Читать книгу Дерзкий рейд - Георгий Свиридов - Страница 18

Еще до мировой войны в одном из портовых кабачков Марселя Алимбей случайно услышал разговор двух русских эмигрантов. Они о том, что сейчас происходит в России, говорили о Ленине. Выше его нет никого в партии. Джангильдинов обрадовался. Имя Ленин ему было знакомо. Это был автор запрещенной брошюры, которую он тайно читал и которая зажгла его, заставив по-настоящему задуматься о жизни. Алимбей сразу вступил в разговор, но эмигранты тут же ушли, приняв его за тайного царского агента.

Джангильдинов пять дней ходил в кафе. У него была одна-единственная цель – разыскать и встретиться с людьми, знающими человека, имя которого часто произносили с восторгом на тайных сходках. Лишь на шестой день он встретил случайно на улице одного из эмигрантов. Алимбей догнал его:

– Пожалуйста, остановитесь на минутку. Извините меня, я хочу вас спросить…

Эмигрант остановился. Русская речь незнакомца, чистая русская речь человека с характерными восточными чертами лица, невольно его насторожила. Он сначала оглянулся, потом коротко бросил:

– Идите за мной!

Они быстро свернули за угол. Зашли в ближайшую харчевню. Эмигрант проследил, нет ли за ними «хвоста», слежки. Потом, усадив Джангильдинова за столик в глубине зала, долго и нудно расспрашивал: кто он, откуда, как появился в этих местах… Но когда Алимбей рассказал о себе, назвал имена руководителей московских марксистских кружков, эмигрант ему поверил. А через день товарищ Валентин (так он назвал себя) познакомил Джангильдинова со своими соотечественниками. Те в свою очередь тоже дотошно выспрашивали Алимбея, удивляясь превратностям его судьбы. Они и помогли Джангильдинову отправиться в Швейцарию, дали адреса своих друзей:

– Товарищи помогут вам встретиться с Лениным.

Так Алимбей оказался в Швейцарии.

И вот они сидят в небольшом кафе. Обычный мраморный круглый столик, легкая еда, в чашечках стынет черный кофе. А напротив Джангильдинова сидит и ласково смотрит, улыбается обыкновенный русский человек, но в нем Алимбею угадывается что-то родное, восточное. То ли в прищуре острых глаз, то ли в скуластом лице и бородке. Доверительная атмосфера установилась сразу, с первых минут. Джангильдинов почувствовал себя свободно, раскованно. Имя Ленин много говорило ему, выходцу из казахских степей, недавнему участнику московских марксистских кружков, бывшему студенту духовной академии, исключенному за революционную деятельность.

Алимбей поведал о своих духовных поисках.

– А дальше что? Отправился ногами мерить землю. Посмотреть на мир…

Владимира Ильича интересовало буквально все. Он жадно расспрашивал его о том, как живут скотоводы-кочевники в Тургайской степи, и о голодающих индусах, о паломниках в Мекке и китайских рикшах, о настроениях студентов Московской духовной академии и трудолюбивых феллахах долины Нила, о японских рыбаках и грузчиках Александрийского порта. Своими наводящими вопросами и искренней заинтересованностью помогал высказаться. Молодой Джангильдинов, за плечами которого были тысячи километров пройденных дорог, тысячи встреч с совершенно разными людьми, вдруг почувствовал себя в плену душевного обаяния этого внимательного человека.

Потом Алимбей не раз силился вспомнить до мельчайших подробностей тот первый разговор за мраморным столиком в скромном кафе, однако восстановить в памяти многие детали было невозможно, ибо долго они вели беседу и затрагивали слишком обширный круг тем, но главное, пришел Джангильдинов на встречу взволнованным и доверительно тревожным, а ушел приподнятым и увлеченным.

Крепко запомнились напутственные слова Владимира Ильича.

– Вам надо вернуться, – сказал тогда на прощание ему революционер, – обязательно вернуться в родные степи, к своим соотечественникам. Рассказать о том, что видели, разоблачать несправедливость и произвол, царящие в мире. Именно там вы принесете больше всего пользы нашему революционному делу.

Джангильдинов впервые посмотрел по-иному на свое хождение по странам и землям. Оно вдруг приобрело новый смысл.

Владимир Ильич выразил вслух то, о чем часто задумывался Алимбей, но не решался окончательно принять решение. Домой тянуло. Бродяжничество надоело. Хотелось быть полезным, нужным.

Джангильдинов хорошо знал своих соотечественников, степенных и трудолюбивых, замкнутых в кругу повседневных однообразных забот, и представлял себе, как они воспримут его рассказы о чужих землях, о других странах. Найдутся и такие, которые будут с ухмылкой недоверия слушать правдивое повествование, многозначительно покачивать головой, щурить глаза, как бы говоря: «Чего-чего, а плести небылицы научился на чужбине. Складно и ловко языком крутишь!»

Но как их заставить поверить, чем убедить?

Показать обыкновенную карту и на ней вычертить маршрут, пройденный за эти годы? Но многие степняки никогда не видели географической карты и будут пялить на нее глаза да удивленно пожимать плечами.

Привезти книги? Читать некому, грамотных раз-два и обчелся, и те умеют в основном разобраться лишь в арабской вязи.

Набрать открыток и фотографий? Конечно, это вроде подходит. Каждый увидит сам. И Алимбей тут же представил, как по кругу, по рукам пойдут открытки и фотографии, как их будут потирать пальцами, пробовать на зуб, потом не отдавать и выпрашивать или просто брать, повторяя: «Такую чепуху не подаришь родственнику?»

И в минуту раздумья, совершенно неожиданно Джангильдинов вспомнил о чуде нового века, о кинематографе. Купить киноаппарат, самый дешевый, самый маленький. Соорудить из белой материи экран. Это тебе не открытка с ладонь, а большой квадрат, на который можно смотреть сразу всем аулом.

Идея Джангильдинова была поддержана Владимиром Ильичем. Большевики помогли Алимбею приобрести подержанный переносный киноаппарат, который приводился в движение от ручного динамо. Снабдили кинопленками с видовыми фильмами и необходимыми документами.

И Джангильдинов заспешил на родину.

Обратный путь всегда длиннее. Воображение быстро уносило его вперед, в родные края. И он уже был мысленно в Тургайской степи, а поезд едва только подвозил к границе России.

В один из летних дней 1914 года Алимбей прибыл в Тургайские степи и на попутной подводе добрался до родного Кайда-аула. А уже оттуда аульчане помогли проехать на джайляу, довезли и поклажу.

Алимбей жадно смотрел на выгоревшие под солнцем и до боли знакомые степные просторы, узнавал холмы и лощины, по которым мальчишкой бродил с отарой овец. Ничего не изменилось за эти годы.

Все так же, раскинувшись крыльями ласточки, стояли юрты на берегу озера. Юрт стало немного больше, только не светлых, а темных, бедняцких. Правда, на отдельных прокопченных серых шатрах у входа был прикреплен кусок светлой, с узором кошмы. Алимбей невольно с грустью улыбнулся такому внешнему признаку достатка, желанию земляков казаться побогаче, выбиться в первый ряд; сейчас пока дверь белая, а скоро, возможно, и вся юрта белой станет…

Так же прозрачна чистая вода в озере, так же монотонно журчит речка, вытекающая из него, и так же отвесны высокие берега. Джангильдинов невольно вспомнил гибель верблюдицы Каракузы, вспомнил так явственно, словно это произошло не много лет назад, а лишь вчера…

Алимбей присел на камень и, как в детстве, опустил ладони в холодные звенящие струйки воды. Почему-то пришли в голову строчки стихотворения:

Тесная, прокопченная юрта пастуха Токжана никогда не знавала столько гостей. Сошлись аксакалы всего аула и отцы семейств. Вокруг юрты толпились парни, девушки, многие из которых и вовсе не знали Алимбея, а босоногая мелюзга, любопытно таращащая глазенки, просто смотрела на приезжего странного незнакомца, как на человека из легенды, о котором иногда говорили взрослые.

Старый пастух Токжан на радостях заколол барана. Растроганный отец и взволнованный дядя не знали куда посадить Алимбея, чем угостить. Они, честно говоря, уже и ждать-то его перестали, думали, что сгинул где-нибудь на дороге в далекой стране…

– Слава Аллаху, и в нашу юрту пришла радость.

Алимбей охотно рассказывал о своих странствиях. Аксакалы почтительно слушали, молча поглаживая белые бороды, но соглашались с трудом. Слишком уж странные вещи говорил этот сын пастуха. Кто-то прозрачно намекнул, что, мол, и в соседнем ауле появился такой речистый говорун, плетет байки-небылицы о своих похождениях, а сам нигде и не был, сидел все годы в Омской тюрьме за конокрадство…

Старый Токжан невольно сжал свои костистые кулаки, готовый ринуться на обидчиков, дядя тоже грозно засверкал глазами. Только оставался невозмутимым сам Алимбей. Он чему-то улыбался, не обращая внимания на злые слова, словно и не о нем речь вели. Потом, когда наступил вечер и было выпито много кумыса и опустели подносы с мясом, вдруг сказал:

– Целый день я вам рассказывал о своих странствиях. А сейчас покажу.

Смотреть «чудо» сбежались все жители аула, даже замужние женщины и старухи. Алимбей прикрепил к стене юрты кусок белого полотна, вынул из своего деревянного сундучка диковинный аппарат, установил на сундучке, прикрепил к нему два железных круга, вставил какую-то тонкую ленту. Потом вынес из юрты еще один аппарат и соединил с первым железными веревками, обмотанными тряпками, приладил колесико с ручкой. Вокруг толпились любопытные. Джангильдинов всем предложил сесть на траву и смотреть на белую материю.

– Сейчас начну показывать.

Аульчане стали шумно усаживаться на вытоптанную траву. Старикам разостлали кошмы. Женщины толпились в стороне.

– Иди-ка сюда. – Алимбей подозвал молодого парня с черными усиками. – Как тебя зовут?

– Темиргали, – быстро ответил тот, – сын пастуха Жунуса.

– Хочешь мне помочь немного?

– Я ничего не умею, агай…

– Не робей, Темиргали. Видишь эту ручку на колесе? Возьмись за нее и ровно крути, как на ручной мельнице, когда пшеницу в муку перетираешь.

На Темиргали с завистью смотрели аульские парни. Тот, сжав цепкими пальцами деревянную ручку, волнуясь и тяжело дыша, словно после бега, стал исступленно крутить колесо.

В диковинном аппарате что-то застрекотало, и оттуда выскочил, словно луч солнца между туч, сноп света и высветил повешенное на стенку юрты полотно. Аульчане притихли, а в следующую секунду ахнули: на материи появились высоченные дома с многими рядами окон, улицы, похожие на ущелья, и люди. Люди двигались… Махали руками, разговаривали… Потом проехал экипаж, сытые лошади красиво выгибали шею и перебирали стройными, тонкими ногами. Степняки были поражены:

– Апырай! Настоящие чудеса!

– Алла! – Старики бормотали молитвы. – Что делается на свете!

– Смотри, какие хорошие кони! – понимающе цокали языками пастухи. – Оказывается, не только в нашей степи скакуны водятся.

А на куске полотна одни картины сменялись другими. Алимбей давал пояснения, и выходило, что все то, о чем он рассказывал днем, сегодня вечером кайдааульцы увидели своими глазами.

По широкой реке, разрезая волны, двигался огромный колесный пароход. Снова улицы, заполненные толпами людей. Перед глазами степняков вырастали минареты Стамбула и залитые солнцем восточные базары, причудливые китайские храмы, огромные каменные индийские идолы и толпы людей, которые молились. Диковинные тропические леса и горы. Жалкие лачуги крестьян. Полуголые, изможденные дети, согбенные голодные индусы. Крошечные рисовые поля и худые, с выпирающими ребрами фигуры китайских крестьян, которые, стоя по колено в воде, обрабатывали посевы. А вот и их хозяин. Он ехал на легкой коляске. Только вместо лошади, схватив тонкие оглобли руками, коляску вез человек…

– О, алла! – удивленно зашептали степняки. – Разве можно ездить на человеке?

– Бедный человек всюду живет плохо, – заключил Алимбей. – А разве на вашей шее не ездят баи?

Так пояснения Джангильдинова к видовым фильмам превращались в изобличение несправедливости и произвола, царящих в мире.

На следующий день смотреть «живые картины» и «чудеса» съехались степняки из ближайших становий.

Потом началось кочевье Джангильдинова с его необыкновенной «лампой» по степи. От урочища к урочищу, от аула к аулу.

Молва о «живых картинах», словно крылатый конь, промчалась по бескрайним просторам, достигла отдаленных аулов. Просветительской деятельностью Джангильдинова заинтересовались и в уездной полиции. Там быстро вспомнили, что Джангильдинов выгнан из духовной академии за революционную крамолу. Пристав конфисковал аппарат и всю кинопленку. Но самому Алимбею все же удалось скрыться.