовала, что кто-то ткнулся мне в ногу. Я посмотрела и вскрикнула от удивления. Это был Пушок!.. Тому, как он выбрался из чулана, не стоит удивляться. А вот как он так быстро нашёл нас – это уже достойно изумления.

Что было делать?.. Я снова с ним попрощалась, поцеловала меж ушей, погладила и прижала к груди. Затем передала кота Вере и попросила, чтобы та крепче его держала. Села в вагон и тогда только поняла, что по моим щекам текут непрошеные слёзы.

Вагон дёрнулся и закачался. Под ним заскрипели, а затем застучали колёса. Мне казалось, что они выстукивают: Пу-шок, Пу-шок, Пу-шок.

На поезде я ехала впервые в жизни и не могла оторваться от окна. Глядя на проплывающий пейзаж, думала об оставшихся в Ужуре уже стареющих родителях, братьях и сёстрах… и, конечно же, о Пушке. Увижусь ли ещё с ними?..

А в памяти навек, как впаянные, остались слова мамы, последней из польского дворянского рода Казакевичей: «Заклинаю тебя именем Христа и девы Марии: нигде и никогда не упоминай, что твоя мать из дворян, а твои старшие сёстры в Харбине. Загубишь и себя, и всех нас!»

В Ужур я так и не вернулась. А наказ матери сохранила вплоть до хрущёвской оттепели 60-х годов.

А что же с Пушком?.. А вот что.

Осенью 1930 года наша семья переехала на прииск Саралá в 70 верстах от Ужура. Всё распродали и с небольшим скарбом двинулись туда на трёх подводах.

Пушок в это время где-то шарился. Так и уехали без него.

Устроились на новом месте. Однажды весной в первый пасхальный день мама вышла на крыльцо и обомлела… Перед дверью сидел исхудавший, с обмороженными ушами Пушок. Он тут же вцепился в мамину юбку и стал остервенело трясти, издавая злобное мяуканье. Видимо, хотел показать, что не прощает предательства. Мама его уговаривала и пыталась погладить, но Пушок долго не отпускал юбку.

Через некоторое время он успокоился и вслед за ней заскочил в избу. Тут все обрадовались и пытались по очереди погладить его. Но кот не подпускал их к себе. Мама налила ему молока. Пушок обнюхал плошку и всё вылакал. Затем с урканьем запрыгнул на русскую печь и с выражением превосходства, презрительно стал смотреть сверху вниз на всех присутствующих, словно хотел сказать: «Ну что, беглецы, выкусили?.. Всё равно я вас нашёл!»

Со временем всё успокоилось, и Пушок освоился на новом месте. Отъелся и набрал вес, а вместе с тем восстановил и былую силу. Передрался с местными котами, вынудив их признать его лидерство. Обратил в позорное бегство злобного соседского пса, ранее державшего в страхе кошек и собак всей улицы. Очистил прилегающую местность от крыс. Заслужил почёт и уважение среди дамско-кошачьего общества. Ну и, как положено котам-триумфаторам в такой обстановке, начал плодиться, распространяя по всей округе своё многочисленное потомство.

Наша семья к началу 30-х резко сократилась. Выросшие дети разъехались по городам и весям в поисках призрачного счастья, и родители остались с одной младшей дочерью. Проходившая в стране коллективизация и порождённый ею голод обошли таёжный прииск стороной, и поэтому Пушок не попал в число съеденных друзей человека.

Отец продолжал заниматься извозом, зарабатывая на жизнь. Чтобы не попасть в разряд кулаков, ему пришлось одну лошадь из трёх продать, а другую, повредившую ногу, прирезать на мясо. В конце ноября 1934 года он простудился, ночуя в тайге у костра. Через две недели скончался от воспаления лёгких.

До самой смерти рядом с отцом был Пушок, стараясь облегчить его страдания. Через день после похорон кот исчез.

На девятый день кончины отца из Красноярска приехала Тося с мужем (к слову, крупным чекистом в РККА) и двумя детьми. Когда они с мамой пришли на кладбище, то на могиле под крестом обнаружили разрытую ямку, а в ней околевшего Пушка. Его остекленевшие глаза были открыты, а лапы разодраны и лишены когтей.

Так закончился десятилетний жизненный путь сибирского кота, бесконечно преданного своим хозяевам. А его породистые потомки и по сей день живут по всему Енисейскому краю. И не только там.