Читать книгу Отец и сын (сборник) - Георгий Марков - Страница 10

Сумерки настигли Тереху верстах в десяти от устья Васюгана. Река становилась все шире, берега ниже, свист ветра ожесточеннее, удар волны яростнее. К вечеру небо помрачнело, опустилось. Откуда-то из-за леса доносились отдаленные раскаты грома. Тереха чувствовал, что руки его уже сдают, в пояснице появилась ломота, но он плыл и плыл, намереваясь остановиться на ночевку где-нибудь на обском берегу.

Когда до Оби осталось не больше двух-трех верст, Тереха вдруг увидел в сгустившемся сумраке задрожавший огонек.

– Ого, пофартило мне! – радостно крикнул он и, позабыв об усталости, принялся грести сильнее, убеждаясь, что в его руках еще немалый запас силы и ловкости.

Чтобы лучше понять чувства Терехи, представьте на минуту себя на его месте. Вы плывете по таежной реке. Плывете почти вслепую, не зная ее берегов и плесов, догадываясь о пройденном расстоянии лишь по каким-то приметам, о которых вам не очень уверенно рассказали другие. Вы плывете в полном одиночестве, а вокруг притихшая бескрайняя тайга, необозримый разлив полноводной реки, плещущейся в темноте упругой и коварной волной. Вы понимаете свой долг, сознание ваше подготовлено к любым трудностям, вы все преодолеете – и одиночество и страх, который нагоняет заунывный свист ветра в темноте, и переборете сон, который трехпудовой гирей будет гнуть вас завтра, на восходе солнца, но вы человек, и вы с радостью уменьшите меру своего напряжения, если к этому представится хоть какая-нибудь возможность. Вы плывете в ночи и думаете о самом маленьком благе – более высоком береге для ночевки, и вдруг совсем недалеко, почти рядом, вспыхивает огонек. Это уж не маленькое благо – это то, что люди в тайге называют фартом. Вам повезло, пофартило, вы проведете ночь вместе с другим человеком. Вы будете рады ему, а он будет рад вам, хотя ни он, ни вы не скажете об этом ни слова. Да разве только словами говорят люди между собой? Есть еще у них язык чувств, выражающий мир незримый, неслышимый, но великий, бесконечный и необозримый, как сама жизнь…

Еще издали Тереха увидел, что у костра сидели двое. Он всматривался в силуэты людей, резко очерченных пламенем, думал: «Кто же это – остяки или русские?» Судя по тому, что на голове у мужчин были обыкновенные кепки, а не платки, какие в летнюю комариную пору носят все остяки независимо от пола и возраста, Тереха догадался, что это русские люди. Подплыв вплотную к костру, Тереха крикнул:

– Эй, земляки! На ночевку принимаете?!

Его возглас был неожиданным, и люди в первую минуту даже испугались. Они засуетились возле костра, потом один отозвался:

– Подворачивай!

Когда Тереха ткнулся в берег, застучал веслом, загремел котелком, тот же голос от костра спросил:

– Откуда и далеко ли плывешь, земляк?

– А вот сейчас расскажу, – уклонился от прямого ответа Тереха, сам еще не зная, как ему быть: не то говорить всю правду, не то придержать ее на всякий случай при себе.

Подходя к костру, Тереха осмотрел путников. Он был по сравнению с ними в выгодном положении: из темноты видел все. Они же, ослепленные пламенем, не видели ничего. Мужчины были одеты в добротные сапоги с длинными голенищами, в брюки галифе с кожаными леями, полувоенные куртки со стоячими воротниками, в кожаные кепки. Как показалось Терехе, оба были примерно одного возраста: пожалуй, от тридцати пяти до сорока. Они очень бы походили друг на друга, если бы один из них не носил очков в роговой оправе, что делало его при простоватом полном лице недоступно строгим. «Видать, какие-то начальники, недохватки в одежде-обутке не имеют», – подумал Тереха.

– Ну вот, теперь можно и поздоровкаться, – входя в круг, освещенный пламенем, сказал Тереха и от всей души пожал руку вначале незнакомцу в очках, так как, по его представлению, он был старшим по званию, по должности, потом тому, который был без очков.

– Откуда, земляк, плывешь? Как зовут? – спросил очкастый.

– С Белого яра плыву. Терентий я, Черемисин.

– С Белого яра? Это где же такой?

– Да есть тут на Васюгане неподалечку одно место с таким прозванием, – решил не спешить с откровенными ответами Тереха. – А вы кто такие будете?

– Я Касьянов, он Звонарев. Оба из Томска, из губпотребсоюза. Едем к вам на Васюган. Фактории будем открывать, сказать проще – магазины со всякой всячиной. Нам пушнину, рыбу, вам – что душа захочет.

– Вот оно какое дело! Белый яр не вздумайте обойти.

– А кто вы такие? И почему вас нельзя обойти? У вас что, пушнины видимо-невидимо?

– А вы что, не слышали, кто мы такие?! Коммунары мы! Коммуна «Дружба» на Белом яру поселилась.

Очкастый посмотрел на приятеля, после небольшой заминки с подчеркнутым оживлением сказал:

– Да ты что, Черемисин, умный или дурак? Кто же нам позволит обойти коммуну?! Уж где-где, а на Белом яру обязательно факторию откроем. Под крылом коммуны. А домишко под магазин найдется у вас?

– Для такого дела вмиг построим. Нас все-таки артель. По бревну каждый мужик прикатит из леса – вот тебе и дом.

Путники переглянулись и добродушно рассмеялись.

– Это верно, что одному мужику на год, то артели на один день, – рассудительно подтвердил очкастый и вдруг спросил: – А ты, Черемисин, партийный или только сочувствующий?

– Партийный. В двадцатом году в партизанском отряде в партию мы записались.

– Ну вот и мы со Звонаревым тоже с двадцатого года в партии, – сказал очкастый и, шуруя костер, добавил с усмешкой: – Так что мы с одного куста ягодки.

– Выходит, что с одного, – с большим облегчением сказал Тереха, подумав: «Люди хоть городские, а закваски нашей, партийной».

Тот, который был без очков, снял с костра вскипевший чайник и поставил его на землю возле разостланного плаща, на котором лежала уже приготовленная к ужину снедь.

– Давай, земляк, пододвигайся сюда ближе. Ужинать будем, – пригласил Тереху очкастый.

– Ужинать – не дрова рубить, – засмеялся Тереха и встал, чтобы сходить к обласку за своим припасом.

Очкастый понял его намерение, остановил:

– Куда ты, земляк? У нас тут еды на пятерых хватит.

– А у меня стерлядочка копченая имеется.

– Копченая стерлядочка – это неплохо! Очень даже неплохо! Может, Иван Денисыч, по такому случаю бутылочку выставишь? – ухмыльнулся очкастый, взглянув на своего приятеля.

– Так и быть! Берег на случай простуды, – сказал тот и, что-то бурча себе под нос, извлек из мешка бутылку водки.

Тереха сходил за своим припасом и, раскладывая копченую стерлядь, кивнул с улыбочкой на бутылку:

– Расстарались где-то товаришочки. По нонешним временам эту штуку днем с огнем не найдешь.

– Как-никак при торговом деле мы. А в дорогу без этого нельзя. Дождь ли промочит, усталость ли сморит, ветром ли прохватит – лучшее лекарство.

Очкастый ловким ударом ладони по дну бутылки вышиб пробку и щедро разлил всю водку до капельки по кружкам. По ухватке чувствовалось, что он был большой мастер выпивки и, по-видимому, не скупердяй. Тереха заметил, что в его кружку очкастый налил нисколько не меньше, чем в кружки приятеля и свою. Выпили, закусили. Тереха давненько уже не выпивал и сразу почувствовал, как по всему телу разлилось приятное, возбуждающее тепло. «Скажи ты на милость, как фартануло! Ночую не один, с людьми, да еще водочкой угостился… Вот вернусь в коммуну, будет что рассказать мужикам», – испытывая какую-то тихую радость и умиление, подумал Тереха.

– А вы, мужики, в Парабели сейчас были? – спросил Тереха, сокрушая своими крепкими зубами стерляжьи хрящи.

– А как же! Почти неделю прожили, – ответил очкастый.

– Волком партии там, на месте? Не разъехался никуда? – вспоминая опасения Бастрыкова, поинтересовался Тереха.

– А тебе зачем он, волком-то?

– С важным пакетом я от нашего председателя Бастрыкова еду, – сказал Тереха и как бы в доказательство своих слов погладил себя по груди, где у него во внутреннем кармане верхницы лежал конверт, адресованный в Парабельский волостной комитет партии.

– Волком на месте! На днях мы у них были, насчет открытия факторий разговоры вели, – сказал очкастый, аппетитно похрустывая хрящами Терехиной стерлядки.

– Это хорошо, значит, быстрее вернусь.

– А что у вас за пожар такой случился? Народ из коммуны разбегается? – с усмешкой спросил очкастый.

Его усмешка больно уколола Тереху, и он, с укором взглянув на очкастого, с гордостью в голосе сказал:

– Наш народ из коммуны никогда не разбежится. Не для этого собирались.

– Тогда зачем вам волком и губком? Что вы, сами безрукие? – с каким-то затаенным вызовом в голосе спросил очкастый.

– Не безрукие мы, а законы советской власти пуще глаза блюдем! – воскликнул Тереха и вкратце рассказал, что беспокоило партийную ячейку.

Очкастый и его приятель слушали Тереху, обжигаясь о горячие кружки, пили чай, изредка переглядывались. Когда Тереха кончил рассказывать, очкастый с сочувствием в голосе сказал:

– Вот теперь и нам понятно, земляк, зачем вам волком нужен. В добрый путь! Нашим факториям от этого Порфишки тоже, кроме мороки, ждать нечего.

Очкастый угостил папиросой Тереху и своего приятеля и, молча посмотрев на небо, предложил:

– Давайте укладываться на покой. До рассвета не так уж долго осталось.

– Давайте, – с готовностью согласился Тереха. Хмель все сильнее его захватывал. Отяжелели веки. Глаза то закрывались, то открывались. Клонило набок.

Приятель очкастого собрал свой припас, сложил в мешок. Тереха проделал то же самое. Потом очкастый подбросил в костер дров и лег на плащ. Тереха расстелил свой зипунишко с другой стороны костра и, ощупав, на месте ли пакет, тоже лег. Уснул он мгновенно и крепко, без всяких дурных предчувствий.

Наползли тучи, скрыли звезды, темь стала еще плотнее. Пригас и костер. Пламя уже не прыгало. Не рвались ввысь красные языки. От жарких углей растекалось тепло. Мужчина в очках поднялся, осторожно вытащил из кармана наган и, наставив его в Терехин висок, два раза выстрелил. Тереха дернулся всем телом раз-другой, захрипел, вскинул руки и замолк. Очкастый вытащил пакет из-под рубахи убитого, подошел к огню, разорвал конверт. Тот, который был без очков, бросился к реке, вытянул Терехин обласок на берег, разрубил его на части и сложил на костер. Снова запрыгало пламя, острые угольчатые концы его взлетели к макушкам деревьев, осветили берег.

Когда чуть рассвело, очкастый с приятелем потащили Терехино тяжелое тело в глубь леса. Там в окружении густого черемушника находился глубокий, но неподвижный, покрывшийся плесенью омут. Труп столкнули в воду, придавили его сырой, тяжелой корягой. Сюда же, в омут, бросили старый дробовик, выданный Терехе со склада коммуны.

– Какой случай, Иван Денисыч! Все планы Бастрыкова теперь у нас в руках. – Мужчина сдвинул очки на лоб, посмотрел на приятеля круглыми коршунячьими глазами.

Тот хмыкнул в ответ, сел на корточки, принялся мокрым песком оттирать с рук Терехину клейкую ярко-алую кровь.