Читать книгу Седьмой принцип. Роман - Геннадий Тарасов - Страница 7

«Итак, что там было о принципах?» – подстегнул Веня свой ум вопросом, едва расположившись в оказавшемся достаточно удобным и тем угодившим ему Ленькином кресле. Он задумался, припоминая слова Нины Филипповны, однако с наскока, сразу войти в эту дверцу не удалось. И Нина Филипповна, и слова ее уже были в прошлом, словно во вчерашнем сне, и чтобы приблизить их к себе снова нужно было приложить определенные усилия. Веня сосредоточился, даже закрыл глаза, чтобы реальность дня сегодняшнего не отвлекала, и, в конце концов, вчерашний вечер сделал шаг вперед, выступил из звенящей фольги забывания. Веня даже снова ощутил тот самый аромат клубничного варенья, пустил и сглотнул слюну.

«Ничто само по себе в этом мире не происходит, да и в других мирах тоже ничто не происходит просто так, – говорила Нина Филипповна, – за любым событием всегда что-то кроется, у всего есть вполне определенная побудительная причина. Если начали падать с неба камни, значит пришла в действие некая скрытая сила, значит отозвался таким ответом потревоженный кем-то и возбужденный принцип».

«Что еще за принципы такие?» Сегодня, как и вчера, это ему было совершенно непонятно.

«Всем в нашей жизни управляют принципы, их ровно семь. Недаром число семь лежит в основе мироздания. Потому и лежит, что принципов именно семь. Вспомни радугу, или те же семь нот в тишине… Принципы, собственно, в совокупности своих директорий, создают, формируют жизнь, видимую и невидимую, такой, какой она есть. Принцип суть закон и неодолимая сила».

Хорошо, подумал Веня, пусть принципы, мне-то что это дает? Что мне за дело до них, каким боком я их касаюсь? Тем более – они меня?

Он постарался сосредоточиться, сконцентрироваться таким образом, чтобы взглянуть на жизнь свою, по заветам дедушки Ошо, отстраненно, как бы со стороны. Ему важно было понять, заметить и определить, где, когда и какие принципы он нарушал. И вообще, о каких принципах идет речь? Уж наверное не о тех, которые выдумывают для себя люди, чтобы опираться на них, следуя по жизни. Большинство и вовсе принципами не заморачиваются, ковыляют, ползут или катятся без них, как придется. И многие довольно скоро приходят к выводу, что без принципов жить куда как необременительней и легче. Вот у него, к примеру, есть принципы? Что он может сказать о себе? Кроме того, что всю свою жизнь старался следовать двум, пожалуй, правилам: не подличать и не брать чужого. Опять же, правила – это всего лишь правила, или они и принципы тоже? Правила могут меняться, это всем известно, чаще всего так в жизни и происходит, а вот принципы, с ними как?

Он закрыл глаза и попытался унять белый мысленный шум в голове, за которым, как казалось, прячутся нужные и правильные мысли. Шум постепенно стих, но за ним ничего не скрывалось, а была одна лишь лиловая пустота. Так что Веня в очередной раз убедился, что мозг – его, во всяком случае, – работает совсем не как обыкновенный электронный прибор, приемник или компьютер. Кнопки включения у него нет, совсем, он сам включается или выключается, когда захочет, и при этом работает исключительно по своей внутренней программе. Вот и в этот раз, выдержав довольно-таки продолжительную паузу, мозг, вместо ожидаемого резюме по поводу принципов и того, что может быть с ними связано, открыл дверцу памяти, и для чего-то извлек оттуда старый-престарый файл. Такой старый, что более давних воспоминаний в его памяти, похоже, не было. Во всяком случае, в открытом доступе, таких, что можно было бы взять в любое время, попользоваться и положить обратно, на то же самое место. И это удивительно, потому что воспоминание то было странным и необычным по содержанию, и было оно о его первой в жизни краже.

Трудно сказать, к какому времени конкретно относится воспоминание и сколько лет тогда было Вене. По каким-то косвенным признакам и по общему ощущению он предполагал, что было ему тогда около трех лет, чуть больше или чуть меньше. Он был вместе с отцом, и, хотя спутника своего он видел лишь как туманный силуэт с едва угадываемыми родными чертами, это был несомненно он, ибо с кем бы еще он чувствовал бы себя так хорошо и спокойно? Причем, лицо отцу в этом воспоминании он дорисовывал сам и совсем другое, то, которое было у него в значительно более старшем возрасте, и которое он уже хорошо помнил. Но, эти детали, в общем, не так важны для сути воспоминания. Отец привел его к кому-то в гости, Веня отчетливо помнит, как они зашли в просторную и светлую комнату, в которой уже находились люди, кажется, другой мальчик и какой-то мужчина, очевидно, папа того мальчика. Зачем они туда пришли, совершенно непонятно, наверное, для того, чтобы познакомить его с тем мальчиком, но никаких воспоминаний о нем в памяти Лиса больше не сохранилось, как и воспоминаний о том, какие разговоры и о чем велись тогда. Зато он отчетливо помнит, что были показаны ему какие-то игрушки, ну, а чем еще занимает мальчик другого мальчика, который пришел к нему в гости? Показывает игрушки. Всех продемонстрированных маленьким хозяином сокровищ Веня не запомнил, однако помнил отчетливо сквозь всю толщу минувших с того дня лет, небольшую, не больше его ладошки, модель двухмоторного самолета. Самолетик был отлит из какого-то серебристого металла, был достаточно увесист и отлично ложился, распластав крылья, ему на руку. Веня помнит, как будто это было вчера, как сладко заныло его сердечко от восторга. И как тоскливо, просто невероятно сильно, словно воды в пустыне, захотелось, чтобы эта вещь принадлежала ему. Ну, как вам объяснить? Это был предел его мечтаний! На тот момент, естественно, но маленькое сердце живет именно такими моментами. У него возникло такое чувство, он помнит, будто он встретил частичку себя самого, и эта частичка желала во что бы то ни стало соединиться с целым, а целое не могло ощущать себя таковым без нее. Веня посмотрел на отца полными мольбы и слез глазами, но отец его взгляда не понял. А, может, и понял, потому что нельзя было не понять его, маленького человечка, желания, но что он мог поделать? Самолет принадлежал другому мальчику, поэтому Веню вежливо, но настойчиво попросили положить модель на место. Что, скрепя сердце, он и сделал. Кажется, что сделал. Здесь, кстати, в его воспоминаниях есть небольшая лакуна. Как там было на самом деле, он не помнит, то ли положил он самолетик на стол, а потом снова взял, то ли сразу сунул в карман, но факт тот, что из гостей он ушел с трофеем. Но его ведь еще надо было легализовать, а как это сделать? Веня решил вопрос быстро. Он забежал вперед, и там сунул самолет в лужу. Да, там была лужа, и в нее он сунул свою добычу. А потом позвал отца и указал ему на вещь: смотри, мол, я нашел! На этом, кстати, воспоминания его обрываются. Напрочь! Что с тем самолетом было дальше, он совершенно не помнил. Скорей всего, его обман, был раскрыт, он – изобличен в краже и был за то наказан, а самолет вернули законному владельцу.

В этой истории Веню всегда занимало два момента. Первое, откуда в его маленькой трехгодовалой голове могла появиться мысль, что если у тебя чего-то нет, а у другого как раз есть то, что тебе нужно, так это что-то можно украсть у того, у кого оно есть, потому что тебе нужней? И второе, как он, опять же, трехгодовалый, для того, чтобы выдать украденное за честную находку, придумал такой трюк с лужей? Не важно, удачный трюк или неудачный, но как он смог его придумать? Он ведь даже не напрягался, знание появилось в его голове, как вспышка. Словно зажгли свет. Это что вообще такое? Это как можно объяснить? Ведь тогда он еще не связывался ни с какой плохой кампанией, не было у него другой кампании, кроме отца с матерью. Откуда же эти мысли и эти знания могли появиться в светлой и не запыленной еще жизнью голове? И вообще, это свойственно всем детям и рано или поздно в той или иной мере проявляется, или же только ему тогдашнему? И, наконец, не может ли быть так, что некий шлейф привычек и даже каких-то навыков и умений тянется за нами из прошлой жизни? Хотя бы поначалу, пока не будет стерт или заменен чем то другим? Он не знал, как ответить на эти вопросы. Не знал раньше, не знал и теперь. Но вопросы не исчезали от того только, что на них не было ответов.

В дальнейшем же его отношения, так сказать, с воровством не сложились. Да, теперь Веня подумал, что после истории с самолетом ему все-таки хорошо объяснили, что так делать нельзя. Не сразу, надо признаться, еще было пару эксцессов, когда он не мог удержаться от того, чтобы запустить руку в чужой карман или подхватить оставленную кем-то на видном месте игрушку. Но в классе пятом школы это все полностью прекратилось. Тогда, помнится, с ним случилось прямо противоположное.

Зимой вместо варежек ему купили первые взрослые перчатки. То были отличные вязанные, двухслойные перчатки, они так замечательно сидели на руках, он так ими гордился и не мог нарадоваться, что теперь они у него есть. Но эта радость быстро закончилась, буквально в первый же день. Он оставил перчатки в кармане пальто, которое, как обычно, сдал в гардероб, а когда после уроков надел пальто вновь, карманы его уже были пустыми. Он помнит, как накрыла его волна отчаяния, и мир сразу стал чужим и враждебным. Хотелось кричать и выть от обиды, да кто услышит? А если услышит, кто поможет? Перчатки уже не вернуть.

Из этого печального, но, в общем, проходного момента своей жизни он вынес два урока. Во-первых, как закрепление пройденного, что воровать нехорошо. Тем более, что рано или поздно это бумерангом вернется к тебе самому, и ты неожиданно лишишься самого нужного. Будет очень обидно. И, отсюда, во-вторых: за своим добром следует внимательно приглядывать, так как далеко не все усвоили урок номер один.

В общем, после того давнего случая с перчатками у него как отрезало, и ничего чужого он больше никогда не брал. И все, кто с ним общался, знали его щепетильность в этом вопросе. Поэтому-то так неприятно поразила его недавняя история с комодом, в пропаже которого обвинили почему-то именно его. Теперь-то он понимал, что сделали это неспроста, но зачем это было нужно и кому выгодно, сообразить не мог. Это все к вопросу о принципах. Украсть и подставить другого, невиновного, вот он бы так никогда не поступил, не смог бы. Не укради, не подличай. Но это его принципы, наверное, не все, но основные, по которым живет он сам. К другим правилам, кстати, он всегда относился довольно лояльно, резонно считая, что нет нужды чрезмерно напрягаться там, где можно проявить гибкость. Только вот имеют ли его принципы отношение к тем, о которых говорила Нина Филипповна? Все-таки принципы, определяющие и формирующие жизнь вообще, как феномен, глобально, это, очевидно, нечто совсем иное, по масштабам и по мощи. Тем более невероятно, что вся эта изначальная силища могла ополчиться на него. А, главное, за что? Вот загадка.

Загадка или не загадка, но хотелось бы все же выяснить, почему так складывается его жизнь? Не дурак же, не пьяница, не пофигист какой, наоборот, кое в чем и талантлив даже, но, тем не менее, в итоге все получается из рук вон плохо, и с каждым днем – хуже. Особенно в последнее время. Другой бы плюнул, махнул на все рукой, а он зачем-то упирается изо всех сил, дурак такой. Что он хочет кому доказать? Что он может доказать? Никому и ничего. А если кому-то он и способен доказать что-то, так в первую голову себе самому. Что он не пустое место, и что нельзя с ним вот так, бесцеремонно, нахраписто и нагло обходиться.

Поэтому, он обязан разобраться во всем и докопаться, кто же ему вредит и за что. Кто и за что. Не должно быть наказания без вины.

Ну, а уж если он сам виноват – пусть скажут, в чем его вина. Если он не виновен – пусть ответит тот, кто виноват! К ответу! И пусть прекратят преследовать его.

Какие-то силы, какие-то Боги. Принципы. Какое им дело до отдельно взятого человека? Но почему-то они вредят ему, именно ему. Мстят? Почему? За что? Что такого он сделал в этой жизни, за что теперь его достают? Он не знает за собой, не помнит никакой провины. Так… тогда, может быть, в другой жизни? О, Господи! И как теперь быть? Как вырваться из этого круга? Кто и когда скажет: хватит! Довольно! Короче, его все это уже допекло, достало, подперло под горло так, что не вздохнуть. Весь этот бред. Пришла пора разобраться.

Легко, однако, сказать: разобраться. А с чем именно? С прошлой жизнью? Но с какой? Или, с которой?

И тут посреди сумбура, хаоса и сумерек сознания вдруг перед Лисом замаячил призрачный пока выход, он же – переход, уже на другой план бытия, нематериальный. «О, Господи!» – повторил он вслух ставший привычным в последнее время возглас. Вот этого ему только не хватало! Нет, когда просто потрепаться, или если посмотреть передачу по телевидению, тогда пожалуйста. Тогда со всем наличным интересом и вниманием. Но вот так, в реальности, по серьезному забраться в дыру в собственной голове, которую сам же и расковырял? Нет, к этому он не готов. Рановато ему, пожалуй, не созрел еще.

А не упустил ли он чего? Какой-то мелочи, или совсем не мелочи, какого-то факта, события, или, может быть, даже вещи? Чего-то, в чем заключен ответ или подсказка, но что лежит на поверхности, рядом, и предательски молчит? А ведь что-то такое должно быть, и оно есть, он чувствовал, почти осязал, но вспомнить все никак не мог. И снова, и снова запускал свои размышления в поисках ответа по кругу.

Он вскакивал с кресла и начинал кружить по квартире, натыкался на мебель, цеплялся плечами за углы и косяки, вглядывался в глаза ежей в надежде разглядеть в них подсказку, ну, хотя бы искру. Он подолгу замирал у окон, он всматривался в дали, но дали не были ясны и открыты, их заволакивал туман. Такой же студеный сумрак, словно ожившая старая амальгама, постепенно стал наполнять и квартиру, но он был никак не свойством пространства, а его личным внутренним свойством. Особым состоянием, в котором, он ощущал, время его замедлилось, почти остановилось, но не полностью. Время словно замкнулось и закружило в просторном хороводе, центром которого был он сам. И в это медленное коло стали вовлекаться факты, и совсем не факты, события и мысли, которые он неоднократно уже передумал, и совсем новые, картины, предметы, даже запахи и звуки в виде незнакомых, но сразу узнаваемых образов. Он не мог сказать, все происходило перед его внутренним взором, или же выплеснулось наружу, вовне. Да, да, все стало единым, растаяла перегородка между ним, его сознанием и остальным миром, он и вселенная стали словно бы единым целым. Он пребывал в радостном и трепетном состоянии, которого не испытывал никогда прежде, словно омыл его душу живительный поток, и, наконец, сейчас, сейчас появится в нем то, что он жаждал найти и узнать…

И тут в эту искусственную идеальную конструкцию сознания ворвался посторонний звук, и разрушил ее. Поток рассыпался на звонкие осколки, а вместе с ним разбилась и надежда на скорую разгадку. Волшебная амальгама растаяла, пространство стала прежним, обычным пространством Ленькиной квартиры, в дверь которой кто-то тихо стучал.

Да, сомнений не было, кто-то стучал, очень осторожно, короткими сериями. Тук-тук-тук. Пауза. Тук-тук-тук. Снова пауза. И опять, тук-тук-тук… Вне всякого сомнения, кто-то стучался в дверь, делая паузы и прислушиваясь, не возникнет ли за ней какого ответного движения, и снова стучал. Очень тихо и деликатно, словно боясь потревожить, или надеясь на то, что ответа не будет. «Но почему не используют звонок? – слегка удивился Лис. – Проще было бы позвонить, или он не работает?» Он нахмурился, отмахнулся от своего вопроса. Какая ему разница, звонят или стучат? Итог-то один: ему мешают, его отвлекают, его прерывают на самом интересном и важном месте его размышлений. Он замер там, где его застало вторжение, на пороге прихожей, он даже стал дышать через раз, осторожно и тихо-тихо, стараясь не выдать себя ничем и надеясь, что тот, за дверью, в свою очередь поймет всю тщетность своих попыток достучаться и уйдет восвояси. Да, вот именно так, по-японски. Восвояси.