Читать книгу Шелест сорняков - Герман Александрович Чернышёв - Страница 9

Денёк выдался неприятный. В общем-то, как и все деньки в поместье Ксо. Небо напоминало цветом подгнившую рыбу. Что ещё сильнее раздражало Ойайю, потому как её любовь к рыбе нельзя было назвать пылкой. Время шло к ужину. Она проторчала в своей спальне и завтрак, и обед, несмотря на уговоры отца, Гегеса и вновь выискавшихся ухажёров. Она вышла из своих покоев только, когда о том попросил её дядя Нужнет.

Дядя по маминой линии, разумеется, имевший пепельно-коричневую слегка кудрявую шевелюру, толстоватый нос и серые проникновенные глаза. Нужнет был высок ростом, шести с лишним футов. Ойайя очень любила дядю, непохожего на выходцев её семейства, почтенных, неторопливых и скучных донельзя почти что во всех отношениях. У него же всегда находилась любопытная историйка о его похождениях за пределами Таргерта, в который он захаживал крайне редко, да и то разве что ради племянницы.

К тому же Нужнет владел мечом. Странники с заточенной сталью у пояса редко встречались в таргертских землях. Народ сторонился их по понятным причинам. Никто в Таргерте не встревал в заварушки. Отец запрещал Ойайе даже думать о том, чтобы иметь своё оружие. Не то что женщины, мужчины, по его словам, не должны проявлять бездумную жестокость по отношению к другим. В первую очередь для своего же блага. "Те, кто носит оружие, убивают в основном тех, кто тоже носит оружие, – так говорил Ойай. – Когда ты берёшься за клинок, ты перестаешь быть прежним человеком и уподобляешься убийцам. А те умирают гораздо раньше, чем обычные люди". Но меч дяди Нужнета выглядел совсем не опасно. Как будто нож, только побольше. Нужнет не стал скрывать, что и ему не улыбается затея учить племянницу драться на мечах, но в конце концов сжалился.

– Клинок – злая игрушка, – сказал он. – Размахивать можно вещицами и побезобиднее. Мастерство превращает кусок стали в меч, и мастерство делает из меча оружие. Так почему то же нельзя проделать с чем-нибудь не столь острым?

Нужнет щедро заплатил королевскому оружейнику, чтобы тот изготовил для него прочную деревянную дубинку, обитую железом. Он показал племяннице, как держать её. Поначалу Ойайе не понравилось. Она отшвырнула её в сторону и объявила, что это оружие для простолюдинки. На что Нужнет уточнил, что простолюдинки вообще не носят оружия. Мало-помалу Ойайя привыкла к дубинке. Король недолюбливал Нужнета за такое потакание племяннице, но выгнать из поместья не мог. Как-никак это был братец его пропавшей супруги. Ещё до пропажи она держалась в поместье особнячком. Подобная скрытность привела к тому, что многие стали подозревать её в разных дурных умыслах. И это при том, что королевская скрытность – дело совершенно неудивительное. Когда она исчезла из поместья, многие выдохнули с облегчением.

Тогда как нынешняя королева, не будь она выродком, расположила бы к себе всех, кого только можно расположить, не обмолвившись ни словом. Шейла, конечно же, говорила. Все выродки начали говорить. Дело заключалось немного в другом. Если бы её глаза имели привычный в обществе цвет, допустим, зелёный, она бы без каких-либо затруднений сделалась правительницей куда более востребованной, чем все дамы, что когда-либо восседали подле королевской персоны. Она была снисходительна и нежна, внимательна к деталям, которые и не подумали бы заметить иные властители за ненадобностью вдаваться в такие мелочные подробности, как нищета и болезни. Что уж говорить о плохом настроении своих подданных. На него короли всегда чихать хотели, даже если делали вид, что это не так. Но королева Шейла являла собой и впрямь крайне великодушную персону. Мало того, ещё и поразительно красивую. За её красоту ей прощали многое. Если не сказать, что всё, и если бы было что прощать. В том числе и глаза. Они придавали ей некий зловещий вид, который поначалу отпугивал, но тем приятнее себя чувствовали придворные, убедившиеся в том, что за этим тусклым взглядом кроется вовсе не жажда убийства, а искренняя забота. Им нравилось сознавать безобидность королевы, в то время как иные о ней не догадывались.

Когда Ойайя вышла из своей спальни, её уже поджидал Гегес со своими ещё не высказанными любезностями, которые она пропустила. Он расшаркался и отвесил ей комплиментов на месяц вперёд. Гегес жил в поместье довольно давно, и успел привести себя в надлежащий порядок. Выяснилось, что он не такой уж и пожилой, как могло показаться на первый взгляд. Ему не было и шестидесяти. Ежедневное причёсывание выбило из его волос большую часть седины. К тому же Ойай не снял его с должности королевского помощника, вдобавок наградив неплохим состояньицем. Гегес пополнил свой гардероб шёлковыми дьюкскими нарядами и туфлями. И носил их даже в прохладную погоду, когда прислуга куталась в тёплые накидки и сетовала на промозглый ветер. Ойайя тоже кое-чем наградила его – неприятным взглядом – и спустилась в огромную гостиную, где королевская чета уже собиралась приступить к ужину. Ойай, не отрываясь, смотрел на Шейлу, а она, смущённая такой напористостью мужа, поднимала на него глаза лишь изредка.

Королева не носила никаких украшений, её нежно-зелёное платье без рукавов скрывало утончённую наготу. Таргертские женщины обладали безжизненной кожей, бледной и влажной, как рыбья чешуя. Кожа Шейлы имела светло-бронзовый цвет, не такой глубокий, как у дьюкских горожанок, но всё же её можно было принять за одну из них. Ойай одевался в глубоко-коричневое, как и все знатные господа Таргерта, с той лишь разницей, что его одежда была расшита серебром.

– Ойайя, что с тобой? – спросила Шейла взволнованно, когда принцесса уселась за стол. – Почему ты не завтракала и не обедала вместе с нами?

– Я была не голодна, – ответила Ойайя с сухостью. Её ждала порция кроличьего жаркого, посыпанного корицей и листьями салата, суп и стакан с дьюкским вином. Она окинула холодным взглядом свой далеко не королевский, да к тому же давно остывший ужин.

– Ты не будешь есть? – осведомился Ойай, перейдя на заботливый тон. – Впрочем, у меня тоже недостаёт аппетита в последнее время. Все эти убийства, – тяжёлый вздох вырвался из его груди. – До чего же бессердечными иногда бывают люди, – Шейла вложила свою тёплую ладонь в ладонь мужа, их пальцы сплелись между собой. Ойай благодарно сжал её руку и ещё раз вздохнул. – Да, да. Не будем говорить об этом за столом, – он отправил в рот кусочек жареного мяса и причмокнул языком. – И всё-таки кухарки не те пошли.

– Зато кролики всё те же, – подбодрила Шейла. – Просто найми другую стряпуху, и дело с концом. Хотя мне крольчатина нравится.

– Значит, я чересчур придирчив.

– Где дядя Нужнет? – полюбопытствовала Ойайя, небрежно взялась пальцами за стакан и отпила глоток. "Дьюкское. Опять это дьюкское. Всё у нас дьюкское. И одежда, и еда, и выпивка, скоро он наймёт шёлковых служанок вместо рыбьих".

– Не знаю, – голос короля похолодел. – Он же к тебе приехал. Мне его намерения неведомы. Если ты умна, то и ты не захочешь вдаваться в них.

– Я видела Нужнета, когда он беседовал с конюхом, – вставила Шейла. – Но это было ещё до ужина. Он спрашивал о тебе.

– Да, он заходил, – кивнула Ойайя. – Но я была не одета. Я попросила его подождать меня снаружи.

– Что ж, тогда и искать его следует там.

Ойайя вышла из-за стола, оставив еду нетронутой, а вино чуть пригубленным.

– Ты же совсем не поела.

Но Ойайя не обратила на слова королевы должного внимания. Она нетерпеливо приотворила огромную дверь, ведущую в королевскую прихожую, и выскользнула из особняка. Её личико обдало тёплым ветерком, принесшим аромат мёда, а не тухлый озёрный душок, как в обычности. Ойайя приятно удивилась бы, если бы в ней осталась способность приятно удивляться, весь день она почему-то уверяла себя, что снаружи холодно и противно. Должно быть, сказывалось её расположение духа.

В последние дни Ойайя ощущала себя гаже некуда. Она не знала, злиться ли ей на отца за то, что он сделал. Не знала, злиться ли на королеву Шейлу, которая всеми силами пыталась скрасить её недоумение своей надоедливой заботой. Она просто избегала их. Старалась не заговаривать лишний раз, потому как не представляла, что в таком случае требуется сказать. Ей стали сниться дурные сны, но ни один из них она не могла запомнить. Когда она просыпалась, в её разуме оставалось лишь страшное послевкусие того сновидения, которое её посетило. На самом деле, Ойайя догадывалась, что ей снится. Болота. Тот день, когда погиб Вайтеш. Она думала о нём, не переставая, и уже не оттого, что хотела думать, а оттого, что стоило ей остаться в тишине, как она слышала крик Вайтеша, падающего в расселину. Жалобный до невольного сочувствия, похожий на плач ребёнка, оставленного родителями в тёмной колыбели. Но когда Ойайя слышала его, ей виделся вовсе не Вайтеш. Ей виделся выродок, стоящий над Глубиной, вглядывающийся во мрак тусклыми глазёнками. Она забывала про своего короля-отца, про его королеву-жёнушку, про всё, кроме кровавых колечек, пялящихся во тьму, в которой исчез Вайтеш.

Ойайя вспомнила, как он перепугался, увидев Оддо впервые. То, как он нелепо пятился, бормотал что-то несвязное, уставившись на выродочьи глаза, заставило Ойайю горестно улыбнуться. Потом она вспомнила уверенное выражение его физиономии, когда за Оддо захлопнулась дверь "Скудного ужина". Он хотел спасти эти кровавые колечки от неминуемой гибели, а ведь некогда он боялся их побольше всего прочего. Тогда он увидел в них не выродка, а своего друга. Друга, который столкнул его вниз. Друга, который убил его. Ойайю захлестнула ненависть, и она впилась маленькими зубками в нижнюю губу. Прежде чем оттуда потекла кровь, с конюшни донёсся грохочущий смех и развеял нахлынувшую злость. Ойайя сразу узнала его. На её памяти, только дядюшка Нужнет смеялся так раскатисто и добродушно. Ей немного полегчало, и она поспешила к конюшням.

Нужнет стоял, опершись плечом о столб, и слушал безучастный говор конюха, которому, по всей видимости, с самого начала наскучил этот разговор.

– Ойайя! – обрадовался он, завидев племянницу. В тот же момент конюх облегчённо замолчал, попятился назад и скрылся за стойлом среди охапок перемазанного навозом сена.

– Дядюшка! – Ойайя бросилась в объятия Нужнета. Он растрепал ей волосы. Вообще-то Ойайе не очень нравилось, когда кто-то дотрагивался до неё, но прикосновения дяди всегда приносили в её сердце приятное успокоение. – Я уж думала, ты уехал.

– По правде говоря, у меня были такие мысли, – Нужнет показал насмешливую улыбочку. – Ваш конюший и блоху уморит своей болтовнёй. И как его ещё не лягнула какая-нибудь кобылка?

– По правде говоря, лягнула. И даже не одна, – Ойайя ухмыльнулась, а Нужнет засмеялся, взявшись рукой за живот. – Почему ты приехал?

– Думаю, ты уже слышала о том, что некоторые сельчане пропадают.

– Ну да, – Ойайя приняла такой вид, будто это само собой разумеется. – Выродки.

– Твой отец запретил их так называть.

– Допустим. Тогда как их называть?

– Вырожденные.

– Как по мне, звучит так же.

– Но без пренебрежения. Я приехал удостовериться, что с тобой всё в порядке.

– А что со мной может случиться? Это ж не люди пропадают, а нелюди. Я-то человек. С серыми, как видишь, совершенно человеческими глазами.

– Ты должна быть предусмотрительнее, Ойайя. Время тревожное.

– Оно всегда тревожное, дядя.

– Да, но сейчас в особенности. Народ только о пропажах и судачит. Поговаривают, что виной тому люди, не пожелавшие уживаться рядом…

– С выродками, – Ойайя хихикнула. – Тогда они ещё не совсем идиоты, каковыми я их считала.

– Дело в другом. Пропавших находят, если вообще находят, изуродованными. С вырезанными и выжженными глазами. Тот, кто способен на такое, не погнушается и человеческой смертью. Умоляю, будь осторожной, племянница. Я не хочу, чтобы с тобой что-то произошло.

– Не волнуйся, дядюшка. Я всегда умела за себя постоять.

Нужнет горестно улыбнулся. Загадочное выражение пробежало по его лицу.

– Да. Это верно. Как ты смотришь на то, чтобы прогуляться? Не хочу показаться невежливым, но мне на одиноком пустыре поуютней, чем здесь.

– Прогуляться, дядюшка? А как же тревожное время?

Теперь Ойайя рассмеялась, а её дядюшка снисходительно не ответил.