Читать книгу Потоп - Генрик Сенкевич - Страница 22

Кмициц, окончив возведение укреплений в Кейданах и укрепив их на случай внезапного нападения, не мог дольше откладывать свою поездку в Биллевичи за паном мечником россиенским и Оленькой, тем более что в приказе князя говорилось о том, чтобы привезти их в Кейданы. Но пану Андрею было как-то не по себе, и, лишь только он отправился во главе пятидесяти драгун, им овладело такое беспокойство, точно он ехал на верную смерть. Он чувствовал, что там его встретят более чем недружелюбно, и дрожал при мысли, что шляхтич, может быть, будет сопротивляться, и ему придется прибегнуть к вооруженной силе.

Но он решил прежде уговаривать его и просить. С этой целью, чтобы его приезд никак не мог походить на вооруженное нападение, он приказал своим драгунам остаться в корчме, находившейся в полуверсте от деревни, а сам отправился только с вахмистром и слугой в дом, приказав заранее приготовленной коляске приехать немного погодя.

Полдень уже миновал, и солнце клонилось к западу, но после дождливой и бурной ночи день был ясный, небо чисто и только кое-где на западе пестрели розовые облака, которые медленно уходили за горизонт, точно стада овец, возвращающиеся с поля. Кмициц ехал по деревне с таким тревожным чувством, как татарин, который, въезжая первым во главе чамбула в деревню, оглядывается по сторонам, нет ли где вооруженных людей, укрывшихся в засаде. Но три всадника не обратили на себя ничьего внимания; только крестьянские дети, завидев лошадей, удирали босиком с дороги; а крестьяне, видя красавца офицера, снимали шапки и кланялись ему в землю. Он ехал вперед и, миновав деревню, увидел перед собой усадьбу, старое гнездо Биллевичей, а за нею громадные сады до самых лугов.

Кмициц еще убавил шагу и начал разговаривать сам с собою; он, по-видимому, заранее обдумывал ответы на вопросы и в то же время задумчиво посматривал на возвышающиеся перед ним постройки. Это не была резиденция магната, но с первого взгляда можно было угадать, что здесь живет шляхтич более чем среднего достатка. Самый дом, обращенный фасадом к большой дороге, был громадный, но деревянный. Сосновые бревна стен почернели от старости, так что стекла окон, в сравнении с ними, казались белыми. Над срубами стен возвышалась огромная крыша с четырьмя трубами посередине и двумя голубятнями по краям. Целые тучи белых голубей носились над крышей, то шумно срываясь вверх, то опускаясь на крышу подобно снежным хлопьям, то кружась вокруг столбов, поддерживавших крыльцо.

Крыльцо это, украшенное щитом, на котором были изображены гербы Биллевичей, нарушало общую гармонию, так как стояло не посередине, а сбоку. По-видимому, дом когда-то был меньше и впоследствии его с одной стороны увеличили. Но и пристройка уже почернела и ничем не отличалась от старого здания. По обеим сторонам главного дома возвышались два флигеля, соединявшиеся с домом по бокам и образовывавшие точно два крыла.

В них помещались комнаты для гостей, во время больших съездов, кухни, кладовые, каретные сараи, конюшни для выездных лошадей, помещения для приказчиков, экономов, дворни и казаков.

Посредине огромного двора росли старые липы с гнездами аистов; ниже, среди деревьев, сидел ручной медведь. Два колодца с журавлями по краям двора и крест с распятием у въезда дополняли картину этой резиденции зажиточного шляхетского рода. С правой стороны дома, среди густых лип, поднимались соломенные крыши скотного двора, овчарня, амбары и риги.

Кмициц въехал в открытые настежь ворота. Легавые собаки, бродившие по двору, дали сейчас же знать о прибытии чужого, и из флигеля выбежало двое слуг, чтобы подержать лошадь.

В это время на крыльце главного дома показалась какая-то женская фигура, в которой Кмициц сейчас же узнал Оленьку. Сердце его забилось сильнее, и, бросив поводья слуге, он пошел к крыльцу с обнаженной головой, держа в одной руке саблю, в другой шапку.

А она, постояв с минуту, как чудное видение, прикрыв рукой глаза от солнца, вдруг исчезла, точно испугавшись приближающегося гостя.

«Плохо, – подумал Кмициц, – прячется от меня».

Ему стало тяжело, тем более что несколько минут тому назад погожий закат солнца, вид усадьбы и спокойствие, разлитое вокруг, наполнили его сердце бодростью, хотя пан Андрей, может быть, сам не отдавал себе в этом отчета.

Ему как будто казалось, что он едет к своей невесте, которая встретит его с блестящими от радости глазами и с румянцем на щеках.

И самообман этот вдруг рассеялся. Лишь только она увидела его, как исчезла, точно завидев злого духа, и вместо нее на крыльце появился мечник с тревожным и хмурым лицом.

Кмициц поклонился ему и сказал:

– Я давно собирался засвидетельствовать вам свое почтение, но раньше в столь тревожные времена не мог, хотя недостатка в искреннем желании у меня не было.

– Спасибо, ваша милость; прошу в комнаты! – ответил мечник, поглаживая свой чуб, что он делал всегда, когда был смущен или не уверен в себе.

И он отошел от дверей в сторону, чтобы пустить гостя вперед.

Кмициц не хотел войти первым, и потому они кланялись друг другу у порога; наконец пан Андрей сделал шаг вперед, и через минуту оба очутились в комнате.

Там они застали двух шляхтичей: один из них, в цвете сил, был Довгирд из Племборга, ближайший сосед Биллевичей; другой – пан Худзынский, арендатор из Эйраголы. Кмициц заметил, что, как только они услышали его имя, лица у них изменились, и они ощетинились, как охотничьи собаки при виде волка; он взглянул на них вызывающе и потом решил делать вид, что их не замечает.

Наступило неловкое молчание.

Пан Андрей начинал терять терпение и кусал свои усы; гости посматривали на него исподлобья, а пан мечник поглаживал свой чуб.

– Не выпьете ли с нами, ваша милость, скромного шляхетского меду? – спросил, наконец мечник, указывая на стоящие на столе ковш и чарки.

– С вами, мосци-пане, выпью с удовольствием! – ответил довольно резко Кмициц.

Пан Довгирд и Худзынский засопели, приняв такой ответ за пренебрежение к своей особе, но не хотели поднимать ссоры в доме своего друга, особенно с этим буяном, пользующимся страшной славой на всей Жмуди. Но их выводило из себя это пренебрежение.

Между тем пан мечник хлопнул в ладоши и приказал слуге принести четвертую чарку и, наполнив ее, поднес к своим губам, а затем сказал:

– Здоровье вашей милости… Очень рад видеть вас у себя в доме.

– Я был бы очень рад, если б так и было.

– Гость – всегда гость, – ответил сентенциозно мечник.

Затем, почувствовав обязанность хозяина поддерживать разговор, он спросил:

– А что слышно в Кейданах? Как здоровье пана гетмана?

– Неважно, пане мечник, – ответил Кмициц, – да в настоящее беспокойное время и не может быть иначе. Масса забот и неприятностей у князя.

– Охотно верим! – ответил Худзынский.

Кмициц посмотрел на него с минуту, потом обратился снова к мечнику и продолжал:

– Князь, заручившись обещанием его величества шведского короля прислать подкрепление, немедля отправится на Вильну, чтобы отомстить за ее сожжение. Вашим милостям, должно быть, ведомо, что теперь Вильну в Вильне надо искать, она семнадцать дней горела. Говорят, что среди развалин там чернеют лишь ямы погребов, которые до сих пор еще дымятся.

– Несчастье! – сказал мечник.

– Поистине несчастье, за которое следует отомстить, превратив неприятельскую столицу в такие же развалины. И это было бы уже сделано, если бы не смутьяны, которые, заподозрив намерения лучшего из людей, объявили его изменником и оказывают ему вооруженное сопротивление, вместо того чтобы соединенными силами идти на врагов. И не диво, что здоровье гетмана начинает ему изменять, когда он, которого Бог создал для великих дел, видит, что людская злоба готовит ему каждый день новые козни, из-за которых может погибнуть все предприятие. Лучшие друзья обманули князя и перешли на сторону его врагов.

– Так и случилось! – серьезно ответил мечник.

– И его это страшно огорчает, – ответил Кмициц. – Я сам слышал, как он говорил: «Знаю, что и самые достойные люди меня осуждают, но почему же они не приедут в Кейданы, почему они мне в глаза не скажут, что имеют против меня, почему не хотят выслушать моих оправданий?»

– Кого же князь имеет в виду? – спросил пан мечник.

– Прежде всего вашу милость, ибо, питая к вам истинное уважение, он подозревает, что вы принадлежите к числу его врагов.

Пан мечник стал быстро гладить чуб, видя, что разговор принимает нежелательный оборот, и хлопнул в ладоши. В дверях появился слуга.

– Разве ты не видишь, что темнеет? Свечей! – крикнул пан мечник.

– Бог видит, – продолжал Кмициц, – что у меня самого было искреннее желание выразить вам свое почтение, но в настоящую минуту я прибыл, вместе с тем, и по приказанию князя, который и сам бы выбрался в Биллевичи, будь время другое.

– Велика честь! – ответил мечник.

– Этого вы не говорите, ваша милость, дело обычное, что сосед навестит соседа, но у князя нет минуты свободной, и он сказал мне так: «Извинись за меня перед паном Биллевичем, что я сам к нему ехать не могу, но пусть он ко мне приедет вместе со своей родственницей и непременно сейчас, потому что я не знаю, где буду завтра или послезавтра». Вот ваша милость видите, я приехал с приглашением и рад, что вижу вас обоих в добром здоровье. Когда я подъезжал сюда, я видел панну Александру в дверях, но она исчезла, как туман на лугу.

– Это я ее послал посмотреть, кто приехал, – сказал мечник.

– Жду ответа, мосци-пане, – сказал Кмициц.

В эту минуту слуга внес свечи и поставил их на стол. При их свете можно было разглядеть на лице мечника крайнее смущение.

– Честь для меня не малая, – сказал он, – но сейчас не могу, у меня гости… Извинитесь за меня перед князем…

– Ну это не помеха, пане мечник, я думаю, их милости князю уступят.

– У нас у самих есть языки, и мы можем за себя ответить, – сказал пан Худзынский.

– Не дожидаясь, чтобы другой решал за нас! – прибавил пан Довгирд из Племборга.

– Вот видите, мосци-пане мечник, – ответил Кмициц, делая вид, что не понял ворчания шляхты, – я знал, что эти паны – люди учтивые. Впрочем, чтобы их не обидеть, прошу от имени князя и их в Кейданы.

– Велика честь! – ответили оба. – У нас есть другие дела.

Кмициц взглянул на них пристально, а потом сказал, как будто обращаясь к кому-то четвертому:

– Когда князь просит, отказывать нельзя.

Шляхтичи при этих словах поднялись с кресел.

– Так это насилие? – сказал пан мечник.

– Пане мечник, благодетель мой! – воскликнул горячо Кмициц. – Их милости поедут, потому что мне так нравится, но в отношении к вам я не хочу прибегать к насилию, а только прошу исполнить желание князя. Я у него на службе и имею приказание привезти вас к нему; но пока не потеряю надежды, что добьюсь чего-нибудь просьбой, до тех пор я не перестану просить. Клянусь, что ни один волос не спадет с вашей головы. Князь просит вас, чтобы в это беспокойное время, когда даже мужики собираются в вооруженные шайки, вы жили в Кейданах. Вот и все. Вас встретят там с должным почтением, как гостя и друга, даю вам в этом рыцарское слово.

– Как шляхтич, я протестую, – сказал пан мечник, – и на моей стороне закон!

– И сабли! – крикнули Худзынский и Довгирд.

Кмициц рассмеялся и сказал:

– Спрячьте, мосци-панове, ваши сабли, не то велю поставить вас у сарая – и пулю в лоб.

Услышав это, оба струсили и стали со страхом посматривать друг на друга, а мечник воскликнул:

– Это бессовестное посягательство на шляхетскую свободу и привилегии.

– Не будет посягательства, если вы добровольно меня послушаетесь, – ответил Кмициц. – Лучшее доказательство – то, что я оставил драгун в деревне. Я приехал просить вас как соседа. Не отказывайтесь, прошу вас, – теперь времена такие, что трудно принять во внимание отказ. Сам князь за это извинится перед вами, и будьте уверены, что вас примут как соседа и друга… Поймите и то, если бы могло быть иначе, то я предпочел бы пулю в лоб, чем ехать сюда за вами. Волос не спадет с головы Биллевича, пока я жив. Подумайте, кто я, вспомните пана Гераклия, его завещание и рассудите: разве гетман выбрал бы меня ехать за вами, будь у него в отношении вас какие-нибудь дурные намерения?

– Но зачем же он насилует меня?.. Как могу я ему доверять, раз вся Литва только и говорит что о притеснениях лучших граждан в Кейданах.

Кмициц вздохнул с облегчением: по тону и словам мечника он понял, что тот начинает колебаться.

– Благодетель мой! – сказал он почти весело. – Между соседями насилие часто бывает началом дружеских чувств. Ну а когда вы приказываете снять колеса с кареты милого гостя, разве это не насилие? А тут знайте, что если бы мне даже пришлось связать вас и везти в Кейданы с драгунами, то для вашего же блага. Подумайте только: повсюду бродят толпы взбунтовавшихся солдат и бесчинствуют, приближаются шведские войска, а вы думаете, что вам удастся уцелеть здесь, что не могут прийти одни или другие, ограбить вас, сжечь, разорить и покуситься на вашу жизнь? Разве Биллевичи – крепость? Разве вы можете здесь быть вне опасности. Только в Кейданах вам ничто не угрожает; а здесь будет стоять княжеский отряд, который будет охранять ваше имущество как зеницу ока, и если у вас пропадут хотя бы вилы, то вы можете конфисковать все мои имения. Мечник начал ходить по комнате.

– Могу ли я верить вашей милости?

– Как самому себе! – ответил Кмициц.

В эту минуту в комнату вошла панна Александра. Кмициц подошел к ней порывисто, но вдруг он вспомнил, что произошло в Кейданах, и ее холодное лицо приковало его к месту. Он лишь молча поклонился.

Мечник остановился перед нею.

– Мы должны ехать в Кейданы! – сказал он.

– Это еще зачем? – спросила она.

– Князь-гетман просит.

– Очень любезно… как сосед… – прибавил Кмициц.

– Так любезно, что если мы не поедем, – с горечью ответил мечник, – то этому кавалеру приказано окружить нас драгунами и отвезти силой.

– Не дай же господи, чтобы до этого дошло! – сказал Кмициц.

– Разве я вам не говорила, дядя, – сказала панна Александра, – что надо бежать как можно дальше, ибо нас тут не оставят в покое… Вот оно и вышло!..

– Что делать? Что делать? От насилия нету лекарства! – воскликнул мечник.

– Да, – сказала панна, – но мы не должны по доброй воле ехать в этот опозоренный дом! Пусть же разбойники берут нас силой и везут! Не одних нас будут преследовать, не на одних нас обрушится месть изменников; но пусть они знают, что мы предпочитаем смерть позору!

Тут она с выражением глубочайшего презрения обратилась к Кмицицу:

– Свяжите нас, пан офицер или пан палач, и велите привязать к лошадям, иначе мы не поедем!

Кровь бросилась в голову Кмицицу; минуту казалось, что он разразится страшным гневом, но он поборол себя:

– Ах, мосци-панна! – сказал он сдавленным от волнения голосом. – Я в опале у вас, коли вы хотите сделать из меня изменника и насильника! Пусть Господь рассудит, кто из нас прав: я ли, служа гетману, или вы, помыкая мной, как собакой. Бог дат вам красоту, но дал и жестокое, неумолимое сердце! Вы сами готовы страдать, только бы доставить другому еще большие муки! Но вы переходите границы, – клянусь Богом! – переходите границы! И это ни к чему не приведет!

– Она дело говорит! – воскликнул мечник, у которого вдруг прибавилось храбрости. – Мы не поедем добровольно! Везите нас с драгунами!

Но Кмициц был так взволнован, что не обратил на его слова никакого внимания.

– Вам доставляют наслаждение чужие страдания, – продолжал он, – вы назвали меня изменником без всякого суда, не позволив мне сказать ни слова в свое оправдание. Пусть будет так… Но в Кейданы вы поедете, неволей иль волей, все равно. Там обнаружатся все мои стремления, там вы узнаете, справедливо ли меня оскорбили; там совесть вам подскажет, кто из нас для кого был палачом. Другой мести мне не надо… Я ничего больше не хочу! Вы гнули лук, пока его не сломали… Под вашей красотой, как под цветком, скрывается змея. Но бог с вами! Бог с вами!

– Мы не поедем! – повторил еще решительнее мечник.

– Не поедем! – крикнули паны Худзынский из Эйраголы и Довгирд из Племборга.

Тогда Кмициц, бледный, со стучащими от гнева зубами, крикнул им:

– Ну! Попробуйте еще раз сказать, что не поедете! Слышите топот? Мои драгуны едут. Скажите кто-нибудь, что не поедете.

Действительно, за окном раздался топот лошадиных копыт. Все увидели, что спасения нет. Кмициц сказал:

– Панна! Через несколько минут вы должны быть уже в коляске, иначе дядюшке достанется пуля в лоб.

Им, очевидно, все больше овладевал приступ бешеного гнева, он крикнул так, что стекла задрожали:

– В дорогу!

Но в это время дверь в сени тихо отворилась, и чей-то незнакомый голос спросил:

– А куда это, мосци-кавалер?

Все окаменели от удивления и посмотрели на дверь, в которой стоял какой-то маленький человек в панцире и с обнаженной саблей в руках. Кмициц отшатнулся, точно увидел привидение.

– Пан… Володыевский! – вскрикнул Кмициц.

– К вашим услугам! – ответил маленький человек.

И он вошел в комнату; за ним вошли толпой Мирский, Заглоба, двое Скшетуских, Станкевич, Оскерко и Рох Ковальский.

– А, – крикнул Заглоба, – поймал казак татарина! А мечник обратился к вошедшим:

– Кто бы вы ни были, рыцари, спасите гражданина, коего, вопреки праву, происхождению и сану, хотят арестовать. Спасите, мосци-панове братья, шляхетскую свободу!

– Не бойтесь, ваць-пане! – ответил Володыевский. – Драгуны этого кавалера уже связаны, и теперь он больше нуждается в помощи, чем вы!

– А еще больше в священнике! – прибавил Заглоба.

– Не везет вам, пан кавалер! Второй раз сводит нас судьба, и я опять у вас на дороге! – сказал Володыевский, обращаясь к Кмицицу. – Вы, верно, не ждали меня?

– Не ждал! – ответил Кмициц. – Я думал, что вы в руках князя.

– Бог дал мне вырваться из его рук, а вам ведомо, что здесь идет дорога на Полесье. Но не в том дело! Когда вы первый раз хотели похитить эту панну, я вызвал вас на поединок… Не правда ли?

– Да, – ответил Кмициц, невольно прикасаясь к голове.

– Теперь дело другое! Тогда вы были забиякой, что часто встречается среди шляхты, и ничего в этом позорного нет; теперь же вы недостойны того, чтобы драться с честным человеком.

– Почему? – спросил Кмициц, гордо подняв голову и глядя прямо в глаза Володыевскому.

– Ибо вы ренегат и изменник! – ответил Володыевский. – Ибо вы честных солдат, защищающих отчизну, резали, как палач, ибо благодаря вам наша несчастная страна стонет под новым бременем… Короче говоря, выбирайте смерть, пришел ваш последний час!

– По какому же это праву вы хотите меня судить и казнить? – спросил Кмициц.

– Мосци-пане, – ответил Заглоба, – лучше молитесь, чем спрашивать нас о праве. Если вы можете сказать что-нибудь в свое оправдание, то говорите скорее: здесь не найдется ни одной души, которая бы за вас заступилась. Я слышал, что один раз эта панна добилась вашего освобождения из рук Володыевского, но после того, что вы сделали теперь, и она, верно, откажется просить за вас.

Глаза всех присутствующих невольно обратились на молодую девушку, стоявшую неподвижно, точно в окаменении. Глаза ее были опущены, лицо мертвенно и холодно; но она даже шагу вперед не сделала и не сказала ни слова.

Тишину нарушил голос Кмицица:

– Я не прошу у этой панны заступничества.

Панна Александра молчала.

– Эй, сюда! – крикнул Володыевский, подойдя к дверям.

Послышались тяжелые шаги, которым завторил звон шпор, и в комнату вошло шесть солдат во главе с Юзвой Бутрымом.

– Берите его, – скомандовал Володыевский, – уведите за деревню и пулю в лоб!

Тяжелая рука Бутрыма легла на плечо Кмицица; схватили его и остальные солдаты.

– Не позволяйте им тормошить меня, как собаку! – сказал он Володыевскому. – Я и сам пойду!

Маленький рыцарь дал знак солдатам, и они отпустили его, но окружили со всех сторон; а он шел спокойно, никому не говоря ни слова и шепча про себя молитву.

Панна Александра тоже вышла в противоположную дверь. Она прошла одну комнату, другую, вытягивая в темноте руки; наконец голова у нее закружилась, что-то сдавило ей грудь, и она упала без чувств.

А среди оставшихся в первой комнате некоторое время царило молчание, наконец мечник спросил:

– Неужели нет для него пощады?

– Жаль мне его, – ответил Заглоба, – он так храбро шел на смерть.

– Он расстрелял несколько человек из моего полка, не считая тех, которых перебил во время битвы, – сказал Мирский.

– И из моего тоже, – прибавил Станкевич. – А людей Невяровского он, говорят, перерезал всех до одного!

– Должно быть, ему Радзивилл приказал, – сказал Заглоба.

– Мосци-панове, – заметил мечник, – вы этим накличете на мою голову месть гетмана!

– Вы должны бежать! Мы едем на Полесье, к восставшим полкам, собирайтесь и вы с нами. Иначе сделать нельзя! Можете скрыться в Беловеже у родственника пана Скшетуского. Там вас никто не найдет.

– Но они разорят мое имение!

– Речь Посполитая вас вознаградит.

– Пан Михал, – сказал вдруг Заглоба, – я побегу сейчас посмотреть, нет ли при этом несчастном каких-нибудь гетманских писем? Помните, что я нашел у Роха Ковальского?

– Ну так садитесь на коня! Не то запоздаете, и бумаги запачкаются кровью! Я нарочно велел вывести его за деревню, чтобы не испугать панну выстрелами, иные панны очень чувствительны…

Заглоба вышел, и в ту же минуту раздался топот лошадиных копыт; Володыевский обратился к мечнику:

– А что делает ваша родственница?

– Должно быть, молится за того, кто сейчас предстанет перед Богом.

– Пусть Господь пошлет ему вечный покой! – сказал Ян Скшетуский. – Если бы он служил Радзивиллу не по доброй воле, я бы первый за него заступился, но если он не захотел стать на защиту отчизны, то он мог хоть не продавать своей души гетману.

– Верно! – ответил Володыевский.

– Он виновен и заслуживает того, что с ним случилось! – сказал Станислав Скшетуский. – Но я предпочел бы все же, чтобы на его месте был Радзивилл или Опалинский… Ох, Опалинский!

– Насколько он виноват, – вмешался Оскерко, – вы можете судить из того, что эта панна, женихом которой он был, не нашла ни слова в его защиту! Я видел, как она мучилась, но молчала, – как же можно заступаться за изменника?!

– А любила она его когда-то всей душой, знаю я это, – сказал мечник. – Позвольте мне, Панове, пойти посмотреть, что с нею; это для нее тяжкое испытание.

– И собирайтесь поскорее в дорогу, ваць-панове! – сказал маленький рыцарь. – Мы дадим лишь немного отдохнуть лошадям и едем дальше. Отсюда слишком близко до Кейдан, а Радзивилл должен был туда вернуться.

– Хорошо! – сказал шляхтич. И вышел из комнаты.

В ту же минуту раздался пронзительный крик. Рыцари бросились на крик, не понимая, что случилось; бежала прислуга со свечами, и все увидели мечника, поднимавшего молодую девушку, которую он нашел лежащей без чувств на полу.

Володыевский подбежал к нему на помощь, и они положили ее без признаков жизни на диван. Прибежала старая ключница с разными лекарствами и стала приводить ее в чувство. Наконец панна открыла глаза.

– Вам не место здесь, Панове! – сказала старая ключница. – Мы и без вас обойдемся!

Мечник вывел гостей.

– Я предпочел бы, чтобы всего этого не было, – сказал он. – Вы могли бы взять с собой этого несчастного и расправиться с ним по дороге, а не у меня! Как же теперь ехать, когда девушка еле жива? Ведь она может захворать!

– Свершилось, – сказал Володыевский. – Мы посадим панну в коляску. Бежать вам все-таки нужно, месть Радзивилла никого не щадит.

– А может быть, панна скоро оправится, – заметил Ян Скшетуский.

– Коляска удобна и запряжена, Кмициц ее привез с собою, – сказал Володыевский. – Идите же, пан мечник, и скажите вашей панне, пусть она соберется с силами, поездки откладывать нельзя. Мы должны ехать сейчас, не то к утру, пожалуй, подоспеют радзивилловские войска.

– Правда! – ответил мечник. – Иду!

Спустя некоторое время он вернулся со своей родственницей, которая не только оправилась, но была уже одета в дорогу. Лишь щеки ее горели и глаза блестели, как в лихорадке.

– Едемте, едемте! – сказала она, войдя в комнату.

Володыевский вышел на минуту в сени, чтобы распорядиться насчет коляски, и вскоре все стали собираться в путь.

Не прошло и четверти часа, как за окнами раздался грохот подъезжающего экипажа и топот лошадиных копыт по камням, которыми была вымощена дорога перед крыльцом.

– Едемте! – сказала Оленька.

– В дорогу! – крикнули офицеры.

Вдруг дверь с шумом раскрылась, и в комнату вбежал запыхавшийся Заглоба.

– Я приостановил казнь! – крикнул он.

Оленька в одну минуту побледнела как полотно; казалось, что она тут же лишится чувств, но никто на нее не обратил внимания, глаза всех были устремлены на Заглобу, который в это время дышал, как огромная рыба, ловя губами воздух…

– Вы приостановили казнь? – спросил его Володыевский. – Почему?

– Почему? Дайте отдышаться… Если б не этот Кмициц, мы все давно уже висели бы на кейданских деревьях… Уф! Мы хотели убить нашего благодетеля… Уф!..

– Как так? – вскрикнули все разом.

– Как? Вот прочтите это письмо и узнаете.

С этими словами Заглоба подал Володыевскому письмо, тот стал читать его, останавливаясь каждую минуту и посматривая на товарищей; это было письмо, в котором Радзивилл упрекал Кмицица, что благодаря его усиленным просьбам он освободил их от смерти в Кейданах.

– А что? – говорил при каждой остановке Заглоба.

Письмо кончалось, как известно, поручением привезти Биллевича и Оленьку в Кейданы. Кмициц, должно быть, захватил его с собою, чтобы, в крайнем случае, показать его мечнику, но не успел.

Теперь уже не было никакого сомнения, что если бы не Кмициц, то оба Скшетуские, Володыевский и Заглоба были бы казнены тотчас же после подписания знаменитого договора с Понтусом де ла Гарди.

– Панове, – сказал Заглоба, – если теперь вы прикажете его расстрелять, клянусь Богом, я отрекаюсь от вас совсем…

– Об этом и речи быть не может! – ответил Володыевский.

– Ах! Какое счастье, – воскликнул Скшетуский, – что вы, отец, прочли письмо прежде, чем везти его к нам.

– Ну и догадлив же! – заметил Мирский.

– А что? – воскликнул Заглоба. – Другой на моем месте вернулся бы к вам прочесть письмо, а того бы уж в это время расстреляли. Как только мне принесли найденную при нем бумагу, меня точно что-то кольнуло – ведь я от природы любопытен. Двое проводников с фонарями ушли вперед и были уже на лугу, но я велел их позвать. И когда начал читать, со мной чуть дурно не стало, точно меня обухом по голове хватили. «Скажите, ради бога, пан кавалер, – говорю я Кмицицу, – почему вы не показали этого письма?» – «Потому что не хотел!» – ответил он. Вот гордая бестия, даже в минуту смерти. Тут я схватил его и давай обнимать. «Благодетель наш! – говорю я ему. – Если бы не ты, то нас бы давно воронье клевало». И велел вести его назад, а сам во весь дух помчался к вам, чтобы сообщить обо всем, что произошло… Уф…

– Странный человек! – заметил Скшетуский. – В нем столько же хорошего, сколько и дурного! Если бы такой человек…

Но не успел он договорить, как дверь отворилась, и солдаты ввели Кмицица.

– Вы свободны, пан кавалер, – сказал ему Володыевский, – и, пока мы живы, никто из нас вас не тронет. Скажите же, безумный человек, почему вы не показали сразу этого письма? Мы бы вас и беспокоить не стали.

Тут он обратился к солдатам:

– Оставьте пана офицера и садитесь на лошадей!

Солдаты ушли. Пан Андрей остался один посреди комнаты. Лицо его было спокойно, но мрачно, и он не без гордости смотрел на стоявших перед ним офицеров.

– Вы свободны! – повторил Володыевский. – Возвращайтесь куда хотите, хоть к Радзивиллу; но должен сказать, что больно видеть такого кавалера на службе у изменника – против отчизны!

– Ну так лучше подумайте, – ответил Кмициц, – я заранее предупреждаю, что вернусь к Радзивиллу.

– Останьтесь с нами! Пусть черти возьмут кейданского тирана! – воскликнул Заглоба. – Вы будете нашим другом и желанным товарищем, а наша мать-отчизна, простит вам все ваши грехи.

– Ни за что! – горячо воскликнул Кмициц. – Бог рассудит, кто лучше служил отчизне, тот ли, кто поднимает междоусобную войну, или тот, кто служит человеку, который один лишь и может спасти несчастную Речь Посполитую. Вы пойдете своей дорогой, я своей! Поздно меня наставлять; одно скажу вам от чистого сердца: отчизну губите вы, а не я. Изменниками я вас не назову, ибо знаю чистоту ваших побуждений! Но отчизна гибнет, Радзивилл протягивает ей руку помощи, а вы раните саблями эту руку и называете изменниками тех, кто с ним.

– Ради бога! Если бы я не видел, как храбро шли вы на смерть, – сказал Заглоба, – я бы думал, что вы от страха рассудок потеряли. Кому вы присягали: Радзивиллу или Яну Казимиру? Швеции или Речи Посполитой? Да вы с ума сошли!

– Я знал, что мне не переубедить вас!.. Прощайте!

– Постойте, – крикнул Заглоба, – у меня есть к вам дело! Скажите, Радзивилл обещал вам пощадить нас, когда вы его об этом просили?

– Обещал! – ответил Кмициц. – Вы должны были пробыть в Биржах в течение всей войны!

– Ну так узнайте же своего Радзивилла, который изменяет не только отчизне и королю, но и собственным слугам. Вот письмо Радзивилла к биржанскому коменданту, которое я нашел у офицера, сопровождавшего нас в Биржи. Читайте!

Сказав это, Заглоба подал ему письмо гетмана… Кмициц взял его в руки, начал пробегать его глазами, и краска стыда за гетмана все больше и больше покрывала его лицо. Наконец он смял письмо и швырнул его на пол.

– Прощайте! – сказал он. – Лучше мне было погибнуть от вашей пули! И вышел из комнаты.

– Мосци-панове, – сказал после минутного молчания Скшетуский. – Напрасно убеждать этого человека: он верит в своего Радзивилла, как турок в Магомета. Я, как и вы, думал сначала, что он служит из корысти, но теперь Убедился, что он не дурной человек, а только заблуждающийся.

– Если он до сих пор верил в своего Магомета, – заметил Заглоба, – то я сильно подорвал его веру. Вы видели, что с ним делалось, когда он читал письмо. Заварится у них там каша. Ведь этот человек готов не только на Радзивилла, а на самого черта броситься. Клянусь Богом, я больше рад тому, что избавил его от смерти, чем если бы кто-нибудь подарил мне стадо баранов.

– Правда, он вам обязан своей жизнью, – сказал мечник. – Никто этого не будет отрицать.