Читать книгу Священный цветок. Чудовище по имени Хоу-Хоу. Она и Аллан. Сокровище озера - Генри Райдер Хаггард - Страница 16

Потом я снова заснул и спал, пока меня не разбудил яркий солнечный луч, светивший прямо в глаза. «Откуда он?» – с удивлением подумал я, ведь в хижине не было окон.

Проследив за направлением луча, я понял, что свет льется из дырки, пробитой футах в пяти от пола в глиняной стене. Я поднялся и осмотрел отверстие. Проделали его недавно: глина по краям еще не побелела. Реши кто-нибудь подслушать говорившего в хижине, такое отверстие было бы кстати. Я вышел наружу и продолжил осмотр. Упомянутая стена находилась в четырех футах от восточной части камышовой изгороди, на которой следов не было, зато с внешней стороны стены у основания лежали хлопья побелки, осыпавшиеся совсем недавно. Я позвал Ханса и спросил его, хорошо ли он сторожил хижину, пока у нас был гость. Ханс заверил, что в то время поблизости никого не было, мол, он готов в этом поклясться, так как постоянно ходил вокруг нее.

Немного успокоившись, я вернулся в хижину и разбудил остальных. Я ничего не сказал им, так как считал излишним тревожить их понапрасну. Через несколько минут высокие молчаливые женщины принесли нам горячей воды. Странно получать горячую воду в таком месте из рук таких «горничных», но факт оставался фактом. Замечу, что понго, подобно зулусам, отличались чистоплотностью, хотя умывались ли они горячей водой, не уверен.

Полчаса спустя нам подали завтрак, состоявший главным образом из зажаренного целиком козленка, поэтому мы ели без опаски. Потом явился величественный Комба, поздоровался, справился о нашем здоровье и осведомился, готовы ли мы отправиться к Мотомбо, который, по его словам, ожидает нас с нетерпением. Я спросил, откуда Комбе это известно, ведь мы решили посетить Мотомбо только накануне вечером, а до его жилища целый день пути. В ответ Комба лишь улыбнулся.

Итак, мы отправились к Мотомбо, захватив с собой весь багаж, который после раздачи подарков заметно полегчал.

Главная улица города Рика вела к северным воротам, и через пять минут мы были уже там. Нас поджидал сам Калуби с конвоем из тридцати воинов, вооруженных копьями – у понго, как я заметил, в отличие от мазиту, нет луков и стрел. Калуби громко объявил, что окажет нам особую честь – проводит к священному жилищу Мотомбо. Мы вежливо попросили его не беспокоиться, но Калуби раздраженно велел нам помалкивать. Возможно, гнев его был напускным, однако склоняюсь к мысли, что злился вождь по-настоящему. При известных читателю обстоятельствах это неудивительно. Как бы то ни было, примерно через час злость Калуби вылилась в жестокий поступок, показывающий, сколь безгранична власть этого человека в мирских делах.

Через кустарник мы прошли к саду, окруженному невысоким забором, через который пробрались коровы – некрупные, наподобие джерсейской породы – и поедали урожай. Выяснилось, что и сад, и стадо принадлежат Калуби. Вождя страшно возмутил нанесенный коровами ущерб.

– Где пастух? – закричал он.

Начались поиски. Мальчонку-пастуха вскоре обнаружили спящим в кустах и приволокли к Калуби. Тот показал недотепе сперва на коров, потом на сломанный забор и разоренный сад. Паренек принялся каяться и просить пощады.

– Убейте его! – велел Калуби.

Тогда пастушок обнял его колени и, рыдая от страха, стал целовать ему ноги. Вождь безуспешно пытался отбиться, затем схватил большое копье и оборвал не только причитания, но и жизнь бедняги.

Свита Калуби зааплодировала, потом четыре воина подняли тело несчастного, понесли в город Рика, и я понял, кого нынче вечером поджарят на решетке. Брат Джон возмущенно наблюдал за происходящим, борода у него топорщилась, как шерсть разъяренного кота.

– Негодяй! – прошипел Стивен, замахнулся и сбил бы Калуби с ног, если бы я не помешал.

– О Калуби, неужели тебе неизвестно, что за кровь платят кровью? – осведомился Брат Джон. – На смертном одре ты непременно вспомнишь эту смерть.

– Ты хочешь околдовать меня, белый человек? – спросил Калуби, свирепо на него глядя. – Если так…

Он снова поднял копье и… замер в нерешительности. Брат Джон не шелохнулся.

– О Догита, довольно попирать наши обычаи! – закричал Комба, встав между ними. – Перед тобой Калуби, владыка жизни и смерти!

Брат Джон хотел ответить, но я сказал ему по-английски:

– Ради бога, молчите, не то разделите участь пастушка! Мы же во власти этого человека!

Брат Джон опомнился, отошел в сторону, и вскоре мы двинулись дальше как ни в чем не бывало. С того момента мы перестали беспокоиться о Калуби и его дальнейшей судьбе. Сейчас, переосмысливая случившееся, я могу оправдать вождя: несчастный обезумел от страха перед смертью и не ведал, что творит.

Мы целый день шли по плодородной равнине – судя по ряду признаков, некогда все эти земли были возделаны. Теперь же хлебные поля попадались редко, свободное пространство зарастало бамбуком. Солнце жгло немилосердно, и около полудня мы остановились у озерца поесть и отдохнуть. Там нас нагнали воины, унесшие тело пастушка в город. После того как они доложили Калуби о выполнении приказа, мы отправились к причудливым черным скалам, за которыми возвышалась величественная гора, по-видимому вулканического происхождения. Скалы тянулись с запада на восток, насколько хватал глаз; к трем часам пополудни мы приблизились к ним достаточно, чтобы различить зияющий вход в пещеру, где заканчивалась дорога.

К нам подошел Калуби и, смущаясь, попытался завязать разговор. Думаю, вид горы разбудил в нем страх с новой силой, поэтому вождь решил подольститься к нам, своим потенциальным спасителям. Помимо всего прочего, Калуби сообщил, что брешь в скалах – дверь в жилище Мотомбо.

Я молча кивнул. В обществе убийцы мне становилось дурно. Калуби отошел, бросая на нас умоляющие взгляды.

Без особых приключений мы достигли скалистой стены. Она, я полагаю, состояла из крепкого вулканического камня, миллионы лет выдерживавшего непогоду и разливы озера, в то время как более хрупкие породы вокруг рассыпались. Я не геолог и не могу точно определить минералогический состав, да и некогда было изучать местные камни. Зато я прекрасно видел брешь – вход в большую пещеру, очевидно естественного происхождения. Наверняка она некогда служила стоком для озерной воды, затоплявшей страну понго.

Мы остановились и нерешительно смотрели на темный провал в скалах, без сомнения тот самый, который в юности разглядывал Бабемба. По приказу Калуби несколько воинов поспешили к окрестным хижинам, где жили слуги и охранники Мотомбо. Ни тех ни других мы не увидели. Воины быстро вернулись с горящими факелами, которые раздали нам. С содроганием (по крайней мере, меня била дрожь) мы вошли в мрачную пещеру: первым шел Калуби с половиной конвоя, потом мы, затем Комба с остальными.

Пол пещеры был очень гладким – несомненно, благодаря действию воды, – равно как и своды. Правда, рассмотреть их толком не удалось: они расступались вширь и смыкались высоко над головой. Путь наш был извилист; углубляясь в толщу скал, мы несколько раз поворачивали. У первого поворота воины понго затянули дикую заунывную песнь и не смолкали до конца дороги, а прошли мы свыше трехсот ярдов, если считать по моим шагам. При свете факелов, мерцавших в густом мраке, как звезды, мы добрались до последнего поворота – там поперек пещеры висел большой занавес из циновки. Сейчас он был приподнят, и нашим глазам предстало весьма странное зрелище.

По обеим сторонам пещеры у стен горело по большому костру. Пламя выхватывало из темноты часть пространства. Кроме того, свет проникал через дальний выход, находившийся шагах в двадцати от костров. Там виднелась протока шириной ярдов двести, а за ней поднимался лесистый горный склон. Вода проникала в пещеру, образуя маленькую бухту, она почти достигала огня, а поодаль, на отмели шириной футов шесть-восемь, стояла на приколе большая лодка. В стенах каменного зала зияло четыре дверных проема (по два с каждой стороны), которые, я полагаю, вели в покои, высеченные в скале. Каждый вход охраняла рослая женщина в белом, с горящим факелом в руках. Я решил, что это прислужницы, поставленные здесь, чтобы приветствовать нас. Однако, едва мы приблизились, женщины скрылись.

Но это было еще не все. За маленькой бухтой, прямо над лодкой, высился деревянный настил на сваях площадью около восьми квадратных футов. По бокам к нему приладили по слоновьему бивню, почерневшему от времени, размером больше любого из всех мной виденных. Между бивнями на пушистой кароссе сидело на корточках существо, которое я вначале принял за огромную жабу. На вид жаба, раздувшаяся жаба – та же грубая сморщенная кожа, тот же выпирающий хребет (оно сидело спиной к нам), те же тонкие, вывернутые наружу ноги.

Мы долго разглядывали это страшилище: при скудном освещении ничего не разберешь. Я не выдержал и решил спросить Калуби, кто это, но не успел и рта раскрыть, как существо зашевелилось. Оно повернуло голову, и в тот же миг Калуби и все понго оборвали свою дикую песнь и пали ниц. Несшие факелы продолжали держать их в правой руке.

Святые Небеса, «жаба» оказалась человеком, двигавшимся на четвереньках! Большая лысая голова была вдавлена в плечи либо из-за врожденного дефекта, либо в силу возраста, ведь это создание, без сомнения, было очень старым. Я пытался представить, сколько ему лет, но терялся в догадках. Крупное широкое лицо сморщилось, как воловья кожа на солнце; нижняя губа свешивалась, почти касаясь выступающего костлявого подбородка; по углам рта торчали два желтых клыка, остальные зубы выпали. Порой существо по-змеиному облизывало белесые десна; мелькал язык с красным кончиком. Но особенно поражали глаза – огромные, круглые, они сверкали, словно в глубине черепа горело пламя, а плоть вокруг них ссохлась. Глаза полыхали как настоящий огонь, а порой вспыхивали, словно у льва в темноте. И это человеческое существо! Признаюсь, мне стало не по себе, и на минуту я застыл, как парализованный.

Посмотрев на спутников, я понял, что они тоже напуганы. Стивен побледнел, и я подумал, что беднягу сейчас стошнит, как в первый день в стране мазиту, когда он хлебнул кофе не из той кружки. Брат Джон поглаживал бороду и шепотом молился, прося Господа о защите. Ханс воскликнул на ломаном голландском:

– Гляньте, баас, уродливый старый дьявол во плоти!

Джерри пал ниц вместе с понго, бормоча, что перед ним сама смерть. Только Мавово не шелохнулся. Наверное, понимал: ему, известному колдуну, не пристало поджимать хвост в присутствии злого духа.

Человек-жаба медленно, по-черепашьи повернул голову из стороны в сторону, оглядывая нас пылающими глазами, и заговорил на языке банту, распространенном в этой части Африки и родственном языку зулу. Правда, в речи Мотомбо слышался странный акцент.

– Итак, белые люди, вы вернулись, – медленно начал Мотомбо низким гортанным голосом. – Дайте мне сосчитать вас. – Он поднял костлявую руку и стал по очереди направлять на каждого из нас указательный палец. – Один. Высокий, с белой бородой. Да, правильно. Два. Низкий, ловкий, как обезьяна, с волосами, которые не расчешешь; хитрый, как Отец обезьян. Да, правильно. Три. Молодой и глупый, с нежным лицом, похожий на жирного ребенка, который улыбается небу, потому что полон молока, и думает, что небо улыбается ему. Да, правильно. Все трое те же самые. Помнишь, Белая борода, как мы убивали тебя, а ты взывал к Восседающему над миром и поднимал костяной крест с фигуркой человека в терновом венце? Помнишь, как ты целовал человека в терновом венце, когда в тебя вонзалось копье? Головой качаешь? Ты коварный лжец, но я изобличу тебя, ведь тот крест до сих пор у меня! – Мотомбо схватил рог, который лежал рядом на кароссе, и затрубил.

На заунывные звуки рога выбежала женщина и упала перед Мотомбо на колени. Он что-то пробормотал, она ушла и скоро вернулась с распятием из пожелтевшей слоновой кости.

– Вот он! – воскликнул Мотомбо. – Возьми его, Белая борода, и поцелуй, быть может в последний раз. – Он бросил распятие Брату Джону, который поймал его на лету и рассматривал с изумлением. – А ты, Жирный младенец, помнишь, как мы тебя поймали? Ты храбро сражался, но мы убили тебя, и ты оказался вкусным, очень вкусным. Ты дал нам много силы. А ты, Отец обезьян, помнишь, как спасся от нас благодаря своей хитрости? Я тебя не забуду, ведь ты оставил мне это. – Мотомбо показал на большой белый шрам у себя на плече. – Ты хотел убить меня, поднес огонь к железной трубе, но ее начинка загорелась не сразу. Я успел отпрыгнуть в сторону, и железный шар, вопреки твоему намерению, не поразил меня в сердце. Однако он еще здесь. О да! Я до сих пор ношу его в себе и теперь, когда плоть моя ссохлась, могу нащупать его пальцем.

Человек-жаба медленно, по-черепашьи повернул голову из стороны в сторону, оглядывая нас пылающими глазами, и заговорил на языке банту…

Я с изумлением слушал эту речь, смысл которой (если он был) сводился к тому, что все мы встречались в Африке в эпоху фитильных ружей, то есть около 1700 года или раньше. Однако, поразмыслив, я понял, что это полный вздор. Очевидно, предок этого старого жреца, а если ему лет сто двадцать (никак не меньше, считал я), то, может, и его отец, в молодости встретился с первыми европейцами, проникшими вглубь Африки. Полагаю, ему попались португальцы, из которых один был миссионер, двое других – отец и сын, или братья, или просто товарищи. Историю гибели тех людей часто вспоминали потомки вождя или верховного жреца племени.

– Где же мы встречались и когда, о Мотомбо? – спросил я.

– Не на этой земле, Отец обезьян, не на этой, – пророкотал Мотомбо, – а далеко-далеко на западе, где солнце садится в воду. С тех пор народом понго правили двадцать Калуби, некоторые в течение многих лет, некоторые недолго. Это зависело от воли моего брата, бога, живущего там. – Он страшно оскалился и указал через плечо на лесистую гору. – Да, правильно, двадцать вождей – некоторые правили по тридцать лет, некоторые менее четырех.

«Теперь ясно: ты старый лгун, – подумал я, – ведь если в среднем Калуби правили лет по десять, то мы, по твоей логике, встречались по крайней мере два века назад».

– Тогда вы были одеты иначе, – продолжал Мотомбо. – Двое покрыли голову железом, а белобородый брил ее. Я нашел хорошего кузнеца и велел выбить на медной дощечке ваши изображения. Она до сих пор у меня.

Мотомбо снова затрубил в рог. Как и в прошлый раз, появилась женщина, которой он что-то шепнул. Она ушла и тотчас возвратилась с каким-то предметом, который Мотомбо бросил нам. Это была почерневшая от времени пластинка, медная или бронзовая, на которой гвоздем выбили изображение высокого бородача с тонзурой и крестом в руке и двоих низкорослых мужчин в круглых металлических шлемах, в странной одежде и в сапогах с квадратным носом. В руках они держали тяжелые ружья, а один еще и дымящийся фитиль. Больше мы ничего не разглядели на пластинке.

– Почему ты покинул далекую страну и пришел на эту землю, о Мотомбо? – спросил я.

– Потому что мы боялись, как бы по вашим следам не явились другие белые люди и не отомстили за вас. Так приказал Калуби тех дней, хотя я противился этому, зная: никто не избежит того, что настанет в свой час. Мы скитались, пока не нашли это место, где живем уже давно. Наши боги переселились сюда вместе с нами. Это мой лесной брат – мы ни разу не видели его в пути, ибо он опередил нас, – а также Священный цветок и Мать Цветка. Она жена одного из вас, которого – я не знаю.

– Ты называешь бога своим братом, – сказал я, – но мы слышали, что он обезьяна. Разве может обезьяна быть братом человека?

– Вы, белые люди, не понимаете этого, но мы, черные, понимаем. Вначале обезьяна убила моего брата-вождя. Его дух вошел в обезьяну и превратил ее в бога. Поэтому она убивает каждого Калуби, и их духи также входят в нее. Не так ли, о нынешний Калуби, уже потерявший палец? – насмешливо осведомился Мотомбо.

В ответ распростертый на земле Калуби лишь застонал и затрясся.

– Все сбылось, как я предвидел, – продолжал Мотомбо, человек-жаба. – Вы вернулись, и теперь мы узнаем, справедливы ли слова белобородого о том, что его Бог покарает нашего. Вы пойдете мстить, а мы на вас посмотрим. Только на сей раз у вас не будет железных труб, которых мы боимся. Ибо моими устами возвестил бог, что белые люди с железными трубами принесут ему гибель и я, Мотомбо, Глашатай небес, тоже умру. Священный цветок вырвут с корнем. Мать Цветка исчезнет, а понго разбредутся, превратятся в скитальцев и рабов. Бог возвестил, что, когда белые люди придут без железных труб, случится нечто тайное (не расспрашивайте меня, узнаете в свое время) и вымирающие понго снова станут большим и великим племенем. Вот почему я приветствую вас, о белые люди, пришедшие из земли призраков, ибо через вас мы, племя понго, обретем силу и славу!

Пространный монолог оборвался, Мотомбо еще глубже вжал голову в плечи. Он долго сидел молча и буравил нас сверкающими глазами, будто старался прочесть наши сокровенные мысли. Если Мотомбо это удалось, то, думаю, он обрадовался, ведь я чувствовал страх, бессильную ярость и омерзение. Конечно, я не верил болтовне, похожей на бред злых африканских колдунов, но эту получеловеческую тварь возненавидел искренне. Вид и речи Мотомбо вызывали у меня глубокое отвращение и панический страх. Я словно оказался наедине со злым духом из рождественской истории, а еще не сомневался: Мотомбо желает нам зла. Вдруг он заговорил снова.

– Кто этот маленький, желтый, с лицом, похожим на голый череп? – спросил Мотомбо, указывая на Ханса, который прятался за спиной у Мавово. – Кто этот сморщенный, курносый, который мог бы быть ребенком моего божественного брата? Зачем ему, такому маленькому, такая большая палка? – Он указал на бамбуковую дубинку Ханса. – Чую, коварства в нем, как воды в тыквенной бутыли. Того черного великана я не страшусь. – Он указал на Мавово. – Мое колдовство сильнее его колдовства! – (По-видимому, человек-жаба узнал в Мавово собрата по ремеслу.) – Я боюсь маленького желтого человека с большой палкой и мешком за плечами. Его надо убить.

Мотомбо замолчал, и мы содрогнулись, ибо, прикажи он убить бедного готтентота, кто ему помешает? Но Ханс почувствовал большую опасность и призвал на помощь всю свою хитрость.

– О Мотомбо, меня убивать нельзя, ведь я слуга посла! – пропищал он. – Знаешь ведь, что боги каждой земли мстят обидчикам своих послов и их слуг. Если убьешь меня, я начну являться тебе по ночам. Да, я буду садиться тебе на плечо и не дам тебе покоя до тех пор, пока ты не умрешь. Ибо рано или поздно ты умрешь, о Мотомбо!

– Верно, – согласился Мотомбо. – Говорю же, этот маленький полон коварства. Все боги мстят тем, кто убивает послов их земли и их слуг. Это право дано одним богам. – Мотомбо еще раз усмехнулся. – Пусть решают боги понго!

Я вздохнул с облегчением. Мотомбо продолжал иным, чуть ли не деловым тоном:

– Скажи, о Калуби, что привело ко мне, Глашатаю небес, этих белых людей? Сдается мне, они явились просить о мире с мазиту? Встань и говори!

Калуби поднялся, покорно изложил причину нашего прихода к понго в качестве послов Бауси и перечислил статьи договора, который ждал одобрения Мотомбо и короля мазиту. Мы отметили, что эта тема совершенно не интересовала колдуна. Слушая Калуби, он задремал, утомленный плетением козней или по иной причине. Едва Калуби закончил, Мотомбо открыл глаза и, указав на Комбу, молвил:

– Встань, будущий Калуби!

Комба поднялся. Четко и бесстрастно он рассказал о беседе с Бауси и обо всем, относившемся к его миссии. Мотомбо снова задремал и разлепил веки лишь в ту минуту, когда Комба описывал, как он обыскивал нас, чтобы мы не пронесли в страну понго огнестрельное оружие. Мотомбо одобрительно закивал и облизал губы тонким красным языком. Когда Комба умолк, он сказал:

– Бог говорит мне, что план мудр, ибо без новой крови народ понго погибает. Но исход такого перемирия известен одному богу, если он в силах разглядеть будущее. – Мотомбо сделал паузу, потом резко спросил: – Не желаешь ли что-либо добавить, о будущий Калуби? Бог заставляет спросить тебя об этом.

– Желаю, о Мотомбо. Много лун назад бог откусил палец у владыки нашего Калуби. Владыка прослышал, что в стране мазиту у большого озера живет белый человек, искусный врачеватель, способный ножом отсекать изувеченные пальцы. Калуби взял лодку и поплыл к тому месту, где поселился белый человек по имени Догита – вот этот, белобородый, стоящий пред тобой. Я последовал за владыкой на другой лодке, ибо хотел разведать его замыслы и посмотреть на белого человека. Спрятал лодку и спутников в камышах, далеко от лодки Калуби, прошел по мелководью и укрылся в камышовых зарослях близ полотняного жилища белого человека. Я видел, как Догита отрезает Калуби больной палец. И слышал, как Калуби умоляет белого человека прийти на нашу землю с железной трубой, изрыгающей дым, и убить бога, которого он боится.

Присутствующие изумленно заохали, а Калуби снова пал ниц и замер. Только Мотомбо, казалось, совершенно не удивился – возможно, потому, что уже знал эту историю.

– Это все? – спросил он Комбу.

– Нет, о Глашатай небес! Вчера вечером, после совещания, о котором ты уже слышал, Калуби, закутанный с ног до головы, как мертвое тело, отправился в хижину к белым людям. Я знал, что он так поступит, и приготовился заранее. Острым копьем я из-за ограды пробил дыру в стене хижины, просунул туда длинную камышинку и через нее слышал все, что говорилось внутри.

– Ох, как хитро! – невольно восхитился Ханс. – О Ханс, хоть ты и стар, тебе еще учиться и учиться!

– Я слышал немало того, что могу передать тебе, о Мотомбо, – продолжал Комба, бесстрастный голос которого напомнил мне звон льда. – Изложу то, что считаю достаточным, хотя, если ты пожелаешь, о Глашатай небес, поведаю остальное, – спокойно продолжал Комба среди всеобщего молчания. – Я слышал, как владыка Калуби, Дитя бога, заключает с белыми людьми договор, по которому они должны убить бога (каким образом, не знаю, это не обсуждалось). Взамен они получат Мать Священного цветка, ее дочь, будущую Мать Цветка, и Священный цветок, выкопанный с корневищем. Кроме того, их вместе с женщинами и Священным цветком переправят через озеро. Вот и все, о Мотомбо!

Среди полной тишины Мотомбо смотрел на распростертого перед ним Калуби, смотрел долго и грозно. Нарушил тишину несчастный вождь – вскочил и попытался заколоть себя копьем, но не успел. Копье вырвали у него из рук, и лишенный оружия Калуби сник.

Тишину нарушил Мотомбо: он громко заревел. Да, он ревел, словно раненый буйвол! Я никогда не поверил бы, что такой звук способны издавать стариковские легкие. Почти целую минуту гневный рев эхом разносился по пещере. Воины понго вскочили на ноги и, показывая на несчастного Калуби, зашипели, словно змеи. Некоторые понго так и держали горящие факелы.

Сцена получилась воистину адская. Напыщенный Сатана-Мотомбо на тонких жабьих ногах, большие костры, пылающие у стен пещеры, зарево заката на недвижной воде и лесистом склоне, белые фигуры понго, повернувшихся к злосчастному преступнику и шипящих, как разъяренные змеи, – все это казалось кошмаром.

Но вот Мотомбо схватил свой причудливый рог и затрубил. Выбежали женщины, увидели, что в них нет надобности, и застыли, как бегуньи на старте. Потом рог умолк, воцарилась тишина, нарушаемая треском костров, которые горели, не ведая о трагедии в пещере.

– Все кончено, старина! – шепнул мне дрожащим голосом Стивен.

– Да, – ответил я, – все кончено. Встанем спина к спине и дадим бой. У нас есть копья…

Мы встали плотнее друг к другу, и тут Мотомбо снова заговорил:

– Итак, ты, бывший Калуби, подговаривал белых людей убить бога? Взамен посулил Священный цветок вместе с теми, кто его охраняет? Хорошо! Всем вам нужно пойти к богу и потолковать с ним. А я отсюда посмотрю, кто умрет, вы или бог. Взять их!