Читать книгу Алая раковина сердца. Инди-новеллы - Георгий Нипан - Страница 8

Черная зебра с белыми полосками получалась плоской, неживой и какой-то блеклой, как будто ее постирали и положили сушиться. Наташка, подперев голову рукой, бесцельно водила кисточкой по бумаге. Главная зебра не рисовалась. Все нормальные белые зебры с черными полосками получились замечательно, а эта – ну ни в какую! А как без нее в Наташкиной саванне? Как без верблюда на айсберге.

Наташка бросила кисть в баночку с водой и подошла к окну. Во дворе жизнь набегала морскими волнами. Кто-то носился на роликах, кто-то на самокате, возле качелей дрались мальчишки, на ближайшей скамейке девушки от пяти до семнадцати лет осваивали чей-то косметический набор, и никому не было дела до Наташки Цаплиной из квартиры 134, которая не любит цифры и получает по математике двойки. За это ее не отпускали гулять – чтобы сидела и долбила эти чертовы дроби. А у нее и так нет друзей ни в школе, ни во дворе, потому что она молчаливая, грустная, не любит компьютерные игры и у нее нет даже простенького смартфона. Зачем он ей, если никто кроме мамы и папы не позвонит? А еще высокая и сутулая, как серая цапля, ее так и обзывают: «Серая Цаплина».

«И что они прицепились с этим сложением дробей? Одна вторая плюс одна вторая – равно единице… Чушь какая-то! Смотря, что складывать: если сыпучее, то может из двух пол-ложек сахара целая ложка и получиться, а если две половинки бумажного листа, то, как их не склеивай, все равно целый лист не получится. Попробуй на таком листе акварелью что-нибудь написать! А если эти половинки разных цветов? Что они, возьмут да смешаются?» – размышляла Наташка.

Она вернулась к акварели. По бумаге ползал мокрый шмель. Он побывал в формочке с черной краской, и теперь двигался по силуэту черной зебры, исправлял Наташкины ошибки. Черная зебра стала оживать, а потом побежала, чтобы столкнуться с белыми зебрами и в них раствориться, оставив после себя черные полоски. Это было здорово!

Откуда взялся этот шмель? Не было слышно жужжания. Он, наверное, тихо вполз в открытую форточку. Такой умница, а почему-то не может летать.

Наташка аккуратно взяла двумя пальцами шмеля, промыла в чистой воде и положила сушиться на чистый лист бумаги. Пока шмель сушилась, Наташка читала 2-й том Брема. Она нашла то, что искала среди «Насекомых с полным превращением». В двадцать восьмом отряде «Перепончатокрылых». Прочитав про две пары перепончатых крыльев, Наташка взяла большую папину лупу и внимательно рассмотрела шмеля. Талантливый художник оказался калекой – отсутствовало заднее правое крылышко. Это было несправедливо! Несправедливо, как и многое другое в этом мире.

Она поместила шмеля в спичечный коробок, захватила акварель, и, несмотря на запрет, вышла на улицу. Где находится ближайшая ветлечебница, она знала хорошо. Многие одноклассники таскали туда своих питомцев.

В приемной пришлось сидеть долго, да еще все приставали с расспросами, кого Наташка принесла. Она коротко отвечала, что пришла на консультацию. Какая-то бабка все время норовила влезть без очереди со своим жирным шпицем, требуя срочно поставить ему клизму. Когда в очередной раз она прицепилась с этим к вышедшей из кабинета медсестре, то та посоветовала:

– Не приставайте с этим к нашему доктору Павлу Петровичу, а то он вам самой поставит клизму.

– Безобразие! Хамство! – закричала бабка. – Я буду на вас жаловаться.

– Жалуйтесь, – устало сказала медсестра, – в Лигу обожравшихся собак. Позвоните в МЧС, там вам телефон дадут.

Наташка была последней в очереди, как и всегда. Перед ней в кабинет вошла красивая молодая женщина с белым персидским котенком, пробыла в кабинете недолго и выбежала, не прощаясь и не закрыв дверь.

– Сволочи! Их бы самих кастрировать, а потом заставить сидеть в четырех стенах, —неслось из кабинета.

– Что у вас? – спросил Павел Петрович, не поднимая головы, когда Наташка вошла в кабинет. Он оказался худым, налысо бритым юношей с очками на длинном носу.

– Шмель, – сказала Наташка и торопливо, чтобы не выгнали из кабинета, принялась открывать спичечную коробку. – У него нет одного крылышка, поэтому он не может летать, а ведь он художник. Вот посмотрите, как он зебру в саванне нарисовал.

Павел Петрович тупо уставился на Наташку, которая держала на ладони левой руки шмеля, а в правой руке рисунок, и спросил:

– Ты что, усыпить его хочешь?

– Да нет, я хочу, чтобы он летал! Крыло можно сделать! – Наташка аккуратно поместила шмеля в коробок и, пока Павел Петрович не опомнился, принялась на обратной стороне акварели быстро набрасывать ячеистую схему недостающего крыла.

– Ведь это заднее крылышко. Можно прицепиться к переднему – ведущему крылу!

– Стоп, – прокашлялся Павел Петрович – дельтапланерист с тремя переломами конечностей. – А материал? Из чего я тебе это крыло выкрою?

– Трансплантация! – воскликнула Наташка. – В городе ежедневно погибают тысячи перепончатокрылых, – и подняла глаза на строгого ветеринара.

Павел Петрович с интересом рассматривал Наташку. Такое существо ему еще не попадалось.

– Так, – после некоторого раздумья произнес ПП. – Завтра в это же время. И прихвати с собой побольше этих… трансплантатов, и необязательно шмелиных. Можно от ос, пчел, стрекоз – словом, от других перепончатокрылых. Рисунок оставь, мне надо подумать над схемой крепежа крыла.

Наташка выскочила, сжимая в руке коробочку со шмелем, едва успев крикнуть «спасибо» и «до свидания». Оставшись один, ПП не стал изучать схему крыла, он перевернул лист и внимательно рассмотрел акварель. Навстречу стаду белых зебр с черными полосками бежала одна-единственная черная зебра с белыми полосками.

«Они ведь ее растопчут!» – подумал ПП. – «Нельзя им это позволить!»

Дома родители, конечно, всыпали Наташке. Ушла из дома, несмотря на запрет, дверь не закрыла на ключ, а просто захлопнула, оставила окно открытым… Ну и так далее. Наташка ничего не слышала, она думала о перепончатых крыльях.

– Папа, – неожиданно, прервав поток нотаций, спросила Наташка, – а где чаще всего погибают насекомые?

– Какие насекомые? Ты что над нами издеваешься? – Голос почти успокоившейся мамы принялся набирать прежнюю высоту.

– Подожди, – остановил набор высоты маминого голоса папа. – Каких насекомых ты имеешь в виду?

– Перепончатокрылых. Шмелей, ос, пчел, стрекоз…

– Ты, что в активистки «Гринписа» подалась?

– Да нет! Шмелю надо крыло пришить, а то она летать не может, – Наташка открыла спичечный коробок и показала художника.

Папа взял лупу, которой часто пользовался при пайке электронных плат, и принялся разглядывать шмеля.

– Точно одного крылышка нет!

Мама через его плечо также заглянула в лупу.

– Да ну вас к черту с вашими шмелями, микросхемами и двойками по математике, – произнесла в сердцах и ушла смотреть телевизор.

– Как же ты к нему крыло прикрепишь? – спросил папа.

– Крыло будет крепить ветеринар Павел Петрович, мне надо трансплантат найти.

Папа потер переносицу и сказал:

– Прежде всего, это мертвые насекомые возле химически обработанных растений, но их использовать нельзя: они уже отравлены. Остаются паутина, рамы старых окон, в которых насекомые погибают, случайно попав между стекол, а также яркие светильники

На следующий день, пожертвовав своей коллекцией покемонов в пользу корыстолюбивых школьников младших классов, Наташка к шести часам вечера заполучила около десятка дохлых ос и пчел, двух больших шмелей и громадную стрекозу.

Все это богатство она высыпала на стол Павла Петровича. Под микроскопом, с помощью пинцета и скальпеля, он отделил от мертвых шмелей крылышки, а Наташка через большую лупу наблюдала, как он это делает. Затем Павел Петрович поместил шмеля-калеку в склянку с притертой крышкой, предварительно капнув туда немного эфира. Они подождали, пока шмель уснет, и приступили к операции. К удивлению Наташки, ПП не стал пришивать шмелю чужое крыло. Вместо этого он обвил шмеля прозрачным пластиковым кольцом с небольшим выступом и к этому выступу «Герметиком» подклеил крылышко-протез. Со стороны целого крылышка кольцо было чуть толще. «Это чтобы выступ не перевешивал», – догадалась Наташка.

Она сидела, как на иголках, пока шмель просыпался. Наконец очнулся. Павел Петрович дал ему немного поползать, чтобы он окончательно пришел в себя, а затем высоко его подбросил, предварительно расстелив на полу старый халат. Почувствовав, что падает, шмель отчаянно загудел и затрепыхался живыми крылышками. На мгновение завис в воздухе… и полетел, слегка накренившись на покалеченный бок.

– Получилось! – крикнула Наташка и захлопала в ладоши.

Шмель кружил под потолком, вначале медленно, испытывая новое крыло, потом быстрее, а, приноровившись, принялся выписывать виражи. Павел Петрович сел за компьютер и кликнул несколько раз «мышью».

Вряд ли кто-нибудь, кроме стремительных фигуристов, пытался использовать «Полет шмеля» Римского-Корсакова для танца, и великий композитор, наверное, удивился бы, если бы увидел, как под его музыку, доносящуюся из диковинного сооружения, кружится нескладная долговязая девочка. А может быть, он бы изумился тому, что молодого человека в белом халате вообще не интересует музыка: его интересует шмель, летающий по комнате, – «Сможет ли шмель планировать, если к нему прикрепить крылья большой стрекозы?» – и этот молодой человек через несколько дней прыгнет с вершины телебашни, чтобы пролететь над городом на дельтаплане, на правом крыле которого танцующая девочка нарисует черную зебру.

А может быть, великий композитор ничему бы не удивился и написал музыку о девочке, танцующей со шмелем, о юноше, парящем над городом, и о черной зебре с белыми полосками.