Читать книгу Критика поэтов. Статьи Гийома Аполлинера об искусстве - Гийом Аполлинер - Страница 7

В течение сорока лет он с молодыми и, благодаря тому, что он имеет добрую волю, что весьма похвально, он меняет свою манеру письма в соответствии с духом времени. Ему удалось, без каких бы то ни было особых интриг, стать вице-президентом Осеннего салона.

Внук Легуве последовал словам совета, изложенного в виде двенадцатисложного стиха, своего деда:

Леон Блуа сказал, когда говорил на улице Сент-Марк, 4, где жил Легуве, и где живёт господин Девальер:

– В этом доме остались микробы. Они падают на нашего друга Девальера.

В этом году симпатичный вице-президент затеял хитроумное дело. Он вздумал заставить написать хвалебное слово Осеннему салону в Гранд ревю господина Кормона из Института.

– Вы понимаете, – объяснял он одному из наших коллег, – критика Кормона будет корректной. Ему можно будет ответить, используя те же понятия.

«Время привести людей из Института к пониманию действительного движения в искусстве.

«Члены Института являются наиболее авторитетными представителями крупной буржуазии, а буржуазия должна идти во главе интеллектуального движения. Она должна управлять им под угрозой того, что сама придёт в упадок».

Господин Кормон уклонился от этой работы, написав письмо, в котором он проявил большую гибкость, основные идеи которого, в общем, таковы:

«Я не люблю плебс. Я со Христом против Варравы, а народ всегда будет за Варраву и против Христа».

У Девальера есть брат, который известен настолько, чтобы написать: Шампиньоль вопреки своей воле. Этот весёлый писатель является также художником и выставляется в Осеннем салоне под разными псевдонимами. Он мог бы довольствоваться тем, чтобы быть писателем водевилей, которым аплодируют. Но нет, у него есть это его пристрастие, живопись и его скрипка Энгра, и лавры его брата не дают ему спокойно спать по ночам.

Несколько времени тому назад он написал письмо, смысл которого, ни много ни мало, сводился к следующему:

«Месье, Вы всего лишь член Института, а я – гениальный человек».

Господин Девальер был очень польщён, потому что он мечтал об Институте, и как человек приличный и любезный, он будет членом Института.

АБЕЛЬ-ТРЮШЕ

Чтобы добраться до персональной выставки Сезанна, нужно миновать картины господина Абеля-Трюше.

Этой фразой всё сказано о характере работ этого художника.

В былые времена его имя было первым в каталоге картин, и чтобы добиться такого результата, господин Трюше придумал изощрённую уловку: дефис.

В этом году, эта хитрость не сработала, потому что художник по имени Аарон прислал свои работы, и они были приняты жюри.

В каталоге господин Абель-Трюше всего лишь второй.

Абель-Трюше обладает замечательными способностями торговца. Если он организует выставку, он там каждый день, чтобы наблюдать, куда подует ветер, и он хлопочет о том, чтобы выставлять маленькие полотна по умеренным ценам, от 50 до 60 франков, предназначенные для любителей живописи без денег.

В Осеннем салоне Вы увидите его перед своими картинами, распространяющего проспекты и свои визитные карточки.

Самое большое его достоинство, он этого не скрывает, заключается в его искренности.

– Франц Журден, – говорит он, – обращается со мной как с тухлой рыбой, потому что я не люблю Сезанна. Я его не люблю, это понятно, но он его не любит ещё больше, чем я. Я, по крайней мере, откровенен. Он говорит, что любит его, а я этого не говорю.

МАТИСС

Фовист из фовистов. Его работы не осмелились не принять. Жюри высказалось по поводу этих картин. Они были приняты. Голоса были получены. Меж тем, господин Франц Журден вспоминал о миссии, доверенной ему господином Жансеном, антрепренёром Осеннего салона и знакомым торговцем декоративными тканями.

Господин Янсен не любит ни Сезанна, ни Матисса, ни всю ту живопись, которая превосходит своей новизной живопись господина Абеля-Трюше.

Именно для защиты своего хорошего вкуса торговца декоративными тканями, господин Жансен направил в жюри господина Франца Журдена, который неплохо выполнил доверенную ему миссию.

Стало быть, картины господина Анри Матисса были приняты. Господин Франц Журден встал и вернул Причёсывающуюся женщину, самое большое из полотен, присланных Матиссом.

– Господа, – сказал Франц Журден, – я требую, чтобы в интересах Осеннего салона и в интересах самого Матисса это полотно не принимали.

Девальер стал протестовать как светский человек:

– Мы по-дружески смотрим на полотно нашего друга Матисса. Действительно, оно содержит то, что глаза, неискушённые в живописи, могут счесть возмутительным. Тем не менее, голоса собраны, и было бы правильно соблюдать регламент.

Руо, со своей стороны, протестует менее доброжелательно. Он также ссылается на знаменитый регламент. Он впадает в ярость и жестикулирует перед президентом, который железной хваткой держит его за шею и трясёт как фруктовое дерево.

– Мне наплевать на регламент, – закричал Франц Журден, – в то время как Руо становится фиолетового цвета в своём исступлении, – Мне на него наплевать, Вы меня понимаете. Мне прекрасно известно, что фовисты меня сожрут, но мне на это наплевать…

И он так и не уступил. Когда несчастный Руо, опустившийся в бессилии на стул, переводил дух, провели повторное голосование и отказались принять Причёсывающуюся женщину Матисса.

ПЬЕТ

Некоторые из его друзей называют его: Солейян Осеннего салона. Но это прозвище едва ли заслужено. Говорят, ему идёт то, что его язык недостаточно чистый. К примеру, он не может спать в своём жилище на улице Рошешуарт из-за шума, производимого водопроводчиками, и Пьет произносит двадцать проклятий вперемежку с сорока ругательствами.

Как, по-вашему, в этих обстоятельствах, не сойти за сатира?

ОТОН ФРИЕЗ

Директор школы в Гавре. У него есть друг, в приступах ярости с удовольствием рвущий его картины и в совершенстве владеющий японским.

Картины Фриеза были бы отвергнуты, если бы господин Девальер не встал со своего места и не сказал бы:

– Я требую снисхождения к картинам нашего друга Фриеза, он восхитителен не только как художник, но и как человек. У него есть друг, в приступах ярости с удовольствием рвущий его картины и в совершенстве владеющий японским.

Вот так его картины были приняты.

ВАЛЛОТТОН

Он выставляет шесть картин, среди которых портрет Мадмуазель Стайн, этой американки, которая, вместе со своими братьями и частью своих родственников, является самым неожиданным меценатом нашего времени.

Их сандалии иногда вводят в заблуждение трактирщиков и владельцев кафе.

Когда эти миллионеры хотят выпить прохладительный напиток на террасе одного из бульварных кафе, официанты отказываются их обслуживать, вежливо давая им понять, что они подают только слишком дорогие напитки людям в сандалиях.

Дожидаясь, они подтрунивают над этим и продолжают спокойно накапливать свой эстетический опыт.

Господин Валлоттон, и мы сожалеем об этом, не представил на выставку портрет одной швейцарки, протестантской знатной дамы, которая, когда позировала, хотела совсем снять свою вставную челюсть:

– Нечестно писать мои зубы. В действительности, у меня их нет. Те, что у меня во рту, фальшивые, а я думаю, что художник не должен изображать ненастоящее.

ГРОПЕАНО

– Вот ты где, большой Плейель! – сказал ему Трюше.

Это иностранный делегат Осеннего салона.

Кстати, мы не смогли получить никакой информации ни о самих его полномочиях, ни о том, как он их исполняет.

Говоря о Гропеано, Трюше неиссякаем.

– Румыны, – говорит он, – рождаются с мешочком с деньгами или со скрипкой, но у них всегда есть конец того и начало другого.

В этом году господин Гропеано выставляет Портрет С. М. Кармен Сильвы, держащей в руках машину для письма для молодых слепых, сделанную в королевском дворце в Бухаресте.

Картина наводит страх, она в голубых тонах, у королевы белые волосы, и говорят, что она сама слепая.

(Я всё сказал, 12 октября.)

Множество метаграмм иллюстрировали и оживляли наш предыдущий фельетон. Хвала Вышнему! типографии сделали значительный прогресс в тонком искусстве опечаток. Эрдом уже довёл это искусство до довольно-таки высокого уровня. Он хотел бы, чтобы опечатки были непристойными и богохульными. По нашему мнению, достаточно того, чтобы они были живописными. Потому что мы не попрощались с Осенним салоном.

РУССО ТАМОЖЕННИК

Этот славный малый прислал несколько картин.

Жюри их приняло. Но господин Франц Журден, несомненно, упустивший это голосование, повесил эти картины в отделении Салона, посвящённого декоративному искусству, а затем, вынув из своих карманов несколько отрезов кумача, которые он постоянно носит с собой вместо носовых платков, сделал из них импровизированную ширму перед картинами, чтобы совершенно прикрыть и спрятать картины таможенника.

Этот странный поступок был покрыт тайной.

Руссо это обстоятельство обнаружил случайно.

В день вернисажа старик горевал.

– Чего они от меня добиваются, – говорил он. – Я же ничего плохого никому не сделал. Если они не хотели принимать мои картины, почему они мне не отказали? Эти господа из жюри были вольны мне отказать.

В этот момент, окружённый толпой обожателей из Бельгии, прошёл мимо господин Франц Журден. Старому Руссо сделалось дурно. Он пошатнулся. Его поддержали. И, придя в себя:

– Это он, – закричал старик, – этот господин.

– О ком Вы говорите, – сказали ему, – Вы только что видели, как мимо прошёл Ваш президент, господин Франц Журден.

– Возможно ли это? – пробормотал старый таможенный чиновник, затем он рассказал нам следующую трогательную историю:

Долго мы жалели несчастного Руссо, констатируя огромные различия, существующие между таможней и изобразительным искусством, и мы посмотрели картину Золя этого господина.

ЖОЗЕ ДЕ ШАРМУА

Этот скульптор потрудился выгравировать на монументальном лбу мыслителя, черты которого он увековечил, нотный стан, на котором господин Брюно собирается написать несколько музыкальных нот. Исполнение слов, написанных на эту мелодию, первоначально было доверено нашему другу Андре Сальмону.

Это рондо, первые строки которого таковы:

Но, не говоря о том, что налицо неправильное употребление частицы в имени, говорящей о дворянском происхождении её обладателя, господин Брюно предпочёл положить на музыку простую прозу. По правде сказать, господин де Тирам предложил маленькую поправку:

Господин Брюно хотел прозы любой ценой. Новый текст он держал в тайне.

Работа господина де Шармуа, впрочем, была принята не без труда. Жюри было расположено отвергнуть этот макет (mouquette, sic). Именно господин Франц Журден, с помощью нескольких взволнованных слов, оборвал колебания:

– Подобает, – сказал он, – принять этот гигантский бюст, не из-за личности скульптора, но как дань уважения к Золя. Выставление этого памятника не есть вопрос изобразительного искусства, это общественно значимое дело.

ДЕ ВЛАМИНК

Мы узнали, что господин де Вламинк был сторонником господина Франца Журдена.

Это нас нисколько не удивило.

Когда узнают, что этот художник кичится частицей своего имени, указывающей на дворянское происхождение, и при этом никакого отношения к дворянству он не имеет, улыбнутся. Фактически, это de, в данном случае, просто артикль, и имя Де Вламинк означает просто: голландец.

Господин де Вламинк, из личной симпатии и, в особенности, скажем без околичностей, из интереса, взял на себя опасную задачу убить нас.

Одетый в каучуковый костюм и вооружённый галстуком, он следует за нами повсюду, выжидая момента, когда он сможет предательски нанести нам смертельный удар своим хорватским инструментом.

Менее прославленные, чем господина Ле Баржи, галстуки господина де Вламинка ещё интереснее. Целиком сделанные из дерева и покрашенные грубыми красками, они могли бы пригодиться для разных применений.

Господин де Вламинк, если он находится в пивной и хочет подозвать официанта, отделяет свой галстук от гвоздя, приделанного к вороту его рубашки, и много раз звонко стучит им по столу.

Если он хочет, когда он находится в компании, организовать танцы, его галстук, позади которого натянуты несколько струн из кошачьих кишок, служит ему в качестве кармана или маленькой скрипки, которую любили учителя танцев прошлого.

По правде сказать, у него нет смычка, и, чаще всего, он использует свой галстук как мандолину, мандолу или гитару.

Он служит ему также в качестве оборонительного оружия, которое, в случае чего, может стать опасным.

БРИНДО ДЕ ЖАРНИ

Мы обнаружили в залах Осеннего салона двух художников с таким именем.

Один из них, имя которому Клод, выставляет, помимо нескольких картин, выполненных с очень деликатным чувством, зеркало, которое, мы охотно соглашаемся с этим, носит драгоценное имя Советника грации.

Другой, Поль Луи, вырезал несколько пряжек от ремней, которыми так восхищался адмирал Бьенэме, в день вернисажа, принимая их, несомненно, за серьги, которые обычно носят моряки.

ЖОРЖ БРАК

Отвергли почти всё, что он прислал. Здесь только одна его картина. Но он утешается, перенося эти выставочные неудачи на побережье Франции. На чердаке дома, служащего ему приютом, хранится множество старых книг, и Жорж Брак читает в этот момент хорошие работы разносторонних авторов 16-го века.

Этот художник-гуманист подорвал своё здоровье, неумеренно кашляя во время курения трубки. Немощному и тщедушному, ему следовало бы помнить о необходимости принимать там с начала ноября до начала весны, маленькими стаканчиками и ежедневно, несколько литров масла печени трески.

(Я всё сказал, 19 октября.)