Читать книгу Классические мифы Греции и Рима - Генрих Штолль - Страница 9

Прекрасный юноша Фаэтон, сын бога Солнца Гелиоса и океаниды Климены, вырос у своей матери, в солнечной восточной Эфиопии. Гордясь своим происхождением от бога солнца, Фаэтон как-то осмелился поставить себя вровень со своим ровесником и таким же гордецом Эпафом, сыном Зевса и Ио. Эпаф поднял его на смех и высказал сомнение в его божественном происхождении. Мучимый стыдом и гневом, Фаэтон поспешил к своей матери Климене, бросился к ней на грудь и пожаловался на обиду.

– Дай мне верный знак, – молил он мать, – того, что отец мой – и впрямь бессмертный Гелиос.

Климена подняла руки в небу и, обратив взор свой к светлому солнцу, сказала:

– Этими всевидящими лучами заклинаю тебя: ты – сын Гелиоса; если я тебе лгу, пусть глаза мои в последний раз видят свет солнца! Близко от земли нашей и дом отца твоего; если желаешь, ступай к нему и сам спроси его о своем происхождении.

При этих словах радость объяла юношу, и он тотчас же поспешил он из Эфиопии через горы Инда прямиком на восход солнца. Там, на высокой горе стояли светлые чертоги солнца, окруженные высокими колоннадами, сиявшие в огне золотом и яркими цветными каменьями. Кровля их была из роскошной слоновой кости, серебром блистали створы ворот.

Но драгоценнее самого материала была на воротах лепная работа. Гефест изобразил на них землю, море и небо. В воде видны были боги морские, а на суше – люди и города, леса со зверями и дичью, реки и нимфы; на небе же были изображены блистающие звёзды: шесть созвездий на правой и столько же на левой створке ворот.

По крутой тропинке прибыл туда Фаэтон; великолепными вратами вошел он во дворец отца; но не в силах был вынести яркого солнечного света: он стал в отдалении и увидел Гелиоса. В пурпурной одежде восседает бог на троне, блистающем изумрудами. Справа и слева стоят перед ним день и месяц, год и столетие и, в равных друг от друга расстояниях, часы. А вот и юная, увенчанная цветами Весна, вот и обнаженное Лето, в венке из колосьев, с колосьями в руках, и забрызганная соком винограда Осень, а рядом с нею – седовласая, ледяная Зима.

Как только Гелиос увидел своим всевидящим оком юношу, с удивлением смотревшего на все эти чудеса, он спросил его:

– Что привело тебя сюда, Фаэтон? Чего ищешь, сын мой, в чертогах отца?

А он в ответ:

– Светлый отец мой, если позволишь мне употребить это имя, – на земле сомневаются в том, что я твой сын, – и порочат мать мою. А потому и пришел я спросить у тебя знамения, которым мог бы убедиться в моем происхождении.

Так говорил он.

Тогда Феб снял с головы роскошный, лучезарный венец, ослеплявший очи юноши, подозвал его к себе, обнял и сказал:

– Климена правду сказала; достоин ты назваться сыном моим, и никогда я не отрекусь от тебя. А чтоб не оставалось у тебя сомнения, проси себе любой милости – получишь, клянусь тебе подземными волнами Стикса.

Только произнес Феб эти слова, как Фаэтон стал просить, чтобы отец предоставил ему на один день управление крылатой солнечной колесницей.

Ужаснулся отец и раскаялся в своей клятве; трижды, четырежды покачал он блестящей своей головою и сказал:

– Сын мой, ты заставил меня изречь безумно отважное слово!… Если б я только мог его взять назад, то, признаюсь в этом одном желании я отказал бы тебе. Но я должен тебе его отсоветовать. Твое желание соединено с большой опасностью; далеко не по твоим оно юношеским силам; ты смертен, а то, чего ты желаешь, дело бессмертных. Нет, ты желаешь еще большего, чем дано бессмертным. Только я и могу стоять твердо на оси огненной колесницы; даже властитель Олимпа, десница которого потрясает страшными молниями, не в силах управлять этой колесницей. Путь ее сначала крут, едва могут одолеть его ранним утром кони со свежими силами. Среди неба достигает он страшной выси; даже я со страхом взираю оттуда вниз – на землю и море. К вечеру колесница несется по покатой дороге к морю, и, не правь я твердою рукой, не удержаться бы ей на небе. К тому же подумай, что небо со всеми звездами постоянно вращается, и я должен править навстречу этому круговороту. Неужели ты в силах это сделать? Ты думаешь, быть может, встретить там прекрасные рощи, города, храмы богов? Не встретишь этого. Там животные, страшные видом; там Бык грозит своими рогами, Стрелец луком, Лев своею пастью, Скорпион и Рак[3] своими страшными клешнями. Сын мой, откажись от своего желания, перемкни его на лучшее; перед тобой целый обширный мир со всеми своими благами: требуй их; оставь только это желание, – оно не честь принесет тебе, а кару.

Но напрасны все увещивания отца. Юноша обнимает его и просит, и умоляет, а отец, произнесший святую клятву, должен исполнить желание безумца. Подводит он его к высокой солнечной колеснице, что смастерил и подарил ему Гефест.

Из золота были ось и дышло, и ступицы колес, из серебра – колесные спицы; на ярме блистали ряды хризолитов и драгоценных камней. Пока Фаэтон, вне себя от радости, дивится колеснице, Эос[4] открывает пурпурные врата востока и розами усыпанные чертоги; скрываются звёзды, гонимые денницей – звездою утра[5] и звезда эта сама удаляется с небесной стражи.

Лишь увидел Гелиос, как зарумянились земля и небо, он повелел быстрым орам впрячь коней в колесницу. Проворно исполняют они это: отводят пышущих огнем, амброзией вскормленных коней от яслей и взнуздывают их бренчащей уздою. Священною мазью Гелиос помазал лицо сына, чтоб истребительный огонь не причинил ему боли; с глубоким вздохом, с сердечной болью возлагает он ему на голову лучезарный венец, предчувствуя близкое горе.

– Не гони коней, сын мой, – предостерегает юношу Гелиос, и крепче держи поводья, – кони бегут очень быстро и сами, и стоит большого труда сдержать их. Путь твой идет вкось огромною дугой, а на юге пересекает три пояса неба: ты ясно сможешь различить стезю, оставленную колесами; держись ее, не спускайся ниже и не подымайся слишком высоко. Прочее вручаю судьбе: да будет она благосклонна и позаботится о тебе лучше, чем сам ты. Итак, вперед! Мрак рассеивается; пробуждается день; возьми вожжи иди – есть еще время! – прими совет мой и дай мне самому править колесницей.

Падение Фаэтона

Не слушая слов отца, юноша весело вспрыгивает на колесницу. Четыре крылатых коня дышат огнем; далеко раздается в воздухе их ржанье; нетерпеливо бьют они подковами в сдерживающую их преграду, падает, наконец, преграда, и перед ними – широкое небо. Бодро пробивают кони густой туман; быстро понеслись они. Но колесница слишком легка; ей недостает привычной тяжести: колеблясь из стороны в сторону, несется она по небесным пространствам, подобно кораблю без балласта. Лишь заметили это кони, бешено бросились они в сторону от обычной дороги. Испугался юноша; в отчаянии направляет он коней то в одну сторону, то в другую. С эфирной выси взглянул он на землю и побледнел; задрожали колени, тьма покрыла очи. Тут желал бы он никогда не знать о своем происхождении, никогда не трогать коней отца. Но уже слишком поздно; велико им пройденное пространство, впереди же путь еще длиннее. Не зная, что делать, юноша не решается ни опустить вожжи, ни осадить коней. Не может он назвать их по имени. И вот, объятый страхом, видит он разных чудовищ, страшных небесных зверей. Скорпион грозно простирает к нему свои сильные клешни. В страхе юноша бросает вожжи, и еще стремительней, еще беспорядочней понеслись кони. То высоко подымаются они в эфир, то мчатся низко над самою землей, Задымились опаленные облака, зажглись высоты гор, земля расседается глубокими трещинами, сохнет трава, горят деревья и нивы; гибнут целые города с своими башнями, пламенем объемлются леса, покрывающие склоны гор. Горящий пар, смешанный с пеплом и искрами, охватывает несчастного возницу, и во страхе не знает он, куда мчат его кони.

Тогда-то, думают, у египтян кипучая кровь прилила к коже и вычернила ее навсегда; тогда-то Эфиопия стала песчаной безводной пустыней. Нимфы рек и озер громко рыдают, видя, как кипят и испаряются реки. Нил в ужасе бежит в далекие страны и скрывает – до сих пор неизвестно где – свое начало. Сквозь трещины земли свет проникает в глубины Тартара и вопли теней устрашают Плутона и Прозерпину. Море суживается; там, где было дно морское, теперь – широкое, сухое песчаное поде. Рыбы ищут глубокого дна, а безжизненные тюлени носятся по теплым волнам; сам Нерей[6] и жена его Дорида[7] с дочерьми убегают в глубокие гроты, но и там жар томит их.

Посейдон трижды хотел поднять из волн руки и мрачное лицо свое, но жар заставлял его снова погружаться в волны. Но вот досточимая Теллус[8] поднимает из земли свою опаленную голову и молит Зевса о спасении погибающего мира, и Зевс бросает, наконец, свою молнию в несчастного Фаэтона и пламенем тушит пламя.

Кони вырываются из разбитой колесницы и в страхе разбегаются в разные стороны. Безжизненный упал Фаэтон, и горящая голова его кажется с земли падучей звездою; упал он далеко от родины, в сторону солнечного заката, в волны реки Эридан. Гесперийские наяды схоронили разбитое тело юноши и на могильном камни начертали такую надпись:

Когда Гелиос узнал о бедствии своего сына, впал он в глубокую скорбь, – покрыл свою голову, и целый день – если тому можно поверить – совсем не светило солнце, свет издавало лишь пламя пожаров.

Безутешная Климена долго искала труп сына и нашла, наконец, в чужой земле его могилу. На могиле Фаэтона вместе с Клименой горюют дочери ее, Гелиады, дочери солнца, фаэтонтиды, и четыре месяца оплакивали они милого брата. Совершилось тут дивное чудо. Раз, в то время, как сестры плакали на могиле брата, раздался жалобный крик старшей сестры Фаэтусы: желая пригнуться к земле, почувствовала она, что ноги ее коченеют. Лампетия хочет придти к ней на помощь, но ее удерживает какой-то корень; третья сестра в ужасе хватает себя за голову, но не волосы она рвет на себе, а листья; одна жалуется, что ноги ее срослись в ствол древесный; другая, что руки ее приняли вид зеленеющих ветвей. Пока они с удивлением смотрят на это, кора облекает им ноги и все тело. Остаются одни только уста, и уста эти зовут Климену. Мать спешит то к одной дочери, то к другой, целует их, тщится снять кору с их тела, оторвать молодые ветви, вырастающие у них из рук, – из-под коры и из надломов падают кровавые капли.

«Пощади, о мать, – умоляют они, – не кору ты срываешь, а тело. Прощай!» – восклицают гелиады все вместе, и тут же уста их закрываются корою. Тополями стали они. С тех пор слезы текут с этих деревьев и, сгустившись на ветвях от лучей солнца, обращаются в янтарь. Светлая река принимает в себя блестяшие золотистые слезы и несет их к своему устью… И эти слезные капли становятся украшением девам земли.