Читать книгу Скакуны Зеленых Лугов. Плащ Атласа - Георгий Агафонович Константиниди - Страница 2

Елисейский Лес

На опушке леса под жарким солнцем сидели два агийвских коня в белых тканевых доспехах и серых шлемах с гребнями. Они прижимали к себе острые пики и напряженно вглядывались в заросли Елисейского леса – края единорогов, заклятых врагов их королевства.

– Ну как, видно хоть что-то? – спросил бурый конь у чубарого.

Тот продолжал всматриваться в гущу деревьев.

– Нет, – ответил он через несколько цоков1.

– Такое затишье… Неужели опять начнут выть на луну? – шерсть бурого коня встала дыбом от воображаемого кошмара.

– Скорее всего, – согласился чубарый. – Помнишь, что старшина рассказывал? Если днем в Елисейском лесу только птицы мирно щебечут, значит, ближе к ночи начнется настоящий гвалт.

– Помню, – отозвался бурый и прислушался. – Скачем к старшине в лагерь? – спросил он, когда услышал свист соловья.

– Чем скорее ускачем, тем лучше, – чубарый вскочил и резво побежал к лагерю, расположенному в нескольких сотнях шагах от проклятого леса.

Бурый поскакал за ним. По пути они вложили пики в зубы и иногда оглядывались назад.

Уже как девяносто лун полк агийвских стражников стоял на границе леса. Но сам лес здесь уже тысячу лет, а может и сто тысяч. И с самого появления его облюбовали единороги. Пограничники с опаской поглядывали на древний оплот «предателей Зеленоземья». Лошади шерстью и кончиками хвостов чувствовали, как в зарослях циркулирует магия, темная и необузданная. Потому все в лагере были на сильном взводе, когда двое стражников прискакали сюда. В лагере стояло девять палаток, пять из которых были казармами, а остальные являлись складами оружия, еды, лекарств, воды и яблочного сидра.

В казармах некоторые из лошадей убивали время за игрой в кости. Другие методично точили свои мечи и копья. Третьи стояли на страже. И у всех шерсть вставала дыбом, когда они поворачивали головы к видневшемуся из-за холмов лесу.

Бурый и чубарый быстро проскакали весь палаточный городок, направляясь к старому пню, на котором сидел их командир.

Старшина был крепким конем с легкой бородкой, а его белый кожаный доспех за долгие годы службы стал темно-серым. Когда к нему подбежали стражники, он, держа нож копытом по специальной технике, строгал, и из дерева постепенно выходила голова лошади.

– Командир! – обратились оба.

Тот медленно повернул голову.

– Докладывайте, – произнес он сурово, но спокойно.

– Появились первые признаки, командир! – ответил чубарый.

Старшина посмотрел на свою деревяшку.

– Ясно. Собирайтесь, бравые воины! – прокричал он, вскочив.

Лагерь оживился. Агийвцы замельтешили среди палаток, бросив все свои дела, под крики командира:

– Готовьтесь, жеребцы! Это не учение! Всем достать зачарованные секиры, наточить копья, надеть шлемы! И помните, рубите рога!

– Да, командир! – послышался ответ.

А пока агийвцы словно муравьи бегали в лагере, из лесной чащи за ними наблюдала пара голубых глаз.

Помпея смотрела через подзорную трубу, что смастерил ее отец, сидя в кроне одного из деревьев. Видя, как лошади суетятся, Помпея не могла сдержать слез от хохота. Ее белый хвост весело вилял, а голубой рог порой выдавал клубы синих искр.

Она чуть не выронила украшенную стеклышками подзорную трубу, когда один из стражников споткнулся о торчавший корень. К счастью, Помпея смогла удержать ее копытами.

Она любила наблюдать за пограничниками с крон деревьев. Это было одно из немногих занятий, нравившееся ей в Елисейском лесу. Ведь большую часть времени единороги проводят в молитвах и ритуалах. Молитва за завтраком, перед работой, за обедом, после работы, молитва за ужином и перед сном. Столько молитв, аж голова кружится. Помпея, похоже, единственная, кто молился только за завтраком и перед сном. В остальное время она напевала песенки или играла в кости, которые сама вырезала и раскрасила. Иной игры она придумать не могла, потому что здесь все молодые жеребята работают, а если не работают, то слушают наставления и проповеди либо байки про грязевых монстров с Тартарских топей. Что тоже невесело.

Глядя, как агийвцы возятся в своем лагере, Помпея невольно им завидовала. Живут такой бурной жизнью! У них точно куда более разнообразные дела, чем одни молитвы годы напролёт.

И вот она, маленькая единорожка, внезапно подумала: а почему бы не выйти из леса, чтобы рассмотреть все получше?

Она тихонько прокрадется в лагерь. Агийвцы будут заняты на опушке, в лагере никого кроме двух стражников не останется, пробираться незаметно Помпея умеет. Кто ее хватится? Разве что отец, но это не страшно, он простит, как и всегда.

И вот Помпея уже начала спускаться с дерева как можно медленнее, чтобы лошади успели уйти из лагеря. Но тут прозвучал еле различимый свист.

– О нет! – промычала малышка тонким голоском и недовольно встряхнула белой гривой. – Неужели солнце уже на трети2?!

Она резко спустилась по старому стволу – так, как это умеют делать единороги, словно у нее вместо копыт были лапы с когтями. Добравшись до земли, Помпея ринулась в лесную гущу, держа подзорную трубу во рту. Она бежала так быстро, что если бы за ней кто-то наблюдал, то увидел бы только промелькнувший силуэт и больше ничего.

Единороги действительно бегают быстрее других жителей Зеленоземья и живут дольше других. Жаль, что агийвцы считают их монстрами. Помпее обидно видеть, как некоторые стражники боязливо смотрят на лес. Это не такое страшное место. Но этого им не объяснишь. Ведь папа говорил, что агийвцы охотятся на единорогов и если заметят хотя бы одного, то сразу насадят на пику или отрубят рог вместе с головой.

Однако Помпея много раз глядела с крон на лагерь и почему-то не могла представить, чтобы лошади насадили ее на пику. Хотя от этого легче не становилось.

Потому она с грустью скакала в чащу, думая о том, что в Агийвии жизнь куда более интересная, хотя, может, у них тоже есть какие-нибудь докучливые правила, которые надо соблюдать.

Помпея все дальше удалялась от опушки, и деревья становились выше и толще. В листве слабо щебетали стрижи и тихо пели соловьи, будто боялись чего-то, и единорожку охватила грусть. Так всегда бывает, когда она бродит по лесу. Невозможно это объяснить, но даже воздух в Елисейском лесу Помпее не нравится: он слишком затхлый, густой и душный. Обычно дома всегда лучше, чем в гостях, однако Помпее в родном лесу живется очень худо.

А когда она доскакала до родных домов, построенных из прутьев у подножья огромных кленов, Помпее стало печально настолько, что она готова была подбежать к одному из деревьев и завыть, как это сейчас делали три единорога с лиловыми рогами.

Они скакали вокруг дерева и кудахтали подобно курам. Помпея хотела пробежать мимо, но вежливость требовала поздороваться.

– Привет, Паник, Голь, Пик! Пусть ваши звезды горят ярко, не погасая, – Помпея произнесла это приторно, выплевывая слова как отвратительное зерно.

Но братья Лиловороги никак не отреагировали. Они продолжали скакать и тараторить:

– Луна, луна так высока!..

– Мы упали со звезды!..

– И съели все блины-ы-ы!

Помпея лишь высунула в ответ язык и гордо ускакала прочь. Около шалашей ей попались еще несколько единорогов, которые страдали тем же, что и братья Лиловороги. Однако большинство занималось уходом за садом, песнопениями, и еще все развешивали гирлянды в честь сегодняшней ночи. Ночи Белого Древа, праздника единорогов в честь Великого Уробороса и его наместника Белокрылого Короля. Или ночи, когда три племени единорогов со всего Елисейского леса соберутся в туманном ущелье посмотреть, как еще один герой уходит в Царство Вечности – Аидовы луга.

Помпея лишь устало вздохнула. Ей наскучили все эти проповеди о даре великого правителя и возможности перейти в мир, где царит яркий и белоснежный свет, такой же, какой исходит от самих единорогов. Знать бы, что это значит…

Она не была безверной, как порой о ней говорили. Нет, Помпея верила в Белокрылого Короля, в его силу, в то, что он, возможно, все еще следит за Зеленоземьем с небесного свода. Но неужели ради этой веры всем единорогам надо разделяться на три племени, никогда не общаться друг с другом и видеться только у мрачного ущелья, едва не задыхаясь от здешнего запаха?

Вера разделила единорогов на три клана, во главе каждого, как знала Помпея, стояла мойра – верховная жрица и правительница Елисейского Леса. Три клана назывались в их честь. Клан Клото – клан света, горящий подобно звезде, дающий веру забывшимся. Клан Лахесы – клан жизни, что дарит существование до, во время и после нее. Клан Атропы – клан знаний, что рассказывает истинные истории и дарит истинные знания.

Сама Помпея состояла в Клане Атропа. Отец надеялся, что его дочь станет служанкой при мойрах или молитвенницей. Но Помпее было все равно, кем она станет, сейчас ее волновало, как успеть на утреннюю молитву.

К сожалению, она опоздала на одну упавшую каплю3. И поэтому отец встретил ее угрюмо в беседке возле их шалаша.

– Пап, я же опоздала не на вечность, – Помпея пыталась скорчить какую-нибудь гримасу.

Но Плутарх лишь покачал головой и указал красным рогом на чашу с носиком: с него упало уже три капли прямо в вазу. Помпея лишь виновато улыбнулась.

– Лучше поздно, чем никогда.

– Хватит отговорок, иди вырви сорняки на грядке! – приказал он.

А потом вновь принялся старательно чертить руны на пергаменте, сидя за пюпитром высотой с два куста шиповника4, потому что, как и все единороги, Плутарх был высокого роста. И Помпея, идя к огороду, подумала: как бы ее отец смотрелся рядом с лошадью? Ведь они немного ниже единорогов.

С такими мыслями она вырывала сорняки с грядки, где росли сочные ягоды чернины и немного чайных кустов. Помпея выдергивала ненужные кустики, чтобы те не мешали расти сладким ягодам. Это было трудное дело, однако малышка умудрялась задавать вопросы.

– Что нового появилось в дневнике, пап?

Плутарх устало почесал козлиную бородку и, сверкнув красным рогом, прорычал:

– Помпея, ты не отвертишься от наказания.

– Ты уже написал ту главу, где единороги празднуют День Солнцестояния?

– Продолжай работу, Помпея.

– А глава про Плащ Атласа? Она уже доделана?

Плутарх фыркнул, он собрался сделать малышке серьезный выговор. Он уже повернулся… и обнаружил дочку у себя за спиной.

– Я все, пап.

Плутарх посмотрел на грядки. Большинство кустов шиповника сорваны. Он устало вздохнул и грозно посмотрел на Помпею Голуборогую.

– Мы еще поговорим о твоем поведении!

Помпея спокойно улыбнулась.

– Ясно, пап!

– Боже, когда ты уже возьмешься за ум?! – старый единорог вернулся к своему дневнику.

За этот труд отец Помпеи принялся еще в те времена, когда единороги только отделились от остального Зеленоземья. Тогда еще лагеря лошадей не было. И маленькой единорожке было до жути интересно почитать синюю книжку. Плутарх, уловив любопытный взгляд дочери, резко захлопнул дневник.

– Не готова еще!

– Почему? – ей снова захотелось повыть.

– Потому что не дописано!

– Но ты пишешь уже сотню лет5!

– Когда уйду в Селению, тогда и прочтешь! – заявил Плутарх и быстро вошел в шалаш.

Помпея сконфузилась. Ей не хотелось верить, что отец когда-либо умрет. Как он может, если ему уже сотни лет? Пусть единороги не бессмертны, но стареют они чрезвычайно медленно. Потому малышка хотела последовать за отцом, но тот уже вернулся, все такой же недовольный.

– Пап, что ты дуешься? – Помпея сделала милое личико и кукольные глазки.

Плутарх злобно фыркнул:

– Ты опять ходила на опушку?

– Меня никто не видел.

– Пусть даже так, на опушку ходить запрещено! Лучше бы ты играла с другими жеребятами.

– У них не все дома!.. – возмутилась Помпея.

За ближайшими деревьями завыли жеребята:

– Кусь, кусь!

Помпея поморщилась от гадких словечек. Плутарх смолчал.

– И вообще, почему мы должны прятаться? Кроме нашего леса есть куда более интересные места! – Помпея не первый раз заводила разговор о лошадях и сейчас снова пыталась убедить отца.

– В этих «интересных местах» нам не будут рады, Помпея! – теперь малышка промолчала. – Пойми, в Елисейском лесу мы все живем… Это наш дом. Нет ничего важнее дома, пусть он не идеален, но это дом, понимаешь?

Помпея лишь скорчила гадкую рожу и высунула язык.

Плутарх устало вздохнул:

– Думаю, однажды поймешь. Идем на проповедь.

Малышка гордо пошла за отцом, а он шагал медленно и устало. Плутарху было уже восемьсот семь лет, и старость начинала сказываться. Помпея упорно не замечала этого, ее куда больше беспокоили крики жеребят:

– Помпея! Кусь-кусь! Мы кусь!

Она не понимала, что вообще означают эти слова? Вроде призыв к игре, но сверстники ее упорно избегают; вроде оскорбление, но делают это слишком приветливо. Оставалось только игнорировать.

Сама проповедь проходила возле огромного ясеня, на стволе которого был искусно вырезан змей, кусающий себя за хвост. Это Уроборос, или как его еще называли, Великий Созидатель. Помпея величала его про себя сэр Змей.

Единороги встали в ряды, и жрицы запели церемониальную песню. Голоса всех единорогов из Клана Атропа слились в один, а лес вокруг озарился слабым свечением, мигающим, как сырой факел.

Раньше не было всего!

Ни лугов, ни высоких гор.

И лишь голос его, как хор,

Разжег яркие жизни костров.

О Уроборос, о Уроборос!

Ты дай жизни и мысли огонь,

Твой свет принесет покой.

Раньше была смута и раздор!

И король, чьи рога как соль

Белы и деревьям подобны!

И правит нами король,

Рога белы, словно соль

И деревьям подобны!

О Уроборос, о Уроборос!

Ты дал нам наместника

Что дал жизни и мысли огонь,

И принес сладкий покой!

Помпея во время песни украдкой поглядывала на стеклянный сосуд с узким горлышком на железной треноге. Лунный песок6 вытек из него в глиняную чашу только на треть. Единорожка вздохнула: еще полсосуда7 ждать, когда закончится песнопение, а потом еще столько же слушать молитвы!

От такого уныния Помпея снова захотела взвыть, как порой это делали другие единороги. Да, в Елисейском лесу встречалось много таких обезумевших рогачей. И братья Лиловороги были не единственными, кто целыми днями выли на небо и носились по округе с дикими воплями. Другие тоже сходили с ума и прыгали в бездумном танце. Многие из них жили в центре селений, где туман из Оврага Белого Древа порой поднимался и заполнял землю на несколько кустов8. Даже здесь в храме под сводами деревьев Помпея видела его серые щупальца.

Как говорили святые жрицы: «Этот туман исходит от Древа – дара Белокрылого Короля. Туман дарует еще более долгую жизнь, не бойтесь ходить к оврагу и дышать его воздухом».

Помпее совершенно не хотелось ходить к оврагу, там было жутко. Но отец все равно брал ее туда. Стоило Плутарху вдохнуть пары, как он падал навзничь и засыпал мертвым сном. А Помпея от страха затыкала нос и рот сначала копытами, а потом начала брать с собой листья мяты. Так она поступала и на церемонии Белого Древа.

Пусть ей не нравился этот туман, но она относилась с большим уважением к «подарку» Белокрылого Короля, даже если он казался невыносимо странным.

Помпея смутно помнила тот день, когда загадочный незнакомец в черной сутане принес росток Белого Древа. Она тогда была еще совсем маленькой, и мама кормила ее кашей из пшеницы. Помпея помнила только эту фигуру в черной сутане и небольшое серое семечко на красной пуховой подушке.

Остальное Помпея узнала от старого единорога Герата, которому было уже под тысячу лет. Он – единственный интересный собеседник в Елисейском лесу. Герат поведал, что странный чужеземец принес семечко белого древа и повелел посадить в полнолуние. После того как семя быстро проросло, мама Помпеи, Персия, попыталась вырвать росток с корнем, но ей помешали. Что стало с ней дальше, Герат не знал. Молодые единороги любили рассказывать сказки, будто Персию Голуборогую изгнали, и агийвцы насадили ее на пики.

Такая злая легенда вызывала у Помпеи гнев и кучу вопросов: почему мама пыталась вырвать священное древо? Что стало с ней потом? Если ее убили агийвцы, то странно, ведь отряды пограничников появились только девяносто лет назад, а Персия пропала сотню лет назад. И было еще несколько мелких вопросов: кем был тот незнакомец? Как он выглядел? Что вообще делает Белое Древо?

Хотя… На последний вопрос Помпея знала ответ. Его поведали священнослужители, у которых она стажировалась. Белое Древо отправляет достойных единорогов в особое место. Это не Селения – Лунный город, как рассказывал Герат, а некие Аидовы Луга – рай для единорогов, в котором нет ничего кроме наслаждений.

Помпея хотела знать побольше об этом месте. Но поскольку точной информации нет, малышка фантазировала, что в Аидовых лугах зеленая травка, редкие деревца с сочными плодами и много захватывающих книг.

Последнее было особенно важно, потому что книги у единорогов являлись обычными молитвенниками, которые невыносимо читать. Помпея их… нет, не выкидывала, а просто теряла где-нибудь в кустах.

Плутарх частенько негодовал:

– Ох, ты сведешь меня в могилу! Помпея, перестань забивать в мой гроб новые гвозди! Я бы трижды перевернулся в земле из-за твоего поведения, дочка!

Все отцовские реплики связаны со смертью. Только Помпея всерьез их не воспринимала. Вот Герату уже тысяча лет, и он до сих пор жив. Хотя он мало что говорит, но рядом с Помпеей становился невероятно общительным. И он единственный, кто не бывает на проповедях и не читает молитв. Как он объяснял:

– Уробороса не нужно просить, чтобы он услышал. А Белорогий Король всегда будет в наших сердцах, а не в статуях и песнях.

Помпее нравились такие речи. Она даже завидовала Герату: он не торчит целыми солнцами на молитвах.

Песок из сосуда высыпался уже наполовину, а солнце постепенно поднималось к зениту. Мрачный лес наполнялся ярким светом, проникающим сквозь густую листву. Малышке казалось, что церемония никогда не закончится, но вот жрицы взяли высокую ноту, а сосуд опустел…

– Спасибо всем, кто явился к нам почтить Великого Созидателя! Да воссияют ваши звезды!

В ответ единороги прокричали:

– Да восславится Белорогий Король!

После песнопения Помпея с отцом под шутки и оскорбления малышей отправились домой, а затем по обыкновению занялись садом. Время от времени другие единороги приходили к Плутарху, чтобы вылечить свои «недуги».

Так Галеон Желторогий пришел с жалобой на копыто:

– Поставил я его на корень старого древа, может, оно на меня порчу в обиду нашлет? Помоги.

Помпея устало закатила глаза. Только с такими просьбами к папе и приходят. Просят демонов отвести или духов отпугнуть, ну или от плохих примет защитить. Помпея отрицала суеверия. Порой она думала: может, с ней что-то не так, как и говорит отец?

– Помпея, скачи в шалаш, принеси мои амулеты и мази, – затем Плутарх обратился к Желторогому. – Сейчас все отведем, а ты рассказывай подробно. Как и когда наступил, что чувствовал, когда оскорбил старое дерево?

Помпея послушно поскакала. В шалаше находилась мебель, изготовленная из мертвых деревьев. Несмотря на ненадежность такого материала, магия единорогов смогла облагородить гнилую древесину. Жаль, что искры магии, которые выпускают единороги, только и годятся для того, чтобы переделывать всякий мусор.

Помпея много слышала от Герата о силе единорогов: как они могли управлять огнем и водой, воздухом и землей. И как могли сиять подобно ярким звездам в темных пещерах.

«Славные были времена», – прозвучал скрипучий кряхтящий голос в воспоминаниях.

Малышка только согласно кивала. Она очень хотела засветиться подобно маленькой звездочке, но отец убеждал:

«Это в прошлом. Мы не должны летать в облаках, Помпея».

Плутарх говорил это с грустью в голосе. И было ясно, что лекарь тоже мечтает о магии. Но пока он просто лекарь, и сейчас Помпея подходит к старому шкафу и достает оттуда деревянного змея на веревочке, кусающего себя за хвост.

Галеон был так рад, что получил амулет защиты; неважно, что у него их пять штук, лишним не будет. Помпея с тоской глядела, как довольный клиент гарцует прочь от их шалаша.

– Что толку от амулетов? – пробубнила единорожка.

Отец недовольно на нее покосился, а дочь продолжила:

– Если дерево обиделось на него, что мешало Галеону попросить прощения?

– Мы не можем общаться с деревьями, Помпея.

– А Герат говорил, что раньше могли! И даже дружили с дриадами.

Плутарх вздохнул:

– Герат уже стар, малышка, он много что рассказывает… В том числе и байки о мире в Зеленоземье.

– А разве сейчас не мир? – Помпея притворно заинтересовалась.

Плутарх удивленно посмотрел на дочку.

– Герат тебе разве не рассказывал?

– Нет, – соврала Помпея.

– Ты, значит, и песни на церемониях не слушаешь? И не поешь? – отец спросил с нескрываемой печалью, ведь получается, что его дочь вообще не верует, а это грозит страшным несчастьем.

– Почему, пою и слушаю… Только не понимаю, – малышка снова слукавила.

Помпее очень хотелось услышать, что расскажет отец о событиях, произошедших тысячу лет назад.

Плутарх призадумался.

– Ладно, сейчас все разъясню, – набрав побольше воздуха, он начал сказ. – Много лет тому назад в Зеленоземье правил мудрый Белорогий Король… – Помпее привиделась в тени белая фигура, с чего вдруг? – Его доброта и мудрость освещали все земли Гинеи. Под его покровительством у всех народов не было недостатка в еде, воде и в свободе, – Помпея услышала счастливый смех и цокот копыт, наверно другие жеребята. – Правя из своей Олимпийской вышки, стоявшей на Белых равнинах, Белорогий Король видел каждую живую душу, – Помпее почудилось, что кто-то взмахнул крыльями прямо возле нее, наверно пичужка. – Но он не смог увидеть предателя в своих рядах!

Тень от шалаша стала темнее или нет?

– Однажды в темную грозу раздался крик, и верные придворные нашли своего правителя с воткнутым ножом в спину, – на плечо Помпее упала чья-то слеза… Нет, это просто роса. – Много дней народы скорбели о своем короле и неустанно искали убийцу и предателя. Но тот так и не был найден, – это что, крики? Кто-то ссорится? – А неприязнь между народами росла, и вскоре начались войны! – звучит звон мечей, вернее, шелест листьев. – Народы в попытках доказать свою невиновность проливали реки крови. И когда племена начали мельчать, их правители провозгласили: «Уйдем мы в свои земли со своими подданными! Нет нам больше желания сражаться с подлецами!» Так и ушли народы Зеленоземья в свои королевства, и не стало больше доверия и мира между племенами. И будет так вовеки веков!

Помпея вдруг услышала монотонные голоса за спиной и в ужасе обернулась.

– В чем дело? – забеспокоился Плутарх.

– Папа, ты не слышал? – единорожка пыталась высмотреть в чаще хоть кого-нибудь…

– Не слышал что?

– Да ничего…

Плутарх засобирался в шалаш за дневником, и Помпея задала вопрос:

– Как ты думаешь, кто был предателем?

Лекарь задумался.

– Тот, кому Белорогий Король более всего доверял.

Отец понуро побрел за дневником, но его окликнула Клима Розоворогая.

– Плутарх!

Ее белая шерсть изящно сверкала в редких лучах солнца, проникающих сквозь листву. Она грациозно гарцевала, прижимая к себе старый горшок с… засохшим растением?

Помпее показалось, что такое украшение не сочетается с волосами, закрученными в хвостик, и голубыми резными браслетами на копытах. Но что не сделает красавица Розоворогая, чтобы завоевать сердце любимого?

И Плутарх прекрасно знал о чувствах Климы, потому старался реагировать холодно. Помпея такого поведения не понимала. Ей было бы приятно жить в полной семье, как все жеребята в лесу, только отец, похоже, не стремился заводить новые отношения.

– Да будет твоя звезда яркой, Клима Розоворогая, – сказал Плутарх из вежливости.

Климин энтузиазм поостыл, но она не подала виду и улыбнулась:

– У меня в саду вот растения завяли.

– Растения? – переспросила Помпея.

Она тихонько подошла к Климе и встала рядом с ней, делая вид, что разглядывает засохший цветок. Таким образом она намекала отцу: «Смотри, как мило я смотрюсь с ней. Другие единороги, стеная от любви, бегают за Климой, а она выбрала тебя! Ну и что, что ей девятисот лет, разве в возрасте дело?»

Однако Плутарх проигнорировал намеки дочери и смотрел на цветок холодными красными глазами.

А Клима сказала:

– Да, Помпея, сад моего… – она хотела добавить «мужа», но осеклась. – У меня весь сад завял почему-то.

Плутарх вежливо попросил горшок с цветком и стал его пристально разглядывать, положив на траву. На его лице читались озабоченность и даже страх. Он засунул белое копыто в землю и достал черную размякшую тину. Помпее поплохело от отвратного запаха ила.

– Надо тебе одно снадобье, – сообщил он, возвращая горшок. – Оно исцелит почву.

– Я так и знала, что у тебя найдется нужное лекарство! – возликовала Клима.

Плутарх пропустил радостные слова мимо ушей. Зашел в шалаш, откуда вернулся с хрустальным пузырьком с символом белых рогов.

– Вот, – равнодушно предложил он.

Но это не помешало Климе чмокнуть его и ускакать прочь. Отец Помпеи, отойдя от поцелуя, проворчал:

– Нынешнее поколение совсем разучилось держать себя в копытах.

– А по мне это было здорово! – заявила счастливая Помпея. – Давай пригласим ее на чай!

– У меня есть дела поважнее, Помпея, – неуверенно произнес Плутарх и снова отправился к шалашу.

– А что это, кстати, за зелье? И чем заболел цветок? – Помпея быстро нагнала отца и преградила ему дорогу.

– Его много лет варила твоя мать… – Плутарх запнулся, поняв, что сболтнул лишнего.

– Моя мама? Расскажи!

– А что тут рассказывать, – Плутарх пытался пройти, только Помпея упорно стояла на пути. – Персия была алхимиком, а в Елисейском Лесу полно трав и минералов, которые можно использовать.

– А что это за хворь? Как ты узнал, что надо лечить ее именно этим снадобьем? У нас таких еще много? Где они хранятся? Ты меня этому научишь? Почему ты раздаешь всякие бесполезные амулеты вместо снадобий? Расскажи мне все…

– О Великий Созидатель, – взревел старый единорог. – У всех жеребята как жеребята, а мне достался любопытный воробей. Дай мне во имя Белокрылого Короля пройти!

Помпея от неожиданности отпрянула. Плутарх вбежал в шалаш и, взяв пюпитр, перо и дневник в синей обложке, пошел в сад.

– Но папа… – крикнула Помпея, но тот уже скрылся за деревом. – Ну и ладно! – малышка гордо загарцевала вглубь чащи.

Там среди кустов чернины и мощных дубов стоял маленький дом, вросший в толстый ствол ясеня. Возле него дремал старый Герат. Его рог давно стал белым, почти блеклым, а его грива и шерсть потускнели, будто внутри старика угасала жизнь.

Лежа на траве, поглаживая козлиную бороду и глядя на зеленую листву из-под кустистых бровей, Герат не заметил, как к нему подошла Помпея. Лишь когда единорожка коснулась плеча старца, он произнес:

– Р-а-д… Те-бя ви-деть… Малы-шка.

Герат говорил хрипло и медленно. Помпея по-доброму улыбнулась.

– Я тоже рада вас видеть.

– У те-бя… Во-прос? – спросил старый единорог, не поворачивая головы – это вызывало у него сильную боль.

– Моя мама была алхимиком?

Герат помолчал, а потом хрипло ответил:

– То-лько обуч-алась… Но у не-е бы-л да-р.

– Расскажите поподробнее, – Помпея присела рядом.

Герат вздохнул.

– Чт-о… Те-бя побу-дило… Уз-на-ть о ма-тери?

Помпея поведала обо всем, что случилось за это утро, и подытожила:

– …и отец мне ничего не говорит. Если он так тоскует, то мог бы сказать, почему. Что в моей маме было такого особенного, чего нет, например, в Климе?

Герат ответил:

– Лю-бовь… тво-его от-ца к Пе-рсии… Вс-е ещ-е не про-шла… Но мо-жет вс-е ещ-е впе-реди.

Помпее от этого не полегчало.

– А мне он почему ничего не рассказывает?

Тысячелетний единорог задумчиво промычал, а потом, поднявшись с кряхтением и хрустом дряблых костей, зашел в свой древесный домик. Какое-то время оттуда доносилась возня, там даже что-то разбилось.

А когда солнце начало опускаться к горизонту, Герат вышел, держа зубами старую шкатулку из красного дерева. Бережно отдал ее Помпее и сказал:

– Во-т… Те-бе под-арок… Малыш-ка.

– Спасибо, но… – Помпея хотела возразить, что ей нужно было не это, но Герат только шикнул на нее.

– То, ч-то… здесь хранит-ся… по-может те-бе в буду-щем.

Помпея кивнула и ушла. По пути домой она видела, как другие единороги выходят из своих жилищ в праздничных камзолах и рясах, украшенных венками клубничных роз9, используемых для чая.

Все единороги шли в направлении ущелья, и Помпея решила поторопиться. Проскакав по меньшей мере двести кустов, Помпея наткнулась на недовольного отца, ожидавшего возле шалаша в голубой рясе и венке из клубничной розы.

– Где ты пропадала? – он спросил это с сожалением.

Помпея все еще была зла на папу и проговорила:

– Искала ответы.

Отец сразу понял, что она ходила к Герату, и решил загладить вину.

– Я почти закончил свой дневник, – сообщил он смущенно.

Помпея постаралась не выдать радости.

– Здорово, – сказала она холодно, а потом ей вдруг стало грустно. – Чем все закончилось?

Плутарх прокашлялся и сказал:

– После церемонии прочитаешь.

Вот тут Помпея уже не выдержала и воскликнула:

– Слава Уроборосу!

Радость заглушила в ней и грусть, и тревогу. Поставив шкатулку на стол в шалаше, малышка гордо поскакала вслед за отцом, попутно захватив листья мяты из комода в шалаше.

С каждой упавшей каплей единорогов, идущих к ущелью, становилось больше. И вскоре уже три группы, наряженные в яркие камзолы, шли торжественным маршем, напевая хором церемониальную песню.

Мы шествуем

К вечности порогу!

И ступаем на дорогу

Горделивым шагом.

И священные врата,

Что стоят в тумане,

Отворят три сестрицы,

Каждая в белой сутане!

Помпея по привычке подпевала, предвкушая, как после безумной церемонии отец даст ей дневник, и она прочтет его от корки до корки. Малышка и по сторонам успевала смотреть. Все три клана шагали бок о бок. Они отличались по цветам нарядов: Клан Клото был в желтом, клан Лахеса одевался в зеленое, а клан Атропа в голубое.

А Помпея как была без церемониальной одежды, так и осталась без нее. Малышка совершенно не беспокоилась из-за внешнего вида: не впервой уже гулять с всклокоченными волосами, как выражался её отец. Хотя Помпея всегда причесывала свою шелковистую гриву. К тому же единороги так увлеклись празднованием, что не замечали одну белую ворону.

Внезапно начало твориться невероятное: все деревья в Елисейском Лесу зашелестели ветвями под дуновение взявшегося из ниоткуда ветра. Их толстые стволы засияли слабым светом, как во время той проповеди. Это вызвало у Помпеи страх и любопытство одновременно.

На лес уже опустились сумерки, и единороги освещали путь своими искрящимися рогами. Вдалеке показался овраг, затопленный туманом, и Помпея быстро закрыла рот и нос листками мяты. И как раз вовремя, ибо единороги постепенно начали засыпать, но не в привычном смысле.

Их глаза потускнели, движения стали дергаными, а пение – нудным мычанием под нос. Помпея никак на такое поведение не отреагировала, только внутри у нее всегда начинало трястись. И сейчас она хотела уйти с отцом из этой толпы, но не могла. Отец тоже «заснул» и плелся за остальными, и Помпея не могла его бросить, не говоря уже о том, что ее поступок равнялся клятвопреступлению. Малышке оставалось шагать за папой и надеяться на лучшее. Отец рассказывал, что когда он «засыпал», то чувствовал приятную легкость и свободу, словно в хорошей дреме.

У Помпеи был соблазн снять листки мяты, однако ее все время что-то останавливало. Она не могла объяснить, но оно куда древнее и могущественнее, чем сам Елисейский Лес. Возможно, это сам Уроборос ей нашептывал слова. Он всегда будет наблюдать за своими детьми и помогать им…

Помпея, слушая собственные мысли и вторящее им мычание, не заметила, как три клана единорогов дошли до оврага, и в клубах тумана зазвучал голос трех мойр. Помпея слушала их вполуха, зная: что они говорят, не важно, а важно, что ей говорит Уроборос. Малышка не замечала, как сияние деревьев ослабло вблизи оврага, как туман накрыл все вокруг ковром – она внимала словам Великого Созидателя.

Но неожиданный звук отвлек ее. Резкий оглушительный голос произнес:

– Сегодня честь отправиться в Аидовы луга достается Плутарху Краснорогому!

Помпея не удержалась:

– Что?!

И тут же в ужасе закрыла копытом рот. Она беспомощно глядела, как ее отец уходит в туман. По воле Уробороса!

– Папа! – Помпея бросилась за ним.

В несколько прыжков она добралась до ущелья и исчезла в пелене тумана. Вокруг царил жуткий холод и смрад. Во тьме она увидела отца. Он все еще спал и смотрел куда-то вдаль.

Помпея заметила худощавое дерево. Оно выглядело как костлявый мертвец.

Плутарх стоял перед ним. Помпея хотела закричать.

Что-то за деревом шевельнулось.

У малышки пропал голос.

Огромный силуэт возник перед Плутархом. Горящие оранжевым глаза с жестокостью смотрели на безмятежного единорога.

– Идееем в мооои ообъятия… Плууутарх, яяяя поокаажу тееебее Аииидовы лууугааа! – произнес протяжный низкий голос.

– Во имя Уробороса! – Плутарх улыбнулся.

– Паааапааа!..