Читать книгу По обе стороны горизонта - Генрих Аванесов - Страница 5

Серега встретил меня с распростертыми объятиями как родного, да собственно, так оно и было. За год его предприятие приобрело вес в районе. Директор теперь разъезжал на Волге, правда, не черной, а синей. Черная ему по рангу не полагалась. Бухгалтер и кладовщик обзавелись Москвичами. На производстве теперь платили неплохую зарплату, и сразу нашлись люди, готовые за нее работать. Рыбы было так много, что ее не успевали вывозить. Денежный оборот предприятия вырос до небывалой величины. Стали появляться проверяющие. Они не понимали, как можно руками нескольких человек в обычных, небольших прудах сотворить такое чудо. Директор ублажал их, как мог, и они с большими свертками уезжали кому-то что-то докладывать.

Серега повел меня в цех и показал свою гордость – крупных осетров. Штук двадцать этих красивых рыбин лениво шевелили плавниками в двух огромных и по-прежнему ржавых ваннах. Мало того, что Серега их вырастил, он научился получать от них икру, причем, не однажды, как это делается при вылове, а почти непрерывно, подобно дойке коров. Раз в несколько дней каждую рыбину вытаскивали из ванны, заворачивали в мокрую простыню, и Серега извлекал из нее икру, не нанося повреждений. Как ему это удалось, не знаю, но ежедневные несколько килограммов первосортной икры – не фунт изюма. Директор разрешал своим работникам, в том числе и Сереге, есть ее понемногу, а остальное забирал и куда-то увозил. На работе он теперь бывал ежедневно, даже в выходные. Вот чего добился Серега за этот год.

Выйдя из цеха, я сразу наткнулся на ребят из нашей прошлогодней бригады. Оказалось, что они всю зиму поддерживали контакт с Серегой и нанялись, теперь уже официально, на все лето строить новый откормочный цех. Мне Серега отвел роль инженера, архитектора и прораба – в одном лице.

Я сразу с головой ушел в работу. Делал чертежи, копал землю, замешивал лопатой бетон. Было не до разговоров и не до переживаний. Вечером проваливался в сон, чтобы утром снова приступить к работе. Только, когда мы закончили заливку фундамента, самую тяжелую часть работы, мы устроили себе выходной. Сидя у костра, мы с Серегой разговорились. Я рассказал ему о своих горестях, а он о своих планах. Их у него было много, ими он жил. Как и раньше, он хотел наладить производство рыбы, птицы, мяса на новых принципах в масштабе всей страны, а не одного маленького предприятия.

– Ты видишь, – говорил он, – что мне удалось сделать здесь. И это не предел. То же самое можно сделать и в других областях пищевой промышленности. Никто не хочет в это вдуматься, понять, что я хочу и что могу. Ту же икру можно было бы производить и совсем без рыбы. Она от этого стала бы только лучше. Нас тут посещали великие люди: секретарь горкома партии, секретарь обкома, директора крупных предприятий. Я всем им говорю об этом. Они слушают, кивают головами и уезжают, прихватив с собой рыбки да икорки. Больше им ничего не надо. Только один отказался от подношения – ректор политехнического института. Его студентов мы с тобой в прошлом году сюда на стройку привезли, так они ему обо всем и рассказали. Он сюда по своей инициативе приезжал. Все обошел, обо всем расспросил. Сказал, что будет писать записку в ЦК. Но вот, тоже. Ни слуху ни духу.

Я не знал, чем и как можно помочь Сереге в его стремлении облагодетельствовать человечество. Мне и самому приходилось уже сталкиваться с подобными проблемами. Мало что-нибудь придумать и даже сделать. Надо это еще и пропихнуть сквозь чиновнические рогатки. Может быть, в оборонной промышленности дело обстоит по-другому, но ведь материя едина. Значит, там должно быть все примерно так же, как здесь. Постепенно в голове зрела мысль: а может быть в стране планового хозяйства все должно идти через верхи. Такая модель научно-технического прогресса, по моим понятиям, имела право на существование.

Разговоры разговорами, но надо было работать. Я вел стройку по канонам военного времени. Сразу после заливки фундамента начался монтаж оборудования. Так вводили в строй в войну в Сибири и на Урале эвакуируемые из центральной части России оборонные заводы. Параллельно возводились стены, а на земле вязали стропила. Работая до седьмого пота, я ни на минуту не забывал о Нине. Она все время была рядом со мной, и, если в первые дни я пытался изгнать из себя ее образ, то теперь, наоборот, стремился закрепить его, чтобы сохранить навсегда. Расставание с Ниной уже не терзало меня так сильно, как в первые дни. Теперь она создавала для меня ровный и сильный психологический фон, заставляющий постоянно находиться в движении, в динамике, не дающий расслабиться ни на минуту.

К концу августа стройка была завершена, и, хотя она ни в коем случае не могла быть названа великой, у меня было ощущение, что мне удалось совершить нечто важное, значительное. В конце концов, у всех свои цели, свои возможности и свое предназначение. В маленьких свершениях есть даже свое преимущество. Их может быть много, тогда как великих можно не свершить ни разу.

Вернувшись в Москву, я с первого дня с головой окунулся в учебу и работу. Мой день опять был расписан по минутам, и, если вдруг одна из них оказывалась свободной, я немедленно придумывал себе новое занятие. Десятки разных дел очень органично умещались у меня в голове и непрерывно, днем и ночью обдумывались, постепенно превращаясь в зримые воплощения. Обсуждать любое из них я мог в любой момент, не затрачивая ни секунды на переход от одной проблемы к другой. При этом меня никогда не оставляла мысль, что все мои проблемы, так же, как и их решения – чистой воды ерунда. Может быть, и нужная, но все же мелочь, которую чуть раньше или чуть позже могут сделать другие. Этот дамоклов меч постоянно висел надо мной еще и потому, что все мои нововведения в области всяческой автоматизации практически не внедрялись на реальных производствах. Хотя один случай такого внедрения все же состоялся, причем, там, где его меньше всего можно было ожидать. Речь идет о радаре, который я затеял, в общем-то просто так, для развлечения. Штучка получилась простая, но и возможности у нее были небольшие. С помощью сделанного нами ручного радара можно было измерить скорость автомобиля, но только в том случае, если он ехал почти прямо на тебя. Больше ничего он не мог. Была осень, холода еще не наступили, и мы с ребятами решили вытащить наш прибор на улицу, чтобы испытать его на проезжавших мимо автомобилях. Естественно, собралось множество желающих поглазеть – студенты народ веселый и любопытный. С шутками и прибаутками мы вытащили на улицу пару стульев и, поставив на них вспомогательные приборы, начали мерить скорость проходящих по улице машин, направляя на них антенну радара, похожую на рупор. Водители, не понимая, что происходит, снижали скорость, постепенно образуя затор. Развлекаясь таким образом, мы и не заметили, как около нас остановилась «раковая шейка» – так в то время в народе называли автомашины автоинспекции – бежевые с синей полосой. Из машины вышел лейтенант с явным намерением разогнать нас, но, увидев непонятную аппаратуру, вернулся к машине. Теперь из нее вышел полковник. Мы присмирели, чувствуя, что наш эксперимент может добром не кончиться. Народу вокруг сразу стало меньше, и полковник сразу понял, что разговаривать надо со мной. Понять это было нетрудно, – рупор держал в руках я.

– Что здесь происходит, – властно заговорил он.

В ответ я объяснил, что идет плановый эксперимент по оценке работоспособности нового прибора, предназначенного для измерения скорости автомобилей. Как ни странно, идея его заинтересовала, и он захотел познакомиться с ней поближе. Прибор еще не был откалиброван, и на самом деле мы на тот момент могли с его помощью сказать, что одна машина едет быстрее, а другая медленнее. Но упасть лицом в грязь не хотелось. Я предложил полковнику приказать своему водителю, чтобы тот проехал мимо нас несколько раз с разной, но известной нам скоростью. Полковник послал своих лейтенантов в разные концы улицы, и они вообще остановили на ней движение минут на десять, водитель несколько раз проехал мимо нас так, что мы смогли в первом приближении откалибровать наш радар. Полковник уехал очень довольный, попросив нас на следующий день повторить демонстрацию.

На следующий день в назначенное время улица перед нашим институтом заполнилась «раковыми шейками». Их было десятка полтора. Из некоторых выходили генералы. Очень важные они стояли поодаль, брезгливо поглядывая на нас и на стулья, где мы опять разместили свои приборы. Движение снова перекрыли, и теперь мимо нас проносились «раковые шейки», на которые я направлял радар, а мой приятель называл их скорость. При каждом правильном результате толпа, а студенты, конечно же, ее организовали, взрывалась ревом, как на стадионе при удачном ударе по мячу.

Наконец, самый главный генерал скомандовал отбой, милицейские машины разъехались, и улица снова зажила своей обычной жизнью. Наш полковник задержался. Он сказал, что начальству демонстрация понравилась, и оно будет просить руководство нашего института передать эту очень важную для регулирования уличного движения разработку в промышленность. Так потом и случилось, и я стал невольным инициатором появления в автоинспекции прибора, который много позже превратился в мощное оружие вымогательства взяток у многих поколений автомобилистов. Утешало только одно – такой прибор все равно был бы кем-то когда-нибудь создан, как и все остальное, над чем я тогда работал.

В один из октябрьских, промозглых вечеров, когда события вокруг радара достигли своего пика, в моей квартире раздался телефонный звонок. Я только что вернулся из института и собирался что-нибудь съесть. Звонила мама Сереги. В полном смятении она просила меня срочно приехать. Я забыл про еду и бросился к ней. Серегин отец был уже дома. В полном молчании он собирал небольшой чемодан. Сбивчиво, заливаясь слезами, мама рассказала мне, что два часа назад из Воронежа пришло сообщение, что Серега арестован. За что, почему, когда – неизвестно. Отец едет туда разбираться. Я сказал, что еду тоже. Договорились встретиться на вокзале. Я снова помчался домой собрать вещи и предупредить родителей. Через три часа мы уже ехали в поезде. Билеты были только в общем вагоне, но выбирать не приходилось.

Во второй половине следующего дня мы на такси подъезжали к рыбозаводу. Там никого не было. В доме, где жил Серега, входная дверь была распахнута настежь. Внутри все перевернуто. На полу валялось несколько тетрадей с записями, которые он вел. Я подобрал их. Еще я нашел там несколько старинных книг и рукописей, которые тоже забрал с собой. Оба цеха, старый и новый, тоже были открыты. Я заглянул в них. Оттуда шел тяжелый запах тухлой рыбы. Несколько осетров валялись на полу, обгрызенные то ли собаками, то ли крысами. Трудно было поверить, что еще совсем недавно здесь был идеальный порядок. Кто-то уже начал выламывать оконные рамы. Света не было. Только на прудах кипела жизнь. Несколько браконьеров тащили сеть. По берегам, несмотря на дождь, сидели рыбаки с удочками. Делать здесь было нам уже нечего, и мы на той же машине поехали в городской отдел милиции. Там нам сказали, что все руководство рыбозавода неделю назад было арестовано по обвинению в расхищении социалистической собственности и находится кто в отделениях милиции, кто в следственном изоляторе. Узнать об этом можно будет только завтра, когда будет начальство. Из милиции мы поехали в общежитие политехнического института. Там мне удалось отыскать наших ребят. Они знали о случившемся, но были уверены, что Сереги это не коснулось. Переночевали мы в общежитии, а утром разъехались в разные стороны. Отец Сереги в прокуратуру, а я в институт. Там ребята познакомили меня с несколькими преподавателями, а те помогли попасть на прием к ректору. В первый момент, войдя в его кабинет, я усомнился в успехе своей миссии. Сидящий под портретом Ленина ректор выглядел грозным поборником устоев социалистического общества, которому дела нет до расхитителей его собственности. Это он мне сразу и сказал, когда я объяснил ему цель своего визита. Но он дал себе труд выслушать меня до конца, и его настроение изменилось. Я клялся всеми святыми, что Серега – бессребреник, борец за научную идею, человек далекий от каких бы то ни было материальных интересов. Похоже, мне удалось убедить его помочь хотя бы выяснить ситуацию. Он потянулся к телефонной трубке и начал с кем-то говорить, обращаясь к собеседнику на ты. Что говорил ректор, я слышал. Ответов, естественно, нет, но по выражению его лица мне показалось, что положение не безнадежно. Так и оказалось на самом деле. Положив трубку, ректор посидел минуту молча, как бы решая для себя, рассказывать мне, в чем дело, или нет. Наконец, решился, и я узнал, что говорил он с прокурором города, которого знает с детства. Тот сказал, что директор рыбозавода, бухгалтер и кладовщик с год назад, когда на озерах появилась рыба в большом количестве, начали подторговывать ею в своих интересах. Они усердно раздавали взятки всем, кто мог видеть или мог знать об этом, и до поры до времени все было тихо. Но в город тайно приехали проверяющие из столицы, которым кто-то донес о рыбке и икорке, плавающих по столам чиновников в обход торговой сети. Брать-то, конечно, надо было бы в первую очередь их. Они создали обстановку, в которой злоупотребление стало возможным. Но тогда сажать надо было слишком многих. Вот и взяли только директора с подельниками. А входит ли ваш товарищ в эту преступную группу, пока не известно. Прокурор обещал вызвать следователя, чтобы узнать подробности. Я еду к нему.

Ректор взял меня с собой в машину. Мы доехали до прокуратуры, неподалеку от которой он предложил мне погулять, а сам вошел внутрь. Я спрятался от дождя под козырьком какого-то подъезда и стал ждать. Первое, чего я дождался, это появления отца Сереги. Он вышел из прокуратуры и начал оглядываться по сторонам, видимо, размышляя, что делать дальше. Я подбежал к нему, и, обменявшись информацией, мы вместе стали ожидать дальнейших событий. Его информация совпадала с моей, но не содержала комментариев, которые позволил себе ректор в моем присутствии.

Ждать пришлось долго. Мы продрогли. Наконец, я увидел ректора выходящего из подъезда вместе с милицейским майором. Я подошел и остановился в отдалении. Ректор сделал знак, подтверждая, что видит меня, и продолжил разговор. Затем подозвал меня.

– Разрешите представить, – чуть церемонно начал он, показывая на меня майору, – лучший друг нашего узника. Бросил все, примчался сюда вместе с его отцом. Хорошо иметь таких надежных и самоотверженных друзей. Поезжайте в отделение милиции и освободите его. Да, и помогите им всем взять билеты в Москву на ближайший поезд. Я думаю, они захотят как можно скорее выбраться из города, где сажают за незаконный лов ценных пород рыбы, которая отродясь здесь не водилась.

Когда он произносил эти слова, я поймал его взгляд, в котором читалась явная насмешка. Вместе с отцом Сереги мы сели в автомобиль майора, старенький милицейский газик, и поехали в отделение милиции, где уже неделю находился сам Серега. Майор очень неохотно выполнял возложенную на него миссию. Казалось, что он каждую минуту ждал отмены указания и тянул время, как мог. Сначала мы долго колесили по городу, потом ждали, когда вернется с обеда какой-то лейтенант, потом ждали старшину. Время шло, и майору надоело ждать. Он отдал нам Серегу, который вышел к нам в таком виде и с таким выражением лица, что даже отец мог усомниться в своем родстве с ним. За десяток лет, что я знал Серегу, мне приходилось видеть его больным и здоровым, веселым и грустным, потерянным и одухотворенным, короче, разным. Но о существовании того Сереги, что вышел к нам из отделения милиции, нельзя было и помыслить. В том, что он был грязен и сильно исхудал, ничего удивительного не было. Но к нам вышел циник, сыпавший отборным матом в адрес милиции, власти, всего человечества, о благе которого он всегда так пекся. Развязные манеры, походка, выражения, странный блеск в глазах. Мне кажется, он долго не мог понять, кто мы такие и зачем оказались здесь. Так или иначе, надо было выбираться отсюда. Сколь мог деликатно, я напомнил майору о просьбе ректора помочь нам уехать в Москву. Он сказал, что в машине кончился бензин. Я сделал вид, что хочу позвонить. Он сразу сдался. Мы приехали на вокзал и уже через полчаса держали в руках билеты в Москву.

Несмотря на усталость, я долго не мог уснуть. На нижней полке что-то в полусне бормотал Серега. Поезд немилосердно качало и трясло как в лихорадке. Было ощущение, что мы едем совсем не туда, куда надо, а может, так и было на самом деле. Что-то в мире устроено неправильно. Нет гармонии в жизни, в отношениях. Все непрочно. Торжествует не разум, а глупость, жадность, корысть и случайность. Если так пойдет и дальше, – я не решил, что будет дальше. Сон беспокойный, прерываемый кошмарами и нелепыми ситуациями, суть которых невозможно было понять, поглотил меня.

Москва встретила нас сильным ветром и дождем вперемежку со снегом. Мы разъехались по домам. Я снова погрузился в свои дела и переживания, а Серега опять занял место в бабушкином кресле. Видеть его в нем было не слишком приятно. Просыпались воспоминания о событиях четырехлетней давности, и, хотя аналогия с ними не была полной, многое совпадало. Взлеты и падения, чередующиеся с незавидным постоянством в Серегиной жизни, казалось, стали для него системой. На таком фоне я выглядел счастливчиком. В моей жизни, во всяком случае пока, не было особых успехов, но не было и глубоких разочарований. Сердечные дела тут не в счет.

Стараясь регулярно навещать Серегу и видя его сидящим в кресле в позе сфинкса, я каждый раз с трудом подавлял в себе постепенно нарастающее раздражение. С одной стороны, мне может быть более, чем кому-либо, были понятны причины его депрессивного состояния. С другой – я твердо знал, что физически он абсолютно здоров, а значит, должен сам как можно скорее выйти из этого состояния и перестать, наконец, мучить, в первую очередь, своих родителей. Действительно, его мама раз от разу выглядела все хуже и хуже. Каждый раз, провожая меня до входной двери, она тихонько плакала и жаловалась, что ее Сереженька целыми днями молчит и почти ничего не ест. Я жалел ее и испытывал некоторое неудобство за то, что у меня все в порядке.

Великое сидение продолжалось почти два месяца. В последний за этот период мой визит я не удержался и высказал ему все, что думал по поводу его поведения. Не знаю, подействовали мои слова, или просто прошло уже достаточно времени, но Серега начал выбираться из кокона. Он начал выходить на улицу, а я, пользуясь приближением Нового Года, стал усиленно приглашать его на студенческие вечеринки, на которые сам ходил крайне редко, но что не сделаешь ради друга. Сначала он отнекивался, но я продолжал настаивать, и он, наконец, согласился. Лиха беда начало. Перед Новым Годом мы трижды выезжали с ним в свет, и Серега начал отмякать: шутить, танцевать с девушками, которые буквально вешались ему на шею. Привлекательность ему придавала ладно скроенная фигура, атлетизм, правильная речь, и все это было слегка приправлено легким ореолом мученика. На Серегу клюнула даже первая красавица нашего курса Лена Соловьева. За годы учебы, кажется, все наши ребята по очереди, а то и все вместе влюблялись в нее, но она никого из нас не подпускала близко к своей персоне. Она твердо верила, что встретит своего принца, которого среди сокурсников быть не могло по определению. Похоже, он подошел ей на эту роль, чему я был весьма рад. Зайдя к нему уже в самый канун праздника, чтобы предложить вместе его встретить, я увидел Серегу в выходном костюме у зеркала, где он мучился над завязыванием галстука. Этот элемент мужского гардероба за время его жизни в деревенской глуши был им начисто забыт. Стало ясно, что праздник мы будем отмечать врозь, и это меня только порадовало.

Сразу после Нового Года началась сессия, и я смог навестить Серегу только в двадцатых числах января. Серега был весел, сказал, что начал подыскивать работу. Пора кончать бездельничать. Вот и перед Леной неудобно. Все куда-то спешат, а я с понедельника по пятницу абсолютно свободен. Он созвонился со своими бывшими сокурсниками, которые теперь работали в самых разных местах: в научно-исследовательских институтах, на предприятиях и даже в академии наук. Те наперебой стали приглашать его к себе, знакомили со своими руководителями, давая им самые высокие оценки деловых и научных качеств Сереги. Наконец, Серега сделал свой выбор в пользу одного из самых престижных научных институтов страны, в котором занимались проблемами, составлявшими предмет его собственных интересов. Он написал заявление о приеме на работу. Его подписал директор института. С заявлением, анкетой и трудовой книжкой Серега отправился в отдел кадров, где его ожидал новый удар. Кадровик, прочитав запись в трудовой книжке, сказал, что о приеме на работу не может быть и речи. Там черным по белому было написано, что Серега уволен за халатное отношение к работе и к социалистической собственности. С такой записью и в дворники не берут, а в НИИ можно больше и не соваться. Этот удар буквально уничтожил Серегу. Трудовую книжку он получил по почте из Воронежа накануне и не заглядывал в нее, считая, что это формальный документ, не имеющий особого значения. Естественно, запись в трудовой книжке никак не соответствовала действительному положению дел. Нужно было иметь неисчерпаемую фантазию или непомерную злобу, чтобы приписать эти прегрешения Сереге. Но, что написано пером, не вырубишь топором. Ситуация сложилась патовая. На работу не берут, а по советским законам, если человек здоров и не работает, значит, он – тунеядец. Такого могли выслать из столицы, а то и посадить. Вообще, более дикого несоответствия записи в трудовой книжке самой сущности Сереги нельзя было даже вообразить.

В эти дни, по сути, решался вопрос о жизни и смерти Сереги. Его спасло то, что в отдел кадров он отправился вместе с Леной, и она ждала его на улице у входа в институт. Когда он вышел оттуда, она сразу поняла, что с ним что-то случилось. У нее хватило сил, мужества, любви и терпения, чтобы принять часть удара на себя и тем спасти его от эмоционального взрыва. Она привезла его домой и осталась с ним до тех пор, пока бушевавшие в нем страсти не улеглись, то есть месяца на два. За это время они успели подать заявление в ЗАГС и устроить свадьбу, на которой я был свидетелем. Удар не настиг жертву, но Серега не мог вечно оставаться безработным. С этим надо было что-то делать, но решение все не приходило.

Серегину свадьбу сыграли весело. В его, казавшейся мне всегда большой, квартире вдруг оказалось тесно. Много пели, пили, танцевали, а когда все разошлись, Серега отвел меня в сторонку и произнес странную фразу: «Имей в виду. Я продал душу Дьяволу, и ты вскоре получишь такое предложение».

К утру все устали от веселья, и я не был настроен на серьезный лад. То, что он мне сказал, показалось чушью, и я об этом сразу забыл.