Читать книгу Граф Монте-Веро - Георг Борн - Страница 9

Когда, доставив труп Гэрри в полицию, граф Монте-Веро возвращался к себе во дворец, он вдруг заметил на Марштальской улице свой экипаж, запряженный четверкой вороных; на козлах, подле кучера, сидел Сандок в ливрее.

Граф удивленно улыбнулся, так как не давал на этот счет никаких распоряжений. И тут же к нему подошел Мартин.

– Слава Богу, наконец-то я вас нашел, господин Эбергард, мы так встревожены, – сказал капитан «Германии». – Никто не знал…

– Куда я скрылся; ну, любезный Мартин, такого впредь не случится, я никогда более не забуду сообщать, если куда-нибудь отправлюсь один, – шутливо произнес граф. – Однако, что же случилось?

– Полчаса назад во дворце флигель-адъютант короля…

– Ну, и что же? Ты так торопишься, что никак не доберешься до сути.

– Он был расстроен, что не застал дома ваше высочество.

– Господа придворные легко расстраиваются! Что же угодно было господину флигель-адъютанту?

– Он приехал от имени короля пригласить господина графа в цирк; король желает видеть сегодня вечером в своей ложе господина Эбергарда и непременно при параде, так как там будет новый русский посланник, князь Долгорукий!

– Странно! – пробормотал Эбергард.

– Посланный не вдавался в подробности – он спешил, но я так понял, – сказал Мартин, – что король желает, чтобы граф Монте-Веро затмил своим великолепием русского князя.

– Как здесь, в столице, ты прислушиваешься к каждому слову! – рассмеялся граф, потрепав Мартина по плечу и вместе с ним направляясь к порталу своего дворца. – Я вполне полагаюсь на твои наблюдения и потому приготовлюсь.

– Карета, как вы изволили видеть, готова!

После всего происшедшего этим вечером графу не очень хотелось показываться в обществе, тем более в цирке, где дебютировала Леона, но Мартин был так настойчив, а приглашение короля так почетно, что он должен был ехать, хотя мысли его были заняты разбитой надеждой получить известие о своем ребенке.

Он надел увешанный орденами мундир, накинул сверху шитый золотом полуплащ, который спереди застегнул булавкой с бриллиантом такой величины, какой не видывали еще в Европе. Он стоил много миллионов.

Не прошло и часа, как Эбергард уже мчался в своей великолепной карете к цирку; когда карета остановилась, негр соскочил с козел и отворил дверцы.

Сопровождаемый негром, Эбергард направился к ложе короля.

В аванложе он раскланялся с камергерами; флигель-адъютант, обрадованный его приездом, с поклоном отворил ему дверь королевской ложи.

В лакейской, где остался Сандок, Эбергард заметил двух казаков, так что предположение Мартина не было лишено оснований.

Войдя в обширную королевскую ложу, граф Монте-Веро оглядел присутствующих. Возле королевы сидела какая-то иностранка, принцессы Шарлотты с матерью не было; далее сидел принц Август, французский посланник, несколько министров и генералов, а подле королевы – господин во фраке, увешанном орденами, которого Эбергард принял было за еврейского банкира. Однако именно этот господин и оказался русским посланником, князем Долгоруким, а иностранка, сидевшая подле королевы, особа лет двадцати четырех, была его дочь, княжна Ольга.

Когда король заметил Эбергарда, он подал знак всем присутствующим кавалерам встать, и князю Долгорукому, разумеется, тоже пришлось последовать общему примеру. Это движение заставило оглянуться и молодую княжну, она обратила свои большие темные глаза на вошедшего, который, по ее мнению, должен был быть по меньшей мере принцем королевской крови.

– Я очень рад, что вы исполнили мое желание, граф, и отозвались на мое приглашение. Я, было, думал, что вы не явитесь, так как у вас во дворце сказали моему адъютанту, что вы неизвестно куда отлучились, – проговорил король. – Мы попросили вас в нашу ложу не только для того, чтобы вы были свидетелем удивительного зрелища, как дама покорила своей воле царей пустыни, но и потому, чтобы иметь случай познакомить вас с князем Долгоруким!

Король был очень доволен впечатлением, которое русский князь не мог скрыть, невольно заметив булавку Эбергарда – бриллианты на ней превосходили все бриллианты на его орденах и диадеме княжны Ольги, вместе взятые.

– Меня всегда интересовала отдаленная обширная империя, которой предстоит великая будущность, князь, – обратился Эбергард к посланнику, между тем как король с удовольствием слушал его. – Она имеет так много общего с той страной, где расположены мои владения; больше того, во многом они схожи: у них одни и те же достоинства и недостатки.

– Что же это за страна? – спросил князь с любопытством.

– Бразилия – страна, где, к сожалению, имеются невольники, как и в России крепостные[2].

Они заговорили о крепостном праве.

Короля, по-видимому, очень занимал разговор этих двух совершенно не схожих людей. Князь Долгорукий был человеком лет пятидесяти, придерживавшимся строго аристократических взглядов, граф Монте-Веро был гораздо моложе его и слыл поклонником высоких гуманных идей.

– Страх и строгость, – заключил Эбергард, – порождают ненависть и измену; история имеет тому множество примеров, князь. Образование и гуманность порождают любовь и уважение! Или вы полагаете, что между крепостными, между этими белыми невольниками, нет умов, восприимчивых к образованию, к нравственному развитию? Неужели вы думаете, что в этом классе нет людей, достойных внимания и уважения? Вспомните предков семейства Демидовых. Мне кажется, это яснее всего подсказывает, что и под суровой оболочкой этих без причины презираемых людей бьются сердца с высокими устремлениями, как и в нас, родившихся в своем звании лишь благодаря случаю.

Князь Долгорукий вопросительно посмотрел на графа.

– Если бы только теория оказывала такое благотворное действие на практику! – произнес он, пожимая плечами. – Известно, что кажется возможным теоретически, то часто неисполнимо на практике, и наоборот.

– С графом Монте-Веро вы в этом не сойдетесь, – засмеялся король, которому стычка этих двух крайностей доставляла удовольствие. – Он либерал! Но отложите ваш интересный разговор до будущего раза; сейчас начнется второе отделение, и мы желали бы представить графа прекрасной княжне; но отец должен зорко наблюдать за своей дочерью, чтобы и ее сердце тут не заговорило!

Эбергард пропустил эту шутку короля; но князь Долгорукий, почтительно поклонившись, сказал:

– У молодой княжны каменное сердце, ваше величество, оно слишком крепко и холодно; при воспитании не доставало нежной материнской руки! Лучшие в мире учителя, которых я пригласил для нее, посвятив ее в тайны науки, развили ее ум, но оказались не в состоянии развить ее сердце.

– Мы понимаем вас, князь, но все-таки это не мешает пожелать вам найти человека, который был бы способен растопить ледяное сердце вашей дочери, человек этот должен быть магом и волшебником, так как княжна достойна прекрасного, возвышенного сердца! Граф Монте-Веро ждет чести быть представленным вашей очаровательной дочери!

Король обратился к своей супруге, между тем как князь и Эбергард подошли к креслу молодой княжны. Она была высока, стройна и величава. Некоторая полнота и серьезное, холодное выражение лица делали ее старше – княжне Ольге минуло двадцать дет. Ее черные как смоль волосы украшала бриллиантовая диадема. У нее был высокий лоб, довольно тонкий нос и тот русский тип лица, который бывает особенно привлекательным. Но ее большие глаза смотрели на мир с гордой холодностью. Черные локоны ниспадали на ослепительно белую шею и плечи. Изумрудное ожерелье покрывало ее полную грудь, касаясь белого атласного платья. Юбка была подобрана белыми цветами, так что был виден ее белый атласный башмачок, украшенный изящной золотой пряжкой.

Она улыбалась, беседуя с графиней Аренштейн, когда князь и Эбергард подошли к ней. Надо сказать, ее холодная улыбка удивительно шла к ее прекрасному лицу. Эбергард, взглянув на девушку, должен был сознаться, что без этого сурового выражения юная княжна считалась бы королевой красоты. Отец попросил у нее позволения представить ей графа Монте-Веро.

Эбергард прочел на ее лице разочарование и неудовольствие, когда она обернулась к нему. Она холодно посмотрела на него, и глаза ее на миг остановились на богатой одежде и благородном лице графа; Эбергард поклонился.

Король внимательно следил за всей сценой.

Книжна не сочла нужным что-либо проговорить, хотя за ней было слово для первого знакомства.

– Это небольшое беспокойство я причинил вам по желанию короля, ваше сиятельство! – произнес Эбергард звучным голосом.

Княжна с удивлением проницательно посмотрела на графа.

– Вы будто извиняетесь, любезный граф, и мне это кажется, простите, довольно странным, – проговорила гордая княжна.

– Каждый кавалер обязан извиниться перед дамой, если замечает, что его присутствие вызывает у дамы досаду.

Слова эти как-то странно подействовали на княжну: граф осмелился говорить с ней так, как говорил каждый кавалер с каждой дамой.

– Простите, если столь обыкновенные вещи мне неизвестны, – проговорила княжна, саркастически улыбаясь.

– То, что сделано без умысла, не требует извинения, – отвечал Эбергард коротко, но весьма вежливо.

Княжна почувствовала, как в ней закипает раздражение, но она улыбнулась, – такого рода разговор был для нее в новость.

– Колокольчик звонит, ваше сиятельство, позвольте мне поместиться позади вашего кресла.

– Как кавалеру подле своей дамы, это благосклонность, которую…

– Которую оказываешь не каждому, – прибавил Эбергард. – Если вам неприятно, ваше сиятельство, я не претендую на эту благосклонность.

– Не называйте ее в этом случае благосклонностью, господин граф, – улыбнулась княжна, – и сделайте это против моей воли.

– Это было бы непростительно, ваше сиятельство, я имею честь…

– Вы мешаете, уже начинают! – прошептала княжна, быстро указывая своему странному собеседнику на кресло подле себя.

Но в ту же минуту княжна раскаялась в своем порыве и решила, что гораздо лучше будет вовсе не обращать внимания на графа.

Пока шло представление клоунов и других артистов цирка на арене. Эбергард рассматривал публику, сидевшую в ложах.

В ложе дипломатов он увидал принца Этьена и лорда Уда, турецкого посланника Магомета-Ахари-Бея и грека Мимоса.

Принц Вольдемар, по причине легкого недомогания, не явился вместе со своим камергером. Напротив ложи дипломатов граф заметил пожилую даму с седыми буклями, она сидела между своими двумя довольно странно одетыми дочерьми.

«Это достопочтенная госпожа Болиус, – сказал про себя Эбергард, – вывезла в свет прекрасную Кору и соблазнительную Лидию. Как усердно молодой лорд Фельтон с принцем Этьеном лорнируют невинно улыбающихся дам. Любезнейший лорд Фельтон, опомнитесь, вы должны иметь двух отцов миллионеров, если заведете знакомство с одной из этих красавиц».

Вдруг заиграла громкая музыка, амазонки и турки в богатых блестящих нарядах на прекрасных лошадях выехали на арену и стали в кадриль.

Соблазнительные формы амазонок в коротких юбках приковывали взоры всех мужчин, а особенно приводили в восторг принца Этьена и Магомета-Ахари-Бея, которые не спускали с них глаз.

Еще один выход, и затем ожидалась царица львов, мисс Брэндон, отчаянная иностранка, приведшая в восторг громадный город.

Прекрасные лошади, которых вывели после кадрили, несмотря на их удивительную дрессировку, не в состоянии были умерить нетерпение публики: все с трепетом ожидали отважную иностранку, сумевшую сделать своими рабами страшных царей пустыни.

Наконец отворились двери, что вели из конюшен на арену, отсюда обычно выходил Гэрри в серебряном трико, чтобы с помощью лакеев вкатить на середину арены большую золотую клетку с тремя сильными львами и затем железным шестом привести диких зверей в ярость, – сегодня же Гэрри не было, и один из наездников заменил его.

Разъяренные львы со страшным ревом бросались из стороны в сторону к решетке, которая дрожала под ударами мощных лап.

Приведя зверей в дикую ярость, наездник ушел. Занавес распахнулся, и на арену с гордостью королевы вышла хозяйка тех, кто звался царями пустыни.

Громадное здание цирка огласилось громкими аплодисментами, все с любопытством смотрели на женщину, осмелившуюся играть со львами.

Только Эбергард оставался спокоен, глаза его были устремлены на смелую укротительницу.

При ней не было оружия, в изящной руке она держала только хлыст, какой употребляют наездницы. Черное длинное платье увеличивало ее рост, подчеркивало прекрасную фигуру, высокий лоб и орлиный нос придавали ее лицу выражение недюжинной энергии и силы воли.

Леона гордо поклонилась сначала королю, а потом публике; графа Монте-Веро она, похоже, не заметила.

Увидев свою повелительницу, еще минуту назад свирепо ревевшие львы боязливо прижались в угол клетки; Леона улыбалась, торжествуя победу.

Резкие черты лица мисс Брэндон кого-то напоминали, в дипломатической ложе шушукались, пытаясь определить, кого именно, но так и не смогли догадаться.

– Посмотрите на профиль, – шепнул, наконец, французский атташе, обращаясь к молодому лорду Фельтону. – Припомните моего великого императора и взгляните еще раз на ее лицо.

– Вы правы, – сухо отвечал англичанин, – я тоже нахожу в ней сходство с Бонапартом.

Все взоры в тревожном ожидании устремились на мисс Брэндон, которая смело отворила дверцу и в воцарившейся мертвой тишине с холодным спокойствием и улыбкой вошла в клетку ко львам. Щелкнув хлыстом и не говоря ни слова, одним движением руки она заставила диких зверей лечь у ее ног.

Говорят, и это подтверждают охотники и поселенцы Южной Америки, что есть люди, взора которых звери не могу выносить. И эти люди укрощают кровожадных хищников, превращая грозных властителей пустыни в покорных рабов.

Мисс Брэндон, кажется, также обладала таким взором, потому что с того времени, как вошла в клетку, она не спускала глаз с трех львов, ползавших у ее ног.

Всех присутствующих занимала мысль, что если в одном из этих кровожадных зверей пробудится сознание собственной силы и он кинется на беззащитную женщину, то в одну минуту превратит ее в кровавое месиво.

Но укротительница львов улыбалась так спокойно и самоуверенно, как будто имела какую-то тайную неограниченную власть над этими могучими животными; она играла с ними, сердито смотрела на них своим повелительным взором, если один из львов хоть на секунду позволял себе ослушаться ее приказания, она садилась на спину одного из них, а других ставила по сторонам подле себя, и они стояли так неподвижно, словно были изваяны из мрамора. Прекрасный стан ее обрисовался во всей соблазнительности, когда она прилегла поперек львов, как бы покоясь на оттоманке.

Леона резко вскочила – ей предстояло заключить представление.

Присутствующие в лихорадочном волнении следили за каждым ее движением. Она снова щелкнула хлыстом – львы с ворчанием поднялись. Отчаянная мисс Брэндон улыбалась. Еще щелканье хлыста. Разъяренные львы заметались в клетке, рев их огласил здание цирка, казалось, вот-вот их терпение истощится и они бросятся на свою повелительницу. Глаза животных налились кровью.

И тут удивительная сила взгляда женщины оказала свое действие. Леона, стоя перед разъяренными львами, глазами удерживала их на месте; сама она, между тем, была так спокойна, словно имела дело с кошками.

Но эта ли уверенность или ненасытное честолюбие побудили ее отвести взгляд на трепетно замершую публику?

Вдруг Леона побледнела, пошатнулась и протянула руки, как бы защищаясь, – она увидела Эбергарда. Она решила, что перед нею ужасный призрак, – ведь, по ее расчетам, этого человека более не было в живых. Этого минутного замешательства было достаточно, чтобы один из львов, самый сильный и крупный, вскочил, огласив цирк ужасным рычанием.

Все замерли – еще мгновение, и эта очаровательная женщина окажется в когтях кровожадного зверя.

Но тут с арены послышался громкий смех – укротительница, отступив на шаг, встала перед диким животным, и лев смиренно улегся у ее ног. Зрители восприняли все это как заранее подготовленный эффектный финал.

Нескончаемые возгласы радости и аплодисменты сотрясли здание цирка, публика разразилась такими овациями, каких не удостаивались даже короли и герои!

Это удовлетворило честолюбие Леоны. Она торжествовала. С улыбкой вышла она из клетки, словно из будуара, и быстро отыскала глазами Эбергарда, чтобы убедиться, что он действительно жив. Затем она еще раз поклонилась и оставила арену.

Овации не умолкали, зрителей потрясла ее последняя выходка.

Но хорошо, что никто не видел Леону в ту минуту, когда она возвратилась в свою уборную, дрожа от ненависти, и прерывающимся от волнения голосом прошептала: «Он жив!» Страшно представить даже такую меру ненависти в женщине.

Королевская чета и за нею вся свита поднялись со своих мест и направились к экипажам. Король, покидая ложу, сказал несколько милостивых слов молодой княжне Долгорукой, королева любезно беседовала с Эбергардом. Раскланявшись у портала, королевская чета направилась к своей парадной карете.

Князь повел дочь к экипажу, рядом стоял Эбергард. Князь поклонился ему, но его гордая дочь заранее уже решила для себя не кланяться графу.

Однако она невольно подняла глаза на графа Монте-Веро и против собственной воли поклонилась ему, как королю, и это случилось само собой и так быстро, что она не успела даже опомниться.

Отец помог Ольге войти в экипаж; негр Сандок отворил дверцы кареты графа. Через минуту экипаж Эбергарда, запряженный четверкой вороных, промчался мимо кареты русского князя.

Граф Монте-Веро возвратился в свой полный роскоши дворец, в то время как в кустарнике у дороги звучала известная уже нам печальная песня.