Читать книгу Священный цветок. Чудовище по имени Хоу-Хоу. Она и Аллан. Сокровище озера - Генри Райдер Хаггард - Страница 5

В начале марта мы благополучно прибыли в Дурбан и поселились в моем доме в Береа, где нас должен был ждать Брат Джон. Но его там не оказалось. Старый хромой гриква[3] Джек, который прежде со мной охотился, а теперь присматривал за моим домом, сообщил, что вскоре после моего отъезда Догита – так он звал Брата Джона – забрал свой жестяной ящик и ушел вглубь страны, не оставив ни письма, ни записки. Ящики с бабочками и засушенными растениями тоже исчезли. Их, как выяснилось, отправили в Америку на паруснике, плывшем в Соединенные Штаты и остановившемся в Дурбане, чтобы запастись провизией и пресной водой. Где сам Брат Джон, мне выяснить не удалось. Его видели в Марицбурге[4], потом – по словам знакомых мне кафров – на границе страны зулусов. Дальше следы его терялись.

Сказать, что это путало нам карты, – не сказать ничего. Возник вопрос, что делать дальше. Брат Джон должен был стать нашим проводником. С племенем мазиту был знаком только он один. Он один пересекал границы таинственной страны понго. Без его помощи я в те края почти не наведывался.

Прошло две недели, Брат Джон не объявлялся, и мы со Стивеном устроили совещание. Я объяснил, что ситуация сложная, и вместо поисков орхидеи предложил поохотиться на слонов в известных мне районах страны зулусов, где в те времена эти животные водились в изобилии. Стивен мое предложение принял, так как охота на слонов его тоже привлекала.

– Удивительно, – сказал я, поразмыслив, – но я не помню ни одной экспедиции, сложившейся удачно, если план меняли в последний момент.

– Тогда бросим жребий, – предложил Стивен. – Пусть все решит Провидение. Орел – за золотистый циприпедиум, решка – за слонов.

Он подбросил полкроны. Монета упала на пол и закатилась под большой деревянный ящик желтого цвета, наполненный собранными мной редкостями. Сдвинуть ящик удалось ценой больших усилий. Сильно волнуясь – от положения монеты зависело многое, – я зажег спичку. Монета лежала в углу, в пыли.

– Ну что? – спросил я Стивена, растянувшегося животом на ящике.

– Орел. Значит, орхидея, – ответил он. – Итак, решено, беспокоиться больше не о чем.

Следующие две недели я был очень занят. Случилось, что в заливе стояла шхуна «Мария» вместимостью около ста тонн, принадлежавшая португальцу по имени Дельгадо, который возил товары в различные порты Восточной Африки и на Мадагаскар. Этот субъект совершенно не внушал мне доверия. Я подозревал, что он знается с работорговцами, коих в то время было весьма много, а может, и сам он был из их числа. Но направлялся он в Килву, откуда мы намеревались пойти вглубь страны, и я решил воспользоваться его шхуной для перевозки нашего отряда и багажа. Договориться с ним оказалось нелегко по двум причинам: во-первых, ему, по-видимому, не хотелось, чтобы мы охотились в местности, лежащей за Килвой, где, по его словам, совершенно не было дичи. Во-вторых, он заявил, что желает отплыть немедленно. Однако я представил ему очень веский аргумент, против которого Дельгадо не возражал, – деньги, и в конце концов он согласился отложить отплытие на две недели.

Потом я принялся собирать команду, – по моему расчету, требовалось человек двадцать. Я вызвал в Дурбан из страны зулусов и верхних округов Наталя охотников, сопровождавших меня в прежних экспедициях. Набралось их около дюжины. Я всегда был в хороших отношениях со своими кафрами, и, куда бы ни собирался, они охотно сопровождали меня. Старшим в команде, непосредственным моим помощником, я назначил зулуса по имени Мавово, немолодого мужчину, высокого, широкогрудого, очень сильного физически. Рассказывали, что он способен повалить быка, если схватит его за рога. На глазах у меня Мавово пригнул голову раненого буйвола к земле и удерживал его до тех пор, пока я не подошел и не пристрелил его.

Когда я впервые встретил Мавово, он был вождем мелкого племени и колдуном на землях зулу. Вместе со мной он сражался за принца Умбелази в великой битве на реке Тугела[5], чего Кечвайо ему не простил. Около года спустя Мавово получил предостережение, что его обвиняют в колдовстве и хотят убить. Тогда он бежал с двумя женами и ребенком. Убийцы настигли его прежде, чем он успел добраться до границы Наталя, и закололи его старшую жену и ребенка младшей. Злодеи напали вчетвером, но Мавово, обезумев от ярости, бросился на них и перебил всех. Вместе с уцелевшей женой, израненной так же, как и он, перебрался через пограничную реку в Наталь. Вскоре умерла и вторая его жена; она не смогла пережить потери ребенка. Мавово больше не женился, вероятно, потому, что обнищал, ведь Кечвайо забрал у него весь скот. Кроме того, его лицо было обезображено ассегаем, отхватившим ему правую ноздрю. После смерти своей второй жены он отыскал меня и сказал, что, став вождем без крааля, желает быть у меня охотником. Я взял его на службу, о чем ни разу не пожалел. Несмотря на мрачный характер и пристрастие к диким колдовским обрядам, Мавово был очень верным слугой, отважным, как лев, вернее, как буйвол, ведь царь зверей далеко не всегда храбр.

За другим кандидатом в команду я не посылал, но он явился сам – старый готтентот по имени Ханс, спутник почти всей моей жизни. Когда я был ребенком, он прислуживал моему отцу в Капской колонии. Ханс сопровождал меня в военных походах и делил со мной опасности приключений, описанных в истории о Мари Марэ, моей первой жене. Так, например, мы с Хансом единственные избежали участи Ретифа и его товарищей, убитых зулусским королем Дингааном. В последующих схватках, включая битву у Кровавой реки[6], он сражался бок о бок со мной и в итоге получил хорошую долю при дележе отбитого скота. После этого Ханс удалился на покой и открыл лавочку в городе под названием Пайнтаун, милях в пятнадцати от Дурбана. Увы, там он сбился с пути истинного – пристрастился к пьянству и азартным играм. Ханс потерял бо́льшую часть своего имущества, даже крышу над головой. Однажды вечером, после подведения счетов, я вышел из дому и увидел седого желтолицего старика, который на корточках сидел у меня на веранде и курил трубку из кукурузного початка.

– Добрый вечер, баас, – сказал он. – Это я, Ханс.

– Вижу, – холодно ответил я. – Что ты тут делаешь? Неужели у тебя осталось время от игры и пьянства в Пайнтауне, чтобы навестить меня? Ханс, мы же три года не виделись.

– С игрой я покончил, баас, потому что мне больше нечего ставить. С пьянством тоже покончил, потому что, выпив одну бутылку «Капского дыма», я на другой день становлюсь больным. Теперь я пью только воду, да и той немного, еще курю, чтобы придать ей вкус.

– Я рад это слышать, Ханс. Если бы мой отец, крестивший тебя предикант[7], был жив, он многое сказал бы тебе относительно твоего поведения, что он, наверное, сделает, когда ты попадешь в яму, то есть в могилу, ибо он будет ждать тебя там, Ханс.

– Знаю, знаю, баас. Я думал об этом и очень тревожусь. Предикант, преподобный отец бааса, сильно рассердится на меня, когда мы встретимся в огненном месте[8], где он сидит и ждет. Поэтому я хочу примириться с ним, встретив смерть на службе у бааса. Говорят, баас собирается в дальний путь. Я хочу сопровождать бааса.

– Сопровождать меня? Но ведь ты стар и не стоишь кормежки и ежемесячного жалованья в пять шиллингов. Ты рассохшийся винный бочонок, в котором нельзя держать даже воду.

По уродливому лицу Ханса скользнула улыбка.

– Ох, баас, я стар, да умен. Все эти годы я набирался мудрости. Я полон ею, как улей медом в конце лета. Я могу, баас, остановить течь в бочонке.

– Бесполезно, Ханс. Ты мне не нужен. Я отправляюсь в очень опасное путешествие. Мне нужны люди, которым можно доверять.

– Кому же, баас, можно доверять, если не Хансу? Кто предупредил бааса о нападении воинов Кваби на Марэфонтейн и спас…

– Тсс! – перебил я.

– Понимаю и имени не назову. Оно свято, имя той, которая с ангелами стоит у престола Господня, и полупьяному нищему Хансу называть его не след. Но кто был около бааса во время великой битвы? Ах, я снова молодею, вспоминая, как загорелась крыша, как сломали дверь, как мы встретили кафров копьями, как вы держали пистолет у виска той святой, чье имя нельзя упоминать напрасно, той великой, которая не знала страха смерти. Наши жизни, баас, переплелись, как вьюн с деревом. Куда пойдет баас, туда должен идти и я. Не гоните меня. Я не прошу никакого жалованья, только немного еды да горсть табаку. Мне всего и нужно, что изредка смотреть на светлое лицо бааса и перекинуться с ним словечком о нашем славном прошлом. Я еще достаточно силен и стреляю хорошо. Кто надоумил бааса целиться в хвост стервятникам на холме смерти в земле зулу и этим спас жизнь бурам и той, чье святое имя нельзя упоминать? Баас ведь не прогонит меня?

– Хорошо, – сказал я, – можешь идти со мной. Но ты должен поклясться духом моего отца, предиканта, что на протяжении всего путешествия не прикоснешься к спиртному.

– Клянусь духом вашего батюшки! – воскликнул он, бросившись на колени, поцеловал мне руку, потом поднялся и деловым тоном добавил: – Не соблаговолит ли баас дать мне два одеяла и пять шиллингов на табак и новый нож? Где ружья, баас? Их надо смазать. Пусть баас возьмет с собой маленькое ружье, которое мы зовем Интомби[9], – то самое, из которого он стрелял по стервятникам на холме смерти и по гусям в овраге Груте-Клуф. Когда я заряжал Интомби для бааса, он вышел победителем в состязаниях с буром, которого Дингаан прозвал Двоеглазым[10].

– Хорошо, – сказал я, – вот тебе пять шиллингов. Кроме того, ты получишь два одеяла, новое ружье и все необходимое. Ружья ты найдешь в маленькой задней комнате. Там же хранятся ружья другого бааса – теперь ты будешь служить и ему. Пойди взгляни на них.

Наконец все было готово. Ящики с ружьями, боеприпасами, лекарствами, подарками и снедью доставили на борт «Марии». Туда же перевезли четырех ослов, которых я купил в надежде, что они пригодятся как верховые или вьючные животные. Следует заметить, что только человек и осел могут быть невосприимчивы к ядовитым укусам мухи цеце, за исключением, конечно, диких животных. Наступила наша последняя ночь в Дурбане (было полнолуние в конце марта), так как португалец Дельгадо заявил, что желает отплыть на следующий день. Мы с молодым Сомерсом сидели на крыльце, курили и разговаривали.

– Странно, что Брата Джона до сих пор нет, Стивен. – Мы сдружились, и я теперь называл его по имени. – Знаю, что он хотел устроить эту экспедицию не только из-за орхидеи, но и по другой причине, о которой он не желал распространяться. Сдается мне, старика уже нет в живых.

– Вполне вероятно, – ответил Стивен, – любой, кто останется один среди дикарей, рискует попасть в беду и сгинуть. Но постойте! Что там? – Он указал на кусты гардении, растущие около дома: оттуда слышался шорох.

– Собака или, быть может, Ханс. Он всегда бродит рядом или прячется где-нибудь неподалеку. Ханс, это ты?

Из-за куста гардении показалась чья-то фигура.

– Да, это я, баас.

– Что ты там делаешь, Ханс?

– То же, что и собака, баас, – охраняю своего хозяина.

– Прекрасно, – ответил я. Тут мне пришла в голову мысль. – Ханс, – сказал я, – не слышал ли ты о белом баасе с длинной бородой, которого кафры кличут Догитой?

– Я слышал о нем и видел его несколько лун тому назад, когда он проходил через Пайнтаун. Кафр, сопровождавший его, сказал мне, что Догита направляется куда-то через Дракенсберг[11] искать мелких тварей, которые ползают и летают. Но ведь он совсем сумасшедший, баас.

– А где он теперь, Ханс? Догита должен был прийти сюда, чтобы отправиться с нами.

– Разве я дух, чтобы возвестить баасу, куда ушел белый человек? Но погодите, Мавово вам поможет, он великий врачеватель и колдун, видит на расстоянии. Как раз сегодня вечером его змея-прорицательница вошла в него. Он гадает там, за домом. Я видел, как он очерчивает круг.

Я перевел с голландского слова Ханса и спросил Стивена, не желает ли он посмотреть на кафрское гадание.

– С удовольствием, – усмехнулся Сомерс, – но ведь все это вздор, не правда ли?

– Ну, так считают многие, – уклончиво ответил я. – Однако порой эти колдуны говорят необыкновенные вещи.

Под предводительством Ханса мы тихо обошли вокруг дома и остановились у стены футов в пять высотой, примыкавшей к задней части конюшни. За этой стеной, среди хижин, в которых жили мои кафры, было открытое место с подобием очага, где они готовили себе пищу. Здесь, лицом к нам, сидел Мавово, вокруг – охотники, которые должны были сопровождать нас, да еще хромой гриква Джек и двое домашних слуг. Перед Мавово горело с дюжину костерков. Если точнее, я насчитал четырнадцать – по числу наших охотников вместе с нами. Один из кафров подбрасывал в пламя кусочки щепок и сухую траву, чтобы пылало ярко. Остальные молчали, с благоговением наблюдая за обрядом. Сам Мавово словно спал – сидел на корточках, склонив огромную голову почти до коленей. Он опоясался змеиной кожей, а на шею повесил украшение, видимо собранное из человеческих зубов. Справа от него лежали перья из крыльев коршуна, а слева – серебряные монеты (я полагаю, плата охотников, которым он гадал).

Мы смотрели на Мавово из-за прикрытия – каменной стены. Вдруг он пробудился. Сперва что-то пробормотал, потом глянул на луну и прочел, очевидно, молитву, слов которой я не разобрал. Затем судорожно вздрогнул три раза и четко объявил:

– Моя змея пришла. Она во мне. Теперь я вижу! Теперь я слышу!

Напротив Мавово горели три костра, которые были чуть больше прочих. Колдун взял связку перьев грифа, выбрал перо, поднял его к небу, потом провел им через центр одного из трех костров, назвав при этом мое туземное имя – Макумазан. Вот он вынул перо из огня и внимательно осмотрел обгорелые края. У меня мурашки по спине пробежали: я знал, что он вопрошает своего духа о том, что случится со мной в нашей экспедиции. Что ответил дух, сказать не могу, так как Мавово отложил опаленное перо в сторону и, взяв другое, проделал с ним то же, что и с предыдущим. Только на этот раз он назвал имя Мвамвацела, сокращенная форма которого, Вацела, была прозвищем, данным кафрами Стивену Сомерсу. Оно означало «улыбка», и, без сомнения, Стивена так нарекли за улыбчивость и обаяние.

Мавово провел пером через правый из трех костров, внимательно осмотрел и отложил в сторону. Так продолжалось и дальше. Одно за другим он называл имена охотников, начав с себя как со старшего. Мавово проводил пером через костер, символизировавший судьбу упоминаемого охотника, внимательно осматривал перо и откладывал. После этого черный великан, казалось, снова погрузился в сон. Через несколько минут колдун очнулся, зевнул и потянулся, как человек, пробуждающийся от естественного сна.

– Говори! – с превеликим волнением потребовали собравшиеся и закричали наперебой: – Что ты видел? Что слышал? Что сказала тебе змея обо мне? А обо мне?

– Я видел, я слышал, – ответил Мавово. – Моя змея говорит, что путешествие будет очень опасным. Шестеро погибнут от пули, копья или болезни. Другие получат ранения.

– Ох! – воскликнул один из охотников. – Но кто умрет и кто останется в живых? Об этом тебе змея не сказала?

– Да, конечно сказала. Но она велела мне держать язык за зубами, чтобы кто-нибудь из вас не струсил. Кроме того, она сказала мне, что первый, кто станет расспрашивать, будет в числе погибших. Ну, есть у кого вопросы? Задавайте, если хотите.

Странно, но никто ни о чем больше не спросил. Никогда я не видел людей, столь безразличных, во всяком случае внешне, к своему будущему. Все, казалось, были согласны со своей судьбой.

– Змея сказала мне еще кое-что, – продолжал Мавово. – Если среди вас есть трусливый шакал, который думает, что он в числе шести обреченных на смерть и собирается бежать от своей участи, то это бесполезно. Змея укажет мне его и научит, как поступить с ним.

Присутствующие хором заявили, что им в голову не приходило бросать Макумазана. Я убежден, что эти храбрые люди говорили правду и верили в гадание Мавово. Впрочем, обещанная гибель была еще далеко, и каждый из них надеялся попасть в число уцелевших. Кроме того, туземцы в те времена слишком часто видели смерть, чтобы бояться ее.

Один из зулусов предложил возвращать шиллинг, уплаченный за предсказание, ближайшим родственникам погибших.

– Зачем платить за то, что тебе предсказывают смерть? – недоумевал зулус. Это казалось ему бессмысленным.

Колдун взял связку перьев грифа, выбрал перо, поднял его к небу, потом провел им через центр одного из трех костров…

Мавово отнесся к его словам с презрением. Воистину, у этих кафров странное мировоззрение.

– Ханс, твой костер там тоже есть? – шепотом спросил я.

– Нет, баас, – прошелестел он мне на ухо. – Баас считает меня дураком? Если мне суждено погибнуть, я погибну; если суждено выжить, я выживу. Зачем же мне платить шиллинг за то, что покажет время? Кроме того, Мавово берет шиллинги, всех пугает, но толком ничего не говорит. По-моему, это обман. Но вы, баас, и баас Вацела бояться не должны. Вы денег не платили, потому Мавово, хотя он и великий колдун, вам предсказывать не может, ведь его змея бесплатно не работает.

Это замечание казалось вздорным. Однако у меня мелькнула мысль, что ни одна цыганка не станет гадать, если ей не «позолотить ручку».

– Мне кажется, Квотермейн, – лениво начал Стивен, – раз наш друг Мавово знает так много, его, по совету Ханса, следует расспросить о Брате Джоне. Потом расскажете мне, ладно? Я хочу пойти посмотреть кое-что.

Я прошел через маленькие ворота в стене и изобразил удивление, как будто впервые увидел костерки.

– Что, Мавово, опять гадаешь? – спросил я. – Мало неприятностей колдовские обряды принесли тебе в стране зулусов?

– Это так, бабá, – ответил Мавово, звавший меня отцом, хотя был старше меня, – гадание уже стоило мне звания вождя, скота, двух жен и сына. Оно превратило меня в странника, который рад сопровождать некоего Макумазана в неведомые земли, где со мной может случиться многое и даже то, – многозначительно прибавил он, – что случается последним. Но дар есть дар, им надо пользоваться. У тебя, баба́, есть дар стрелять. Разве ты перестанешь стрелять? У тебя есть дар странствовать. Ты перестанешь странствовать? – Мавово взял опаленное перо из кучки, лежавшей около него, и внимательно его осмотрел. – У меня острый слух, баба́, слова доносятся до меня по воздуху. Тебе, кажется, сказали, что мы, бедные кафрские колдуны, не можем предсказывать правильно, если нам не заплатят? Это, пожалуй, правда. Но в колдуне сидит змея, она прыгает над камнем, заслоняющим настоящее, и видит тропинку, которая бежит по горам, по долам, пока не скроется в небесах. Так, на этом пере, опаленном волшебным огнем, я вижу твое будущее, о мой отец Макумазан! Путь твой дальний, очень дальний. – Мавово провел пальцем по всему перу. – Вот странствие, – он смахнул обуглившееся волокно, – вот еще одно, еще и еще, – он убирал одно обуглившееся волоконце за другим. – Вот очень удачный поход, он обогатит тебя. Вот еще одно удивительное странствие, в котором ты увидишь диковинные вещи и встретишь странный народ. Потом… – Он так сильно дунул на перо, что все обуглившиеся волоконца – бородки, как называет их Брат Джон, – осыпались. – Потом останется только шест, из тех, что некоторые люди моего племени втыкают в могилы и называют столбами воспоминаний. О мой отец, ты умрешь в далекой земле, но оставишь после себя великую память, которая проживет сотни лет. Ибо смотри, как крепко это перо, как мало повредил его огонь. Остальные перья – другая история, – прибавил он.

– Да, наверное, – отозвался я. – Будь добр, Мавово, перестань гадать для меня, ведь мне совершенно неинтересно, что со мной станет. Я живу сегодняшним днем и не желаю заглядывать в будущее. В нашей священной книге сказано: «…Довольно для каждого дня своей заботы»[12].

– Да, Макумазан, это хорошее изречение. Некоторые из твоих охотников теперь тоже думают так, хотя час тому назад они совали мне свои шиллинги, чтобы я предсказал им будущее. Ты тоже что-то хочешь узнать. Ведь ты прошел через эти ворота не для того, чтобы потчевать меня мудростью своей священной книги. В чем дело, баба́? Говори скорее, ибо моя змея теряет силу. Она хочет вернуться в свою нору, в потусторонний мир.

– Хорошо, – смущенно ответил я, ибо Мавово обладал необыкновенной способностью угадывать тайные побуждения, – мне хотелось бы знать, что сталось с длиннобородым белым человеком, которого вы, туземцы, называете Догитой. Он должен был ждать здесь, чтобы отправиться вместе с нами в это странствие. Он обещал быть нашим проводником, но мы не можем его найти. Где он и почему его здесь нет?

– Нет ли у тебя, Макумазан, чего-нибудь, принадлежащего Догите?

– Нет, – ответил я, – но постой…

Я вытащил из кармана огрызок карандаша, который получил от Брата Джона и, будучи бережливым, сохранил.

Мавово взял его и тщательно осмотрел, как делал это с перьями. Потом мозолистой ладонью выгреб немного золы из самого большого костра, символизировавшего мою судьбу, размел по земле, выровнял и нарисовал человека. Такие фигурки, сделанные детской рукой, можно видеть на выбеленных стенах. Мавово созерцал изображение с удовлетворением художника. С моря прилетел ветерок и смешал золу, изменив очертания рисунка.

Некоторое время Мавово сидел зажмурившись. Потом открыл глаза, внимательно рассмотрел золу и остатки рисунка, взял лежавшее рядом одеяло и набросил его себе на голову и на золу. Вот он отшвырнул одеяло в сторону и указал на рисунок, который сильно изменился. Теперь при свете луны он больше походил на пейзаж.

– Все ясно, отец, – сказал Мавово деловым тоном. – Белый странник Догита не мертв. Он жив, но болен. Что-то случилось с его ногой, и он не может ходить. Возможно, сломана кость или его укусил дикий зверь. Он лежит в хижине, какие строят себе кафры, только вокруг нее идет веранда, похожая на крыльцо твоего дома. Стены хижины покрыты рисунками. Она находится далеко отсюда, где именно – я не знаю.

– Это все? – спросил я, так как он замолчал.

– Нет, не все. Догита поправляется. Он присоединится к нам в трудную минуту в стране, куда мы направляемся. Вот и все. Плата за это полкроны.

– Ты хочешь сказать, шиллинг? – уточнил я.

– Нет, отец мой Макумазан. Шиллинг платят простые зулусы за предсказание будущего. А за гадание для белых людей, в котором искусны лишь великие колдуны вроде Мавово, надо платить полкроны.

Я протянул ему полкроны и сказал:

– Слушай, дружище Мавово. Я считаю тебя хорошим охотником и бойцом, а вот в гадании ты, по-моему, привираешь. Я убежден в этом, и если Догита присоединится к нам в той стране, куда мы направляемся, да еще в трудную минуту, я подарю тебе свою двустволку, которая тебе так нравится.

В кои-то веки на изуродованном лице Мавово появилась улыбка.

– Тогда дай мне ружье сейчас, баба́, – сказал он, – ибо я его уже заработал. Моя змея не лжет, особенно за полкроны.

Я отрицательно покачал головой и отказал ему учтиво, но твердо.

– Эх, – сказал Мавово, – вы, белые люди, очень умны, вы думаете, что все знаете. Но это не так. От большой учености забываются древние знания. Тысячу тысяч лет назад, когда твоя змея жила в теле черного дикаря вроде меня, ты мог делать и делал то, что делаю я. Сейчас же ты только усмехаешься и говоришь: «Мавово, храбрый в битве, великий охотник, верный человек, становится лжецом, когда дует на обожженные перья или читает письмена ветра на пепле».

– Я не утверждаю, что ты лжешь, Мавово, но говорю, что ты обманут собственным воображением. Человек не может знать того, что от него скрыто.

– Разве это так, о Макумазан, о Бодрствующий в ночи? Разве я, Мавово, ученик Зикали, Открывателя дорог, величайшего из колдунов, в самом деле обманут своим воображением? Разве нет у человека других глаз, кроме тех, которые на лице, чтобы видеть скрытое? Но ты так думаешь, а нам, туземцам, известно, что ты очень мудр. С чего бы мне, бедному зулусу, видеть то, чего не видишь ты? Завтра ты получишь тревожные вести с корабля, на котором мы должны отплыть: там беда, и тебя немедленно призовут на борт, тогда вспомни о нашем разговоре и о том, дано ли человеку видеть скрытое от него во мраке будущего. Ох, ружье твое уже принадлежит мне, хотя ты не хочешь дать его мне сейчас. За то, что ты, Макумазан, считаешь меня обманщиком, я никогда не буду ни дуть на перья, ни читать письмена ветра на пепле для тебя и для всех, кто ест твой хлеб!

Мавово встал, сделал правой рукой прощальный жест, собрал деньги, мешок с лекарствами и удалился в свою хижину на ночлег.

На обратном пути в дом мы встретили старого хромого Джека.

– Баас, – сказал он, – белый вождь Вацела велел передать, что они с поваром Сэмом отправляются на корабль присмотреть за багажом. Сэм только что приходил и увел Вацелу. Сказал, что объяснит все завтра.

Я кивнул и вошел в дом, удивляясь, почему Стивен столь внезапно решил провести ночь на борту «Марии».