Читать книгу Частная коллекция. Стихи, рассказы, пьесы - Геннадий Васильев - Страница 3

…Давайте делать что-то,

иначе жить нельзя…

Борис Чичибабин

…Но следует трудиться!

И надобно опять

чему-то подчиниться,

чего-то не понять.

О чем-то не подумав,

строку досочинить

и вытянуть из дома

тоски звенящей нить.

Работа – это дело.

Безделье – это смерть.

И надо что-то делать.

И нужно как-то сметь.

За трудное хвататься,

от прочего – бежать!

Когда придется – драться.

Но только не лежать!

Пустым покровам буден

предпочитать пожар.

И было так, и будет,

сгоревшего не жаль.

И следует стремиться,

и надобно творить,

чего-нибудь добиться

и что-то покорить.

Пусть прошлое продлится

отметиной во лбу —

судьбе не покориться

и не корить судьбу.

Подумаешь – задела!

За дело обожгла.

И надо что-то делать.

Такие вот дела.

Зимы не будет. Травка зелена.

Деревья сбросили листву – они оденутся.

А на снега уже никто и не надеется.

Снега не выпадут – в том осени вина.

Мы пьем вину ее, и пьем ее вино.

А осень ластится и листья в ноги стелет.

Зимы не будет. Или будет. Все равно.

Мне важно, чтоб судьба – веретеном.

Чтоб листья падали и чтоб снега хрустели.

Облетает листва. Обретают свободу

ветки черного дерева, что под окном.

Наступает такое тревожное время года,

когда осень с зимою еще заодно.

Когда нет самостийности в снеге случайном,

но и дождь уже даже не моросит.

Кошка нос закрывает, мурлычет, тепло излучая.

Я сегодня простужен и особенно некрасив.

Гляну в зеркало – кто там?!

Такое уж время года.

Простуда гуляет. Сморкаюсь всласть.

Кошка уши прижала, глядит на окошко, шкода:

дразнит синичка. Машỳ синичке: «Слазь!

Еще не зима, кормить тебя рано!

Стукнут морозы в окно – прилетай к декабрю!

Или, тебе говорю, лети, как утки, в дальние страны!»

…В теплые страны лети, – себе говорю.

Что же делать, если мало нам тепла?

Где же взять его? Ведь мы живем в Сибири.

Лето кончилось, и речка утекла,

и тепла уже не будет в изобильи.

И растем мы – как подснежник: вопреки.

И живем мы – только стуже подчиняясь.

Стиснем варежку пожатием руки —

испытаем и сочувствие, и зависть

к тем, кто не жил здесь, а жил – так не живет,

кто изнежен, кто уже зимы не знает.

…Как же быть нам, если градусник не врет?

Минус 20. Минус 30. Минус… замер.

Что ты выходил? Что напророчил?

За тебя ли рябине краснеть?

После долгой, мучительной ночи

не тебе ли от солнца пьянеть?

И не ты ли, шатаясь по скверу,

попираешь подошвой росу

и берешь это утро на веру?

Этой осени полный сосуд

не тебя ль опьянит, одурманит

и поманит судьбу бормотать?

Я не болен. Я чуточку ранен.

Я пою эту осень с листа.

Легкая лень забытья,

неба пятнистое знамя.

Осень. Свидания с нами

просит у неба ноябрь.

Если не врет календарь,

он еще будет не завтра,

он не наступит внезапно,

ну, а придет – не беда!

Мы принимаем гостей.

Мы его встретим, как люди:

музыкой поздних прелюдий,

рифмой на желтом листе.

Вчера был дождь. Деревья мокли,

и зонт над нами плыл не зря.

Сегодня в приоткрытых окнах —

сырая свежесть ноября.

Уже и тучи не плакучи.

Дымами серыми клубясь,

золою мокрою сыпучей

неровно покрывают грязь.

Темно и скучно. Ищет прозы

перо в сравнениях глухих.

Предзимье сменится. Морозы

нам свяжут белые стихи.

Похрустывает снег. Нам нечего стыдиться,

поскольку добела зима отмыла нас.

Снежинки пляшут степ и тают на ресницах.

Иду, уже почти не открывая глаз.

Вокруг белым-бело. Декабрьский день неярок,

но светел. И в глазах – не слезы, а вода.

С куста роняет брань ворона-перестарок,

браня меня за два отчетливых следа.

Ну да, я наследил. Ну да, накуролесил.

Но что ты там плетешь? Что каркаешь, карга?

Внезапный ветерок с небес сдувает плесень.

А я иду, следы слагая по слогам.

Снегири летают стаями,

красной грудью козыряя.

Снег. Поземка горностаева.

Ветер голову теряет.

Солнце скрыто серым крошевом.

Света мало. Ветра много.

Заметает он из прошлого

в настоящее дорогу.

Еще до января – как до Луны.

Еще не все на свете сочтены

домашние и прочие дела.

Еще пурга следы не замела,

что протоптал я от крыльца к реке.

Еще морозы ходят налегке.

Еще осенним помнится тепло.

Но на реке уже блестит стекло,

и медленней воды тяжелый ход.

И вот – январь, луна – и Новый год.

Мы пьем вино. И никакой беды,

что от крыльца к реке – мои следы.

Какое чудесное утро!

Скрипит под подошвою март.

Не хочется поминутно

разглядывать циферблат,

а хочется топать и топать,

сверкая осколками сна,

и дырки на памяти штопать.

И думать: вот и весна!

То снег мешается с дождем, то дождь со снегом.

Весна такая – доживем ли до тепла?

Но каждый раз зима спасается побегом,

топя в потоках мутных белые дела.

Она бела была. Ей дела было мало,

что все изменится, что все – не насовсем.

Но замечталась. Зазевалась. Прозевала.

И белый снег стал черным настом – и осел.

Еще кусается, снежок с дождем мешая,

еще пытается поставить на своем…

Снежок в апреле – неприятность небольшая.

И мы зиме уже надежд не подаем.

Апрель дребезжит водостоком.

Весна, как обычно, права.

Выходит поэзия боком.

Неровною строчкой – слова.

А я и не знаю – ну как мне

звериной тоски избежать?

И падают капли на камни.

И вороны в небе кружат.

Вот и снова снежок невпопад.

Но теперь он надолго не ляжет.

Скоро, скоро грачи прилетят

и скворцам панихиду закажут

по морозам, по лютым ветрам,

по зиме, что советницей статской

разлеглась по горам и дворам.

Ей придется с апрелем считаться.

Апрельский небосвод то войлочен, то ситцев.

То бросит нам снежок, как крошки – голубям.

В предчувствии тепла вдруг сократится мышца,

погонит жизнь по жилам-желобам.

Весна уже вошла в распахнутые двери

и требует, чтоб ей оказан был прием.

Нас не скворец, не грач заставят ей поверить,

а сводный хор синиц и воробьев.

Они орут свою восторженную лажу,

то мажа мимо нот, то путаясь в долях.

…Распустятся вот-вот зеленые плюмажи

на чудом уцелевших тополях.

Хоть ветер не южен – весна задержалась в раю, —

я с птичками дружен. Я их голоса узнаю.

Утрами брожу вдоль немытой, бурливой реки,

и слышу, как птицы поют. Их рулады легки.

И щелкают клювом, в зенит хохолками торчат.

Весна затянулась. Скворцы не выводят скворчат.

А, впрочем, куда им спешить? Скоро будет тепло.

И клювом птенцы скорлупу разобьют, как стекло,

и выйдут на волю, и станут на волю кричать.

А папы и мамы скворчат успокоят скворчат.

Но ветер покамест не южен, и я налегке.

И мусор восторженно кружит по рыжей реке.

А птицы кричат и крылами по воздуху бьют.

Весна задержалась.

Но как эти птицы поют!

…И было мне плохо очень.

А было мне плохо вот как:

очередной мой отчим

стегал тараканов плеткой,

крича им: «Уйдите, падлы!

Не портите наши нервы!»

А снег за окошком падал.

Мне виделся лик Минервы.

А он, ничего не знача,

словами неволил небо.

…Для матери был он – мачо.

А для меня он – не был.

Я на мир смотрю без злобы.

Мир – дешевый аниме.

Кучки снега – не сугробы,

только память о зиме.

Вспоминаю: было дело,

мерзло тело, снег был бел.

Как сдаваться не хотел он!

Многоточие. Пробел.

Я буду жить. И жить я буду так,

как будто я не буду жить иначе.

И надо мной мой колокол заплачет

тогда, когда я обозначу знак.

Я не борюсь, не напрягаю жил,

не вру о том, что правильно, что – ложно.

Я буду жить. Так жить, как раньше жил.

А по-другому жить мне невозможно.

Я буду жить. Почти наверняка

я доберусь до Сциллы и Харибды,

пройду меж ними, налечу на рифы —

и там потонет первая строка.

Она потонет… Но, себе на смену,

вновь Афродитой вынырнет из пены.