Читать книгу Потоп - Генрик Сенкевич - Страница 19

Но Кмициц не выехал ни в этот, ни на следующий день; каждую минуту в Кейданы приходили все более грозные известия. Под вечер прискакал гонец с известием, что полки Мирского и Станкевича идут к гетманской резиденции, чтобы вооруженной силой требовать выдачи своих полковников, что среди них страшное волнение и что высланы депутации во все полки поблизости Кейдан, на Полесье и вплоть до Заблудова с извещением об измене Радзивилла и с призывом соединиться всем для защиты отчизны. Легко можно было предвидеть, что вся шляхта примкнет к взбунтовавшимся полкам и составит силу, против которой трудно будет устоять в неукрепленных Кейданах, тем более что Радзивилл не был уверен во всех бывших у него под рукой полках.

Это изменило все планы гетмана, но, вместо того чтобы ослабить в нем энергию, это, казалось, еще более ее укрепило. Он решил самолично выступить против бунтовщиков во главе верных шотландцев, рейтар и артиллерии и потушить огонь в самом начале. Он знал, что солдаты без командиров – не более чем беспорядочная толпа, которая рассеется при одном его имени.

И он решил не щадить крови и навести страх на все войско, на всю шляхту, на всю Литву, чтобы они и вздохнуть не смели под его железной рукой. Его замыслы должны исполниться и исполнятся.

В этот же день несколько иностранных офицеров поехало в Пруссию с Целью набрать новые полки, а Кейданы кишели вооруженными людьми. Шотландские полки, рейтары, драгуны Харлампа и Мелешки, артиллерия Корфа готовились к походу. Княжеские гайдуки, челядь и местные мещане должны были пополнить, в случае надобности, его силы. Отдан был приказ поспешить с отправкой полковников в Биржи, где держать их было безопаснее, чем в неукрепленных Кейданах. Князь рассчитывал, что ссылка их в такую далекую крепость, где, по договору, должен был быть уже шведский гарнизон, уничтожит надежду на их освобождение и лишит самый бунт всякого основания.

Заглоба, Скшетуские и Володыевский должны были разделить участь остальных.

Был уж вечер, когда в их подземелье вошел офицер с фонарем и сказал:

– Пожалуйте, Панове, за мной!

– Куда? – спросил с беспокойством Заглоба.

– Там будет видно… Скорее, скорее!

– Идем!

Все вышли. В коридоре их окружили солдаты, вооруженные мушкетами. Заглоба волновался все более.

– Надо думать, что нас не повели бы на казнь без покаяния, – шепнул он на ухо Володыевскому, а потом обратился к офицеру: – Позвольте узнать, как ваша фамилия?

– А вам зачем?

– У меня на Литве много родственников, да, кроме того, всегда приятнее знать, с кем имеешь дело.

– Не время теперь представляться, впрочем, только дурак стыдится своего имени. Я – Рох Ковальский, если угодно!

– Достойные люди Ковальские. Мужчины все храбрые солдаты, а женщины добродетельны. Моя бабушка была тоже Ковальская, но, к несчастью, умерла еще до моего рождения. А вы из каких Ковальских? Из «Верушей» или из «Кораблей»?

– Что вы тут ночью ко мне пристаете с расспросами?

– Да ведь вы непременно мой родственник; мы с вами и сложены одинаково. У вас такие же широкие плечи, как и у меня, а я это унаследовал от бабушки.

– Об этом мы в дороге поговорим… Времени еще много.

– В дороге, – повторил Заглоба, и точно камень свалился у него с души. Он вздохнул свободнее и сразу ободрился. – Пан Михал! – шепнул он. – Ну что? Разве не говорил я вам, что с нами ничего не сделают?

Между тем они вышли на двор. Была туманная ночь. Кое-где багровело лишь красное пламя факелов или виднелся тусклый свет фонариков, бросавших неверный свет на группы конных и пеших солдат. Весь двор был запружен войсками. То здесь, то там мелькали копья и дула ружей; слышался топот лошадиных копыт; какие-то всадники переезжали от группы к группе; по-видимому, это были офицеры, отдававшие приказания.

Ковальский остановился с конвоем и узниками перед громадной телегой, запряженной четверкой лошадей, и сказал:

– Садитесь, Панове!

– Здесь уж кто-то сидит, – заметил Заглоба, взбираясь на телегу. – А вещи наши где?

– Вещи под соломой! – ответил Ковальский. – Скорей, скорей!

– А кто здесь? – спросил Заглоба, всматриваясь в темные фигуры, лежащие на соломе.

– Мирский, Станкевич, Оскерко, – отозвались голоса.

– Володыевский, Ян Скшетуский, Станислав Скшетуский, Заглоба, – ответили рыцари.

– Челом, челом!

– Челом! В хорошем обществе мы поедем. А не знаете ли, Панове, куда нас везут?

– Вы едете в Биржи, – ответил Ковальский.

И с этими словами он скомандовал, и пятьдесят драгун окружили телегу, и затем все двинулись в путь.

Узники стали потихоньку разговаривать.

– Нас выдадут шведам! – сказал Мирский. – Этого и нужно было ждать.

– Я предпочитаю сидеть между шведами, чем между изменниками! – ответил Станкевич.

– А я предпочел бы пулю в лоб, – воскликнул Володыевский, – чем сидеть во время этой несчастной войны!

– Ну я с этим не согласен, – возразил Заглоба, – с телеги и из Бирж можно удрать при случае, а с пулей во лбу далеко не уйдешь. Я знал заранее, что на это этот изменник не решится!

– Радзивилл не решится? – сказал Мирский. – Вы, видно, приехали издалека. Если он задумал кому отомстить, то того уж можно хоронить: я не помню случая, чтобы он когда-нибудь простил малейшую вину.

– А все-таки он не посмел поднять на меня свою руку, – ответил Заглоба. – Кто знает, не мне ли вы обязаны своим спасением?

– А это почему?

– Крымский хан очень меня полюбил за то, что я, будучи у него в плену, открыл заговор, посягавший на его жизнь. Наш милостивый король, Ян Казимир, меня тоже очень любит. Потому и понятно, что этот чертов сын, Радзивилл, побоялся меня тронуть, чтобы не вооружить их против себя. Они бы его нашли и на Литве.

– Что за глупости! Он ненавидит короля, как черт святую воду, и если бы только знал, что вы его любимец, вам бы несдобровать, – возразил Станкевич.

– А я думаю, – сказал Оскерко, – что гетман сам не хотел пятнать рук нашей кровью, боясь еще большего мятежа, но уверен, что этот офицер везет шведам приказ, чтобы нас тотчас же расстреляли.

– Ой! – воскликнул Заглоба.

Все на минуту умолкли. Между тем телега с пленными и с конвоем въехала на кейданский рынок. Город уже спал, в нем уже не было огней, лишь собаки злобно лаяли на проезжавших и проходивших путников.

– Все равно, – наконец отозвался Заглоба. – Мы хоть выиграли время, а там… может быть, какая-нибудь счастливая мысль и осенит нас.

Тут он обратился к старым полковникам:

– Вы, панове, еще меня не знаете, но спросите моих товарищей; они вам скажут, что, в каких бы переделках я ни бывал, мне всегда удавалось выпутаться из беды. Скажите, что это за офицер конвоирует нас? Нельзя ли его убедить оставить изменника и перейти на нашу сторону?

– Это Рох Ковальский, – ответил Оскерко. – Я его знаю. Вы с таким же Успехом могли бы убеждать его лошадь; я даже не знаю, кто из них глупее.

– Как же он попал в офицеры?

– Он был у Мелешки знаменщиком, а для этого большого ума не надо.

В офицеры он попал потому, что понравился князю за необыкновенную силу. Он легко ломает подковы и борется с медведем.

– Он такой силач?

– Мало того что силач; он, если ему начальник прикажет разбить лбом стену, не задумываясь, бросится исполнять приказание. Ему велено отвезти нас в Биржи, и он отвезет, хоть бы земля должна была расступиться под его ногами.

– Скажите на милость! – воскликнул Заглоба. – Ну и решительный малый!

– Решительность его равна его глупости! Кроме того, в свободное время он если не ест, то спит. Раз он проспал в цейхгаузе сорок восемь часов, а когда его разбудили, то зевал так, точно провел без сна несколько суток.

– Мне страшно нравится этот офицер, – ответил Заглоба. – Я всегда люблю знать, с кем имею дело!

А потом, обратившись к Ковальскому, он сказал покровительственным тоном:

– Подойдите ко мне, мосци-пане!

– Зачем? – спросил Ковальский, поворачивая лошадь.

– Нет ли у вас горилки?

– Есть.

– Так давайте сюда.

– Как так – давайте?

– Видите ли, мосци-Ковальский, если бы это было запрещено, то вам было бы приказано не давать, а так как вам ничего не сказали, значит, давайте!

– Гм… – проворчал изумленный пан Рох. – Вы, кажется, хотите меня принудить?..

– Я вас не принуждаю, но если дозволено, то почему бы не помочь родственнику, а тем более старшему; ведь, женись я на вашей матери, я бы мог быть вашим отцом.

– Какой вы мне родственник?

– Есть два рода Ковальских. У одних Ковальских в гербе козел с поднятой задней ногой, и они называются «Верушами», у других корабль, на котором их предок приехал из Англии в Польшу, и они называются «Кораблями», к ним принадлежу и я со стороны бабушки.

– Неужели? Значит, вы на самом деле мой родственник?

– А разве вы «Корабль»?

– «Корабль».

– Моя кровь, клянусь Богом! – воскликнул Заглоба. – Как я рад, что мы встретились, ведь я, собственно, приехал сюда, на Литву, к Ковальским, и хоть я под арестом, а ты на лошади и на свободе, но я с удовольствием прижал бы тебя к своей груди: родная кровь, ничего не поделаешь!

– К несчастью, я вам ничем помочь не могу. Мне велено отвезти вас в Биржи, и я должен вас отвезти. Родство родством, а служба службой.

– Называй меня дядей, – сказал Заглоба.

– Вот вам, дядя, горилка! – сказал Рох. – Это дозволено.

Заглоба взял манерку и с наслаждением выпил. Минуту спустя приятная теплота распространилась по его телу, он повеселел и стал как будто лучше соображать.

– Слезай-ка ты с лошади, – сказал он Роху, – и садись ко мне в телегу: поболтаем немного. Мне хочется узнать кое-что о моих родственниках. Я почитаю дисциплину, но ведь это тебе не запрещено.

Ковальский подумал с минуту.

– Мне этого не запретили, – сказал он наконец.

И вскоре он сидел или, вернее, лежал рядом с Заглобой, который сердечно его обнимал.

– Как же твой старик поживает? Как, бишь, его зовут?.. Совсем забыл…

– Тоже Рох.

– Верно! Рох родил Роха! Это по Писанию. Ты должен своего сына также назвать Рохом, чтобы не изменить семейным традициям. Ты женат?

– Конечно, женат! Я Ковальский, а это – пани Ковальская, и другой не хочу.

С этими словами он поднес к самому лицу Заглобы тяжелую драгунскую саблю и повторил:

– Другой не хочу!

– Правильно! – воскликнул Заглоба. – Ты мне очень нравишься, Рох, сын Роха. Настоящий солдат тот, у которого такая жена, как у тебя; притом скорее она овдовеет, чем ты! Жаль, что у тебя от нее не будет маленьких Рохов; по всему вижу, что ты парень с мозгами, и было бы очень прискорбно, если бы такой род вымер.

– Ну вот еще! – ответил Ковальский. – Нас шесть братьев.

– И все Рохи?

– Вы угадали, дядюшка: у каждого из нас если не первое, то второе имя Рох, ведь это наш патрон.

– Ну тогда выпьем еще!

– Я не прочь!

Заглоба пригубил из манерки, но не выпил всего, а передал ее офицеру и прибавил:

– До дна, до дна! Жаль, что я не могу тебя разглядеть! – продолжал он. – Ночь такая темная, нельзя собственных пальцев узнать. Послушай, Рох, куда это собираются войска из Кейдан!

– На бунтовщиков.

– Один Бог может знать, кто бунтовщик: ты или они?

– Я бунтовщик? А это как же так? Что гетман мне приказывает, то я и делаю.

– Но гетман не делает того, что ему приказывает король; ведь король, наверно, не приказывал ему соединяться со шведами. Я думаю, что и ты предпочел бы драться со шведами, чем отдавать в их руки меня, своего родственника?

– Пожалуй, что так, но служба прежде всего!

– И пани Ковальская тоже бы это предпочла! Я ее хорошо знаю. Между нами говоря, гетман изменил королю и отчизне. Ты этого никому не говори, но это так! И те, кто служит ему, тоже бунтовщики.

– Мне и слушать этого не годится. У гетмана свое начальство, а у меня свое, и Бог накажет меня, если я его ослушаюсь. Это была бы неслыханная вещь!

– Правильно. Но послушай: если бы, к примеру, ты попал в руки этих бунтовщиков, то и я был бы свободен, и ты не виноват: ведь «один в поле не воин»! Жаль только, что я не знаю, где они стоят, но ты, верно, знаешь… И если бы ты захотел… мы могли бы поехать в ту сторону.

– Что такое?

– Да просто поехать к ним! Ты не был бы виноват, если бы они нас отбили. Уж во всяком случае твоя совесть была бы чиста в отношении своего родственника, а ты и сам, вероятно, знаешь, что иметь родственника на совести – это большой грех.

– Не говорите мне больше об этом! Не то я сейчас сойду с телеги и сяду на коня! Не я буду отвечать перед Богом, а гетман. Пока я жив, ничего из этого не выйдет!

– Ну, делать нечего! – сказал Заглоба. – Спасибо за откровенность, хотя я раньше был твоим дядей, чем Радзивилл твоим гетманом. А понимаешь ты, что значит дядя?

– Дядя, значит, дядя.

– Ответ твой очень остроумен, но знаешь ли ты, что если у кого-нибудь нет отца, то, по Писанию, он должен слушаться дяди. Тогда его власть равняется родительской, коей грех не повиноваться. В дяде течет та же кровь, что и в матери. Я, правда, не брат твоей матери, но, должно быть, моя бабушка была тетушкой твоей бабушки; во мне совмещается власть нескольких поколений. Все люди смертны, а потому власть от одних переходит к другим, и ни гетман, ни король не могут заставить ей противиться. Может ли, например, великий или полевой гетман заставить не только шляхтича, но даже простого мужика поднять руку на отца, мать, на деда или на старую слепую бабушку? Ответь мне на этот вопрос, Рох!

– Что? – спросил сонным голосом Ковальский.

– На старую слепую бабушку? – повторил Заглоба. – Кто бы в таком случае хотел жениться, иметь детей и дождаться внуков?

– Я Ковальский, а это пани Ковальская! – бормотал сквозь сон офицер.

– Если хочешь, пусть так и будет, – ответил Заглоба. – Пожалуй, и лучше, что у тебя не будет детей, меньше дурней будет на свете! Как думаешь, Рох?

Заглоба приложил к нему ухо, но не услышал уже никакого ответа.

– Рох, Рох! – окликнул его тихо Заглоба. Рох спал как убитый.

– Спишь?.. – пробормотал Заглоба. – Ну, подожди… Я вот сниму с тебя этот железный горшок, а то тебе неудобно, и расстегну плащ, чтобы с тобой не приключилось удара. Я был бы плохим родственником, если бы не заботился о тебе.

И руки Заглобы стали шарить около головы и шеи Ковальского. На возу все спали глубоким сном; солдаты тоже качались на седлах, ехавшие впереди слегка напевали, всматриваясь в дорогу, так как ночь была темная.

Вдруг солдат, ехавший позади телеги, увидел плащ и блестящий шлем своего офицера. Ковальский, не останавливая телеги, кивнул, чтобы ему подали лошадь.

Спустя минуту он уже был на лошади.

– Мосци-комендант, а где мы будем кормить лошадей? – спросил вахмистр, подъехав к нему.

Рох не ответил ни слова и, миновав конвойных, исчез во мраке. Вскоре быстрый топот лошадиных копыт донесся до слуха драгун.

– Куда это наш комендант поскакал? – спрашивали друг друга солдаты.

– Должно быть, хочет посмотреть, нет ли поблизости корчмы. Время бы дать отдых лошадям.

Между тем прошло полчаса, прошел час, два, а Ковальский не возвращался. Лошади совсем устали и едва тащились.

– Поезжайте-ка догоните коменданта и скажите, что лошади еле ноги волочат.

Один из солдат поехал исполнить приказание, но через час вернулся один.

– Коменданта и след простыл, – сказал он. – Должно быть, уехал куда-нибудь далеко!

– Ему хорошо, – ворчали с недовольством солдаты, – он целый день спал, да и теперь выспался на возу, а ты тащись всю ночь без отдыха.

– Отсюда в двух шагах корчма, – ворчал посланный, – я думал, что найду его там, а там его нет! Куда его черти понесли?

– Остановимся и без него, коли так, – сказал вахмистр. – Нужно отдохнуть.

И они остановились перед корчмой. Солдаты сошли с лошадей, одни из них пошли стучаться в двери, другие стали отвязывать вязанки сена, чтобы хоть с рук покормить лошадей.

Узники, услышав шум, тоже проснулись.

– Куда это мы приехали? – спросил Станкевич.

– Впотьмах трудно разобрать, – ответил Володыевский, – тем более что мы не к Упите едем.

– Но ведь из Кейдан в Биржу надо ехать через Упиту? – спросил Ян Скшетуский.

– Конечно. Но там мой полк, и князь велел ехать по другой дороге. Сейчас же за Кейданами мы свернули на Данов и Кроков, а оттуда, верно, поедем на Бейсаголу и Шавли. Это немного не по дороге, но зато Упита и Поневеж останутся в стороне.

– А пан Заглоба спит себе сном праведника, – заметил Станислав Скшетуский, – вместо того чтобы придумать какой-нибудь выход, как обещал.

– Пусть спит… Должно быть, его утомил разговор с этим болваном комендантом. Видно, ни к чему не привели его красноречивые уверения в родстве между ними. Кто для отчизны не изменил Радзивиллу, тот ему не изменит и ради дальнего родственника.

– А разве они в самом деле родственники? – спросил Оскерко.

– Такие же, как и мы с вами, – ответил Володыевский. – Но где же пан Ковальский?

– Должно быть, в корчме.

– Я хотел у него просить разрешения пересесть на какую-нибудь лошадь: у меня ноги затекли, – сказал Мирский.

– Он, наверное, на это не согласится, – возразил Станкевич, – в темноте легко улизнуть незаметно. А как догнать?

– Я дам ему рыцарское слово, что не удеру, а кроме того, скоро и светать начнет.

– Послушай, где ваш комендант? – спросил Володыевский у стоящего вблизи драгуна.

– А кто его знает.

– Как так: кто знает? Если я тебе приказываю его позвать, так зови.

– Мы, пане полковник, сами не знаем, где он, – ответил драгун, – как Уехал ночью, так и до сих пор не возвращался.

– Скажи ему, когда он вернется, что мы хотим с ним говорить.

– Слушаюсь! – ответил солдат.

Пленные замолчали.

Время от времени слышалось только их громкое позевывание; рядом лошади жевали сено. Солдаты, сторожившие телегу, дремали, другие болтали между собой или закусывали, чем бог послал, так как корчма оказалась необитаемой.

Вскоре и ночь стала бледнеть; на востоке появилась светлая полоса, звезды понемногу стали меркнуть, а затем крыша корчмы и деревья перед корчмою словно покрылись серебром. Немного погодя можно было уже различить лица, желтые плащи и блестящие шлемы.

Володыевский зевнул наконец, открыл глаза и взглянул на спящего Заглобу; вдруг он вскочил и вскрикнул:

– А чтоб его! Панове! Панове! Посмотрите, ради бога!

– Что случилось? – спросили полковники, открывая глаза.

– Посмотрите, посмотрите! – кричал Володыевский.

Пленники взглянули, куда указывал Володыевский, и остолбенели: под буркой в шапке Заглобы спал сном праведным Рох Ковальский. Заглобы в телеге не было.

– Удрал! Ей-богу, удрал! – воскликнул Мирский, оглядываясь по сторонам, точно не веря собственным глазам.

– Снял шлем и плащ с этого дурака и удрал на его же лошади!

– Ну и хитер! Чтоб его разорвало! – сказал Станкевич.

– Как в воду канул.

– Он исполнил свое обещание, что придумает что-нибудь!

– Только его и видели!

– Панове, – сказал Володыевский, – вы его не знаете, но я готов поклясться, что он и нам придет на помощь. Я не знаю как, но уверен в этом.

– Ей-богу, собственным глазам не верю! – сказал Станислав Скшетуский.

Но вот и солдаты узнали, в чем дело, и подняли страшную суматоху. Все подбегали к телеге и таращили глаза на своего спящего коменданта, одетого в бурку из верблюжьего сукна и в рысью шапку.

Вахмистр начал его трясти без всякой церемонии:

– Мосци-пане комендант! Мосци-пане комендант!

– Я Ковальский, а это пани Ковальская! – бормотал Рох.

– Мосци-комендант, пленный удрал! Ковальский вскочил и открыл глаза.

– Чего тебе?

– Удрал тот толстый шляхтич, с которым вы разговаривали.

– Не может быть! – крикнул испуганным голосом Ковальский. – Как это? Как удрал?

– В вашем шлеме и плаще: ночь была темная, солдаты его не узнали.

– Где моя лошадь? – крикнул Ковальский.

– Нету… шляхтич на ней-то и уехал.

– На моей лошади?

– Да.

Ковальский схватился за голову и воскликнул:

– Господи Иисусе! Затем прибавил:

– Давайте мне сюда этого подлеца, который ему дал лошадь.

– Мосци-комендант, солдат не виноват. Ночь была темная, хоть глаз выколи, а на нем был ваш плащ и шлем. Он проехал мимо меня, и я его тоже не узнал. Не садись вы на телегу, ничего такого и не могло бы случиться!

– Бей меня! Бей меня! – кричал несчастный офицер.

– Что прикажете делать, мосци-комендант?

– Ловите его!

– Это невозможно! Он ведь на вашей лошади уехал, а это одна из лучших. Наши лошади страшно устали, кроме того, он удрал уже давно. Мы его не можем догнать.

– Ищи ветра в поле! – сказал Станкевич.

Тогда Ковальский накинулся на пленных:

– Это вы помогли ему удрать! Я вас!..

И он сжал кулаки и стал приближаться к ним. Вдруг Мирский сказал грозно:

– Не кричите и помните, что говорите со старшими!

Ковальский вздрогнул и машинально вытянулся в струнку; его значение, в сравнении с значением Мирского, равнялось нулю, да и остальные пленные стояли выше его как по чинам, так и по происхождению.

– Куда вам приказали нас везти, туда и везите, но голоса не возвышайте, ибо завтра же можете попасть под нашу команду! – прибавил Станкевич.

Рох вытаращил глаза и молчал.

– Ну и оболванились же вы, пане Рох, – сказал Оскерко. – А что касается того, будто мы помогли ему удрать, то это глупость, каждый из нас прежде всего помог бы самому себе! Никто тут не виноват, кроме вас. Слыханная ли вещь, чтобы комендант позволил удрать своему пленному в своем плаще, в своем шлеме и на своей лошади.

– Старая лиса провела молодую! – сказал Мирский.

– Иезус, Мария, у меня и сабли нет! – крикнул Ковальский.

– А вы думали, что ему сабля не нужна? – сказал, улыбаясь, Станкевич. – Справедливо заметил пан Оскерко, что вы оболванились… У вас, верно, были и пистолеты?

– Были… – точно не сознавая того, что происходит, ответил Ковальский. Вдруг он схватился обеими руками за голову и крикнул страшным голосом:

– И письмо князя-гетмана к биржанскому коменданту. Что я теперь, несчастный, буду делать? Я пропал навек! Остается только пуля в лоб!

– Это вас не минует! – возразил Мирский. – Как же вы теперь повезете нас в Биржи? Что будет, если вы скажете, что привезли нас как пленных, а мы, как старшие вас чинами, скажем, что арестовать нужно вас! Кому комендант скорее поверит? Неужели вы думаете, что шведский комендант задержит нас только потому, что пан Ковальский его об этом попросит?

– Пропал я! Пропал! – стонал Ковальский.

– Пустяки! – утешал его Володыевский.

– Что нам делать, мосци-комендант? – спрашивал вахмистр.

– Убирайся ко всем чертям! – крикнул Ковальский. – Разве я знаю, что делать и куда ехать?

– Ехать в Биржи! – посоветовал Мирский.

– Поворачивай в Кейданы! – крикнул Ковальский.

– Не будь я Оскерко, если вас там сейчас же не расстреляют! Как же вы покажетесь на глаза князю? Ведь вас ждет там позор и пуля в лоб!

– Я большего и не стою! – воскликнул несчастный офицер.

– Глупости, пане Рох! Мы одни можем вас спасти, – сказал Оскерко. – Вы знаете, что мы за князя готовы были идти в огонь и в воду. За нами было немало и других заслуг. Мы не раз проливали кровь за отчизну и никогда от этого не откажемся; но гетман изменил отчизне, изменил королю, коему мы поклялись в верности. Неужто вы думаете, что нам легко было идти против гетмана и против дисциплины? Но кто на стороне гетмана, тот против короля и Речи Посполитой. Поэтому мы бросили ему под ноги булавы. И кто это сделал? Не я один, но лучшие и умнейшие люди! Кто при нем остался? Негодяи! Вы хотите опозорить свое имя? Хотите быть изменником? Спросите собственную совесть, что надо делать: остаться на стороне изменника Радзивилла или идти с теми, кто готов пожертвовать ради отчизны последней каплей крови?

Слова эти, казалось, произвели сильное впечатление на Ковальского. Он вытаращил глаза, открыл рот и, после некоторого молчания, сказал:

– Чего вы, Панове, от меня хотите?

– Чтобы вы вместе с нами шли к воеводе витебскому, который стоит на стороне отчизны.

– Да ведь мне велено отвезти вас в Биржи.

– Вот и разговаривай с ним после этого! – воскликнул с нетерпением Мирский.

– Мы хотим, чтобы вы нарушили приказ и шли с нами, понимаете ли вы наконец? – крикнул Оскерко, потеряв терпение.

– Вы можете говорить что угодно, но из этого ничего не выйдет. Я солдат и должен повиноваться гетману. Если он грешит, то он ответит перед Богом, а не я! Я человек простой, чего рукой не сделаю, того и голова не рассудит! Знаю одно: что я должен во всем его слушаться.

– Делайте как знаете! – крикнул, махнув рукой, Мирский.

– Я уж и теперь нарушил приказ, ибо велел возвращаться в Кейданы, вместо того чтобы везти вас в Биржи; но меня одурачил этот шляхтич. И это называется родственник! У него совести нет! Из-за него я должен лишиться не только княжеской милости, но и жизни! Но будь что будет, а вы должны ехать в Биржи.

– Нечего терять попусту время! – сказал Володыевский.

– Поворачивать в Биржи, черти! – крикнул Ковальский драгунам.

И они повернули.

Комендант приказал одному из солдат сесть в телегу, а сам взял его лошадь и поехал рядом с пленными, не переставая бормотать:

– Родственник – и так меня подвел!

Узники, хоть и озабоченные своей судьбой, не могли все же удержаться от смеха, и Володыевский наконец сказал:

– Утешьтесь, пане Ковальский, не такие, как вы, но даже и сам Хмельницкий не раз попадался ему на удочку. В этом отношении равных ему нет!

Ковальский ничего не ответил, он лишь поотстал немного от телеги, чтобы избежать насмешек. Впрочем, ему было стыдно и перед собственными солдатами, и он был так убит, что на него жаль было смотреть.

Между тем полковники говорили о Заглобе и его волшебном исчезновении.

– Странная вещь, право, – говорил Володыевский, – нет такого затруднительного положения, из которого этот человек не сумел бы выкарабкаться. Где нельзя взять силой и храбростью, он берет хитростью. Другие теряются, когда у них смерть висит над головою, а у него в это время голова работает, как никогда. В случае нужды, он храбр как Ахиллес, но предпочитает идти по стопам Улисса.

– Не хотел бы я его караулить, будь он даже закован в кандалы, – сказал Станкевич. – Было бы еще полбеды, если бы только удрал, но ведь он, кроме того, Ковальского на смех подымет.

– Еще бы, – сказал Володыевский, – он теперь до смерти не забудет Ковальского. А уж не дай Бог попасться ему на язык, острее языка нет, вероятно, во всей Речи Посполитой. При этом он обычно не щадит красок в своих повествованиях, и слушатели просто помирают со смеху.

– Но в случае нужды, вы говорите, он и саблей умеет работать? – спросил Станкевич.

– Как же! Ведь он на глазах всего войска зарубил Бурлая под Збаражем.

– Клянусь Богом, – воскликнул Станкевич, – я таких еще не видывал!

– Теперь он тоже оказал немалую услугу тем, что увез письмо князя; кто знает, что там было написано. Сомневаюсь, чтобы шведский комендант поверил нам, а не Ковальскому! Мы едем как пленные, а он командует конвоем. Но во всяком случае, там не будут знать, что с нами делать. И мы останемся живы, а это главное.

– Я ведь просто пошутил, чтобы еще более сконфузить Ковальского, – сказал Мирский. – Но нам нечего особенно радоваться, если даже пощадят нашу жизнь! Все складывается так ужасно, что лучше умереть. Зачем мне, старику, смотреть на все эти ужасы!

– Или мне, человеку, который помнит другие времена? – прибавил Станкевич.

– Вы не должны так говорить: милосердие Божье сильнее злобы людей; Господь может послать нам свою помощь, когда мы меньше всего ее ждем.

– Святая истина говорит вашими устами! – сказал Ян Скшетуский. – Конечно, нам, служившим под начальством князя Еремии, тяжело теперь жить, мы привыкли к победам. Но если Бог пошлет нам настоящего вождя, на которого можно было бы положиться, то мы еще послужим родине.

– Каждый из нас готов будет сражаться день и ночь! – воскликнул Володыевский.

– В том-то все несчастье! – сказал Мирский. – Каждый ходит во мраке и не знает, что делать. Меня так мучит то, что я не мог не бросить князю под ноги булаву и стал зачинщиком бунта. Когда я вспомню об этом, у меня остатки волос дыбом встают на голове. Но что же было делать ввиду явной измены? Счастлив тот, кому не пришлось искать в душе ответов на все эти страшные вопросы!

– Господи милосердный, пошли нам истинного вождя! – воскликнул Станкевич, подняв глаза к небу.

– Говорят, что воевода витебский честнейший человек, – заметил Станислав Скшетуский.

– Это верно, – ответил Мирский, – но он не гетман, и, пока ему король не пожалует этого титула, он может вести военные действия только на собственный страх. Я уверен, что он не перейдет ни к шведам, ни к кому бы то ни было!

– А Госевский, гетман польный, в плену у Радзивилла!

– Вот тоже прекрасный человек, – воскликнул Оскерко. – Когда я узнал об его аресте, то меня точно кольнуло какое-то недоброе предчувствие.

Пан Михал на минуту задумался, а потом стал рассказывать:

– Когда я после сражения под Берестечком удостоился чести быть приглашенным на обед нашим милостивым королем, я познакомился там с паном Чарнецким, в честь коего и устроено было торжество. Король, выпив слегка, стал обнимать Чарнецкого и наконец сказал: «Я уверен, что если даже все меня покинут, то и тогда ты останешься со мной!» Я собственными ушами слышал эти его пророческие слова. Чарнецкий от волнения почти не мог говорить и все повторял: «До последнего издыхания!» И король заплакал.

– Кто знает, не сбылись ли его предсказания? – вздохнув, сказал Мирский.

– Должно быть, нет человека во всей Речи Посполитой, который бы не произносил имени Чарнецкого!

– Говорят, что татары, которые сражаются вместе с Потоцким против Хмельницкого, так его любят, что без него не хотят никуда идти.

– Это верно, – подтвердил Оскерко. – Я слышал это еще в Кейданах – у князя; все мы тогда расхваливали Чарнецкого до небес, но князю, по-видимому, это не нравилось: он поморщился и наконец сказал: «Это королевский обозный, но с таким же успехом он мог бы быть у меня в Тыкоцине подстаростой».

– Должно быть, его зависть мучила!

– Известное дело, преступление не выносит света добродетели!

Так разговаривали друг с другом пленные; затем разговор их снова перешел на Заглобу. Володыевский уверял всех, что они могут быть уверены в его помоши: этот человек неспособен покинуть друзей в несчастии.

– Я уверен, – сказал он, – что он уехал в Упиту, найдет там моих людей, если только их не разбили или насильно не увели в Кейданы, возьмет их с собой и будет спешить к нам на помощь; вот разве только они не послушают, но этого я от них не ожидаю: в моем полку почти исключительно ляуданцы, а они меня любят.

– Но ведь это давние радзивилловские друзья, – заметил пан Мирский.

– Правда, но лишь только они узнают об измене гетмана, об аресте пана Госевского, Юдицкого и всех нас, то, наверное, переменят о нем свое мнение. Это все честная шляхта, а Заглоба передаст им все это так, как не сумеет никто другой.

– Ну а нам-то что?! – воскликнул Станислав Скшетуский. – Ведь мы тогда будем в Биржах.

– Ни в коем случае. Чтобы миновать Упиту, мы делаем крюк, а из Упиты туда прямая дорога. Если бы даже мы выехали двумя днями раньше, то и тогда они бы нас опередили. Теперь мы едем на Шавли и лишь оттуда свернем к Биржам, а надо вам знать, что оттуда в Биржи ближе, чем из Шавель.

– Конечно, ближе, – согласился Мирский, – и дорога лучше.

– Вот видите! А нам еще до Шавель далеко.

И действительно, только под вечер они увидели гору, известную под названием «Салтувес калнас», под которой расположены были Шавли. По дороге они заметили, что во всех деревнях и местечках чуялась какая-то тревога. По-видимому, известие о переходе гетмана на сторону шведов разнеслось по всей Жмуди… Кое-где расспрашивали солдат, правда ли, что край вскоре будет занят шведами? Местами им встречались массы крестьян, покидавших свои пепелища и уезжавших со своими женами и детьми в глушь лесов. У иных из них был очень воинственный и грозный вид, так как они принимали драгун за неприятелей. В шляхетских «застенках» прямо спрашивали, кто они и куда едут; а когда Ковальский вместо ответа кричал: «Давать дорогу», то не обходилось без криков и угроз, и лишь ружья, взятые наперевес, открывали дорогу.

Большая дорога, ведущая из Ковны на Шавли и Митаву, была запружена крестьянскими телегами и шляхетскими возами, в которых шляхта ехала семьями, желая скрыться от неприятеля в курляндских владениях. В самых Шавлях войска не было, но зато в них пленные полковники в первый раз увидели шведский отряд, из двадцати пяти рейтар, высланный на разведки. За ними бежали толпы евреев и мещан; с неменьшим любопытством осматривали их и полковники, особенно Володыевский, не видавший их ни разу в жизни; он смотрел на них так, как волк смотрит на стадо овец, и шевелил усиками.

Ковальский подъехал к шведскому офицеру, сказал, кто он, куда едет, кого везет, и просил соединиться с ним для безопасности. Но офицер ответил, что им велено разузнать о состоянии края, а следовательно, он не может терять времени и ехать назад; кроме того, он уверил Ковальского, что дорога совершенно безопасна, ибо всюду можно встретить небольшие отряды шведов, и что некоторые из них вызваны в Кейданы. Отдохнув до полуночи и покормив лошадей, Рох должен был без посторонней помощи отправиться дальше. Из Шавель он повернул на восток, через Югавишкели и Посволь, чтобы выбраться на проезжую дорогу, ведущую из Упиты в Поневеж.

– Если Заглоба придет нам на помощь, – сказал на рассвете Володыевский, – то, всего вернее, мы встретим его на этой дороге.

– Может быть, он где-нибудь нас уже поджидает, – заметил Станислав Скшетуский.

– И я так думал, пока не увидел шведов, – прибавил Станкевич, – но теперь ясно, что для нас спасения нет.

– На то он и Заглоба, чтобы обойти их или провести, и он это сделает.

– Но он не знает местности.

– Но ляуданцы знают, они по этой дороге возят в Ригу пеньку и деготь.

– Шведы, должно быть, уже заняли все местечки около Бирж.

– А какие прекрасные солдаты те, которых мы видели в Шавлях, нужно отдать им справедливость! – сказал маленький рыцарь. – Все как на подбор… А вы заметили, какие у них прекрасные лошади?

– Это очень сильные лошади, инфляндские, – прибавил Мирский. – Наши гусары и панцирные товарищи всегда покупают таких, наши очень мелки!

– Вы лучше скажите, что у них превосходная пехота, а конница совсем уж не так хороша, как кажется. Не раз, бывало, один полк нашей конницы разносил в пух и прах этих самых рейтар.

– Вы все уже имели с ними дело, – вздохнув, сказал Володыевский, – а я могу лишь слюнки глотать! Вы не поверите: когда я увидел их желтые, как лен, бороды, то у меня руки зачесались. Эх, и рада бы душа в рай, да грехи не пускают!

Полковники замолчали, но, видно, не один Володыевский питал такие дружеские чувства к шведам; вскоре до ушей пленных донесся разговор драгун…

– Видели вы этих нехристей? – говорил один из солдат. – А мы с ними не драться будем, а чистить у них лошадей!

– Чтоб их черт побрал! – проворчал другой.

– Тише ты, шведы научат тебя слушаться метлой по лбу!

– Или я их!

– Дурак ты! И те, что почище тебя, ничего не могли с ними поделать.

– Самых что ни на есть первейших рыцарей отвозим мы в пасть этим собакам. Будут над ними жидовские их морды издеваться.

– Без жида с этими чучелами и не разговоришься. Ведь и комендант в Шавлях должен был сейчас за жидом послать.

– Будь они прокляты!

Тут первый солдат, понизив голос, сказал:

– Говорят, все лучшие солдаты отказались идти с ними против своего короля.

– Вот, к примеру, венгерский полк! А теперь гетман пошел с своим войском на тех, что взбунтовались! Бог весть, чем это кончится. На сторону венгров перешла большая часть наших драгун, их, верно, всех расстреляют!

– Вот награда за верную службу!

– Стой! – вдруг раздался голос ехавшего впереди Роха.

– Чтоб тебе голову размозжило! – пробормотал один из солдат.

– Что там такое? – спрашивали драгуны друг друга.

– Стой! – повторил комендант.

Телега остановилась. Всадники задержали лошадей. Погода была великолепная. Солнце уже взошло и осветило вдали столб пыли, точно там шло стадо или войско.

Вскоре среди облаков пыли засверкало что-то блестящее, точно кто-нибудь сыпал искры, и чем ближе, тем этот свет полыхал все ярче и ярче.

– Копья блестят! – воскликнул Володыевский.

– Войско идет!

– Должно быть, какой-нибудь шведский отряд.

– У них ведь только пехота вооружена копьями. Это наша конница!

– Наши, наши! – закричали драгуны.

– Стройся! – послышался голос Ковальского.

Драгуны окружили пленных, у Володыевского загорелись глаза.

– Это мои ляуданцы с Заглобой! Не может быть иначе!

Уж не больше версты отделяло приближавшийся отряд от телеги, и расстояние это с каждой минутой все уменьшалось: отряд шел рысью. Наконец можно было ясно рассмотреть мчавшихся, точно в атаку, драгун, во главе какого-то великана с булавой в руке и под бунчуком. Володыевский, увидев его, воскликнул:

– Да это пан Заглоба! Клянусь Богом, Заглоба!

Лицо Яна Скшетуского прояснилось.

– Не кто другой, как он! – сказал он. – И под бунчуком! Он себя уж в гетманы пожаловал! Я бы его всюду узнал! Он таким родился, таким и умрет!

– Да продлит ему Господь здоровье и жизнь! – сказал Оскерко.

Затем стал кричать:

– Мосци-Ковальский! Смотрите, да ведь это ваш родственник едет.

Но пан Рох не слышал. Он отдавал приказания своим драгунам. И нужно ему отдать справедливость, что хотя у него была лишь горсть людей, а против него шел целый полк, он нисколько не растерялся. Построил своих солдат в два ряда перед телегой; приближавшийся отряд между тем раздвигался в стороны, по татарской манере, полумесяцем. Но отряд, очевидно, хотел сначала вступить в переговоры, так как издали там стали махать знаменем и кричать:

– Стой, стой!

– Рысью вперед! – крикнул Ковальский.

– Сдайся! – кричали с дороги.

– Огня! – скомандовал, вместо ответа, Ковальский.

Настала могильная тишина: ни один драгун не выстрелил.

Пан Рох на минуту опешил, а затем бросился, как бешеный, на своих солдат.

– Огня, чертовы дети! – крикнул он отчаянным голосом и одним ударом кулака свалил с лошади ближайшего солдата, а остальные рассыпались в разные стороны, как стая испуганных куропаток.

– Таких солдат я велел бы расстрелять! – пробормотал Мирский.

Между тем Ковальский, видя, что солдаты бросили его, повернул свою лошадь в сторону атакующих.

– Там мне смерть! – крикнул он и понесся к ним, как ураган.

Но не успел он проехать и половины расстояния, как навстречу раздался выстрел; лошадь Ковальского повалилась, придавив собой всадника.

В эту самую минуту какой-то солдат из полка Володыевского бросился вперед и схватил за шиворот офицера, пытавшегося подняться.

– Это Юзва Бутрым! – воскликнул Володыевский. – Юзва Безногий.

Пан Рох схватил Юзву за полу, и она осталась у него в руке; потом они стали бороться, как два коршуна, ибо оба обладали нечеловеческой силой.

У Бутрыма лопнуло стремя, и он свалился на землю, но не выпустил Ковальского, и оба сплелись в какую-то массу, катавшуюся по большой дороге.

К нему на помощь прибежали и другие. Ковальского сразу схватило рук двадцать, но он рвался и метался, как медведь в западне; он отшвыривал людей, как мячики, падал, вставал, но не сдавался. Он искал смерти, а между тем кругом раздавались десятки голосов: «Живым, живым его брать!»

Наконец он лишился сил и потерял сознание.

Заглоба уже взобрался на телегу и, обнимаясь со Скшетускими, Володыевским и Оскеркой, восклицал, запыхавшись:

– Ну что? Пригодился-таки Заглоба! Зададим мы теперь перцу Радзивиллу! Мы на свободе и у нас люди! Пойдем теперь разорять его имения. Ну что, удалась выдумка? Так или иначе, а я бы вас освободил. На Радзивилла, Панове, на Радзивилла! Вы еще не знаете всех его проделок.

Дальнейший разговор был прерван ляуданцами, которые бросились приветствовать своего полковника. Бутрымы, Госцевичи, Стакьяны, Домашевичи, Гаштофты толпились кругом телеги и кричали во все горло:

– Да здравствует наш полковник!

– Панове, – сказал маленький рыцарь, когда крики немного утихли, – товарищи дорогие, благодарю вас от всего сердца за ваше ко мне расположение. Тяжело отказывать в повиновении гетману и поднимать на него руку, но он изменник, и мы не можем поступить иначе. Не оставим же отчизны и нашего милостивого короля. Да здравствует король Ян Казимир!

– Да здравствует! – повторило триста голосов.

– Ну а теперь в имение Радзивилла почистить у него погреба! – кричал Заглоба.

– Лошадей нам! – скомандовал маленький рыцарь.

Солдаты бросились исполнить приказание. Между тем Заглоба обратился к Володыевскому:

– Пан Михал! Я командовал твоими людьми в твое отсутствие и признаюсь, что делал это с удовольствием, они храбрые солдаты, но теперь ты свободен, и я передаю власть в твои руки.

– Пусть примет над ними команду пан Мирский, он здесь старше всех нас! – сказал пан Михал.

– И не думаю, – возразил старый полковник, – зачем мне это?

– Ну так пан Станкевич.

– У меня есть свой полк, мне чужого не надо. Останьтесь вы на своем месте; к чему все эти церемонии? Вы знаете своих людей, они знают вас, и всем им будет гораздо приятнее оставаться с вами!

– Сделай так, Михал, как тебе советуют, – заметил Ян Скшетуский.

– Ну, пусть будет так, – сказал Володыевский и, взяв из рук Заглобы булаву, привел в порядок свой полк и тронулся с остальными товарищами в путь.

– Куда же мы едем? – спросил его Заглоба.

– Правду говоря, я и сам не знаю, не успел еще подумать.

– Надо посоветоваться и решить, что делать, – вмешался Мирский. – Только прежде позвольте выразить пану Заглобе нашу общую благодарность за спасение.

– А что? – ответил с гордостью Заглоба, поднимая вверх голову и покручивая усы. – Без меня вы попали бы в Биржи. Справедливость требует признать, что когда никто не может ничего придумать, то придумает Заглоба! Мы бывали и не в таких переделках. Помните, как я вас спас, когда мы с Еленой удирали от татар? – сказал он, обращаясь к маленькому рыцарю.

Пан Михал, правду говоря, мог ему ответить, что в тот раз было наоборот, но он промолчал и лишь шевельнул усиками… Старик продолжал:

– Мне благодарности не надо! Сегодня я услужил вам, завтра вы мне тем же ответите. Я так рад, что вижу вас на свободе, точно я одержал какую-нибудь большую победу. Оказывается, что у меня еще не устарели ни голова, ни руки.

– Значит, вы в Упиту отправились? – спросил его Володыевский.

– А куда же мне было ехать, уж не в Кейданы ли? Можете быть уверены, что я не жалел лошади, а славная была кляча! Вчера утром я был в Упите, в полдень мы уже отправились в Биржи по той дороге, где я думал вас встретить.

– И мои люди вам сразу поверили? – спросил Володыевский. – Ведь они вас не знали и видели вас у меня всего два-три раза.

– Ну с этим у меня не было больших затруднений; во-первых, я показал им ваш перстень, во-вторых, они уже знали об измене Радзивилла. Я застал там нарочных от людей полковника Мирского и Станкевича, которые звали общими силами соединиться против изменника-гетмана. Когда я им сказал, что вас везут в Биржи, то точно сунул палку в муравейник. Лошади были на пастбище, за ними сейчас же сбегали, и в полдень мы уже тронулись в путь. Вы видите, что я принял команду по праву?

– А откуда, отец, вы взяли бунчук? – спросил Ян Скшетуский. – Мы вас издали приняли за гетмана.

– А разве я плохо выглядел? Вы спрашиваете, откуда я взял бунчук? Вместе с депутациями от гетмана приехал полковник Щит с приказом ляуданцам отправляться в Кейданы, его, для пущей важности, снабдили бунчуком. Я велел его арестовать, а бунчук носить над собою, на случай встречи со шведами.

– Как вы все остроумно придумали! – воскликнул Оскерко.

– Как Соломон! – прибавил Станкевич.

Заглоба сиял от восторга.

– Ну теперь решим, что нам делать, – сказал он. – Если вы хотите послушать меня, то вот что я вам посоветую. С Радзивиллом, по-моему, нам связываться нечего, потому что мы, попросту говоря, окуни, а он щука! Для нас выгоднее поворачиваться хвостом, а не головою. От души желаю ему поскорее попасть к черту на рога! Кроме того, если бы мы попались к нему в лапы, то нам бы несдобровать. Прочтите, панове, письмо, которое Ковальский вез шведскому коменданту в Биржи, и вы узнаете воеводу виленского, если до сих пор его не знали.

Сказав это, он вынул из кармана письмо и подал его Мирскому.

– По-немецки или по-шведски? – спросил старый полковник. – Кто из вас может прочесть?

Оказалось, что лишь один Станислав Скшетуский знал немецкий язык, но мог читать только по-печатному.

– Ну так я расскажу вам содержание письма, – сказал Заглоба. – Пока в Упите солдаты послали за лошадьми, я велел привести за пейсы жида и заставил его прочесть письмо. Оказалось, что гетман велел биржанскому коменданту прежде всего отправить обратно конвой, а потом всех вас расстрелять, но так, чтобы об этом никто не знал.

Полковники даже руками всплеснули, а Мирский, покачав головою, сказал:

– Я ведь хорошо его знаю, и меня очень удивило, что он живыми везет нас в Биржи. Должно быть, у него были причины не казнить нас сейчас же.

– Он, верно, боялся возмущения?

– Может быть!

– Но что за мстительный человек, – сказал маленький рыцарь. – Я ведь недавно вместе с Гангофом спас ему жизнь!

– А я служу Радзивиллам тридцать пять лет, – сказал Станкевич.

– Страшный человек! – прибавил Станислав Скшетуский.

– Вот поэтому его и нужно избегать! – сказал Заглоба. – Черт его побери! Избегать встречи с ним мы будем, но погреба его по дороге почистить не мешает. Поедем-ка теперь к воеводе витебскому, чтобы иметь какую-нибудь защиту, а по дороге захватим, что можно. Если найдутся деньги, и от них отказываться нечего. Чем с большими средствами мы придем, тем лучше нас примут.

– Воевода и так примет нас радушно, – ответил Оскерко. – Конечно, к нему, лучшего не выдумаешь!

– Все с этим согласятся, – прибавил Станкевич.

– Пусть он будет тем вождем, о коем мы просили Господа.

– Аминь! – сказали остальные.

И некоторое время они молчали; вдруг Володыевский завертелся на седле и сказал:

– А недурно бы теперь встретить по дороге шведов.

– Я бы тоже не прочь, – заметил Станкевич. – Верно, Радзивилл убедил шведов, что вся Литва у него в руках, так они вот убедятся, что это ложь.

– Конечно, – сказал Мирский, – если попадется нам какой-нибудь отряд, не мешает дать ему потасовку, но Радзивилла надо избегать, с ним мы не справимся. А все же я посоветовал бы повертеться несколько дней около Кейдан.

– Чтобы разорить его имения?

– Нисколько. Чтобы собрать побольше людей! Мой полк и полк Станкевича присоединятся к нам, если только они не разбиты; шляхты соберется тоже немало. Тогда мы приведем воеводе витебскому больше войска, а это сейчас значит немало.

Расчет был верен, примером этому могли послужить драгуны Ковальского, которые без всякого колебания перешли к Володыевскому. Таких могло набраться в радзивилловских войсках немало. Но, главное, можно было предполагать, что первая победа, одержанная над шведами, вызовет общее восстание.

И Володыевский решил отправиться в сторону Поневежа, собрать как можно больше ляуданской шляхты, а оттуда идти в Роговскую пущу, где он надеялся встретить остатки разбитых полков. На отдых он остановился возле реки Лавечи.

Там они стояли до ночи, поглядывая из лесной чащи на большую дорогу. Ехали все больше крестьяне, убегавшие в леса перед нашествием неприятеля.

Солдаты, которых высылали на дорогу, приводили время от времени мужиков, от которых полковники хотели что-нибудь узнать о шведах; но добиться ничего не могли.

Крестьяне, под влиянием слышанных ими ужасов, твердили, будто шведы уже совсем близко, но сказать больше не могли ничего.

Когда стемнело, Володыевский велел людям собираться в путь. Вдруг ясно послышался звон колоколов.

– Что это? – спросил Заглоба. – На молитву ведь слишком поздно! Володыевский несколько времени прислушивался, затем сказал:

– Это набат!

Потом он обратился к солдатам и спросил:

– Не знает ли кто-нибудь, что это за деревня или местечко в той стороне?

– Это Клеваны, мосци-полковник, мы по этой дороге поташ возили.

– Вы слышите звон?

– Слышим. Должно быть, случилось что-нибудь.

Володыевский дал знак трубачу, и тихий звук трубы зазвенел в темноте. Отряд двинулся вперед.

Глаза всех были направлены туда, откуда слышался тревожный звон; наконец на горизонте показался красный свет, который увеличивался с каждой минутой.

– Зарево! – раздалось среди солдат.

– Шведы! – сказал Володыевский Скшетускому.

– Попробуем! – ответил пан Ян.

– Но зачем они жгут?

– Должно быть, шляхта или крестьяне оказали сопротивление.

– Посмотрим! – ответил Володыевский. Вдруг к нему подъехал Заглоба и спросил:

– Я уж вижу, что вы почуяли запах шведского мяса. Ну что, быть битве, как вы думаете?

– Как Бог даст.

– А кто будет сторожить пленного?

– Какого пленного?

– Уж конечно, не меня, а пана Ковальского. Видишь, пан Михал, нам очень важно, чтобы он не убежал! Помни, что гетман не знает ничего о том, что случилось, и ни от кого не узнает, если ему не донесет Ковальский. Надо велеть каким-нибудь надежным людям его стеречь, так как во время битвы легко улизнуть, тем более что он и на хитрости пуститься может!

– Он так же хитер, как эта телега, на которой вы сидите. Вы хотите присмотреть за ним?

– Гм… Мне битву жаль пропускать!.. Правда, что ночью при огне я ничего не вижу. Если бы нам пришлось биться днем, ты бы меня никогда не уговорил стеречь Ковальского… Но если это в общих интересах, то пусть и так будет.

– Ладно. Я оставлю вам человек пять в подмогу, и, если он захочет удирать, пустить ему пулю в лоб…

– Я его в пальцах разомну, как воск! Но пожар все растет! Где мне быть с Ковальским?

– Где хотите. Теперь времени нет! – сказал пан Михал. И поехал вперед.

Пожар разливался все шире. Ветер подул с пожарища и вместе с колокольным звоном донес отголоски выстрелов.

– Рысью! – скомандовал Володыевский.