Читать книгу Однажды - Глеб Васильевич Урванцев - Страница 3

Противный писк будильника вспорол серый полумрак комнаты. Глеб не то с тихим зевком, не то со стоном вылез из-под одеяла. Вставать в такую рань ему было непривычно и, оказывается, весьма неприятно, но выбора не было – его ждали дела. Быть может, теперь ему придется каждое утро просыпаться ни свет ни заря – надо привыкать.

Глеб считал себя музыкантом и, как следствие, вел довольно-таки богемный образ жизни. Вставал он поздно и большую часть дня либо слушал музыку, либо бряцал на какой-нибудь из своих гитар, периодически встречался с друзьями, такими же, как он, музыкантами, или просто гулял. На жизнь он зарабатывал тем, что летом разъезжал автостопом по стране и выступал в больших городах. Впрочем, выступал – это было сказано громко. Он просто выходил на какую-нибудь людную улицу в центре, расчехлял гитару и начинал играть. Жил он в это время впроголодь и ночевал, где придется – подбиравшие его дальнобойщики нередко подкармливали тощего музыканта. Они же порой разрешали ему переночевать с ними в кабине, но иногда приходилось спать и просто под открытым небом в одном только спальнике, среди таинственных звуков леса. Так Глеб проводил время где-то с мая до октября: он отправлялся в путь, когда начинали цвести яблони и возвращался домой в аккурат перед тем, как начинались затяжные, серые осенние дожди. Тогда путешествовать и стритовать становилось было слишком холодно, и поэтому Глеб зимовал в Челябинске и готовил новую программу к следующему сезону. Он каждый год разучивал еще по несколько новых популярных песен, а, кроме того, он писал и возил по стране свои собственные творения.

На удивление, заработок выходил неплохой, пусть даже имя его не было никому известно, и он почти никогда не выступал в клубах, барах или хотя бы в домах культуры (если такое и случалось, то, как правило, ему ничего не платили). Жить, в целом, было можно – разве что шиковать не получалось, да и к следующему маю деньги неизбежно заканчивались, так что Глебу приходилось перебиваться случайными заработками, чтобы дотянуть до того момента, когда станет достаточно тепло, чтобы отправляться в новое путешествие. Вот и сейчас подошло время устроиться куда-нибудь на месяц-другой, чтобы было чем заплатить за жилье и купить еды.

Глеб жил с Андрюхой, другом, которого знал с самого детства. Оба они были родом из одного небольшого городка в области. Они перебрались в Челябинск примерно в одно и то же время и решили вместе снимать жилье – так каждому доставалось по собственной комнате, платить приходилось заметно меньше, чем за отдельную квартиру. Плюс не нужно было как-то уживаться с чужими людьми. Несмотря на то, что Глеб вечно витал где-то в облаках и строил из себя творческого интеллигента, тогда как Андрей был куда более приземленным и конкретным в плане своих стремлений и потребностей – он, как-никак, был водителем, настоящим шофером из баек и анекдотов – они все-таки на протяжении многих лет оставались хорошими приятелями, а это чего-то да стоит!

Когда у Глеба кончались деньги, друг никогда не отказывал в помощи, и не устраивал сцен, если сосед не мог вовремя собрать свою долю квартплаты. Пару недель назад музыкант в очередной раз попросил приятеля о небольшом одолжении. Тот в ответ на просьбу кивнул – мол, хорошо, без проблем – но по залегшим на лбу морщинам складок, по тихому вздоху и по тому, как сосед старательно избегал смотреть ему в глаза, Глеб понял, что дальше так продолжаться не может. В конце концов, он же взрослый человек – ему стыдно было постоянно клянчить деньги то у друзей, то у родителей. Тем горше было Глебу, что речь шла о небольшой, в общем-то, по тогдашним меркам, сумме: за комнату он отдавал всего по пять тысяч рублей в месяц. Это было дешево по сравнению с другим жильем, а все потому что район был далеко не самым лучшим, да и сама многоэтажка, так сказать, не фонтан: самый новый дом в округе был построен лет двадцать назад, а большинство и еще раньше. С тех пор здесь мало что изменилось – разве что деревья стали выше, фасады – грязнее, а машин – больше. Ремонт в их квартире тоже, судя по всему, случался лишь много лет назад – здесь еще до сих пор стояли старые деревянные окна и блестящая лаком, но все равно неказистая мебель из советского прошлого. Ребята не жаловались – пусть лучше так, чем выкладывать в два, в три раза больше за чистые обои в новостройках у черта на куличках.

С трудом размыкая веки и позевывая, Глеб окинул взором комнату: на самом видном месте языческими идолами горделиво стояли гитары. Их у молодого человека было две: потертая акустика – «рабочая лошадка», делившая с ним все тяготы и все радости летних скитаний по стране – и идеальная, будто только с завода, черная электруха – для души. Рядом с гитарами прямо на полу стояли старые, громоздкие книжные полки, а сверху на них лежала раскрытая тетрадь с недописанной песней, вся исчирканная исправлениями и какими-то пометками. Глеб поморщился и захлопнул ее. Он задумался, не продать ли одну из гитар: вырученных денег хватило бы где-то до апреля, и тогда ему, пожалуй, не пришлось бы ничего менять в своей жизни. Через мгновение он отмел эту мысль – как можно добровольно отказываться от самого дорогого, что у него есть? Да и вообще, молодой человек прекрасно понимал, что продажа не решит его проблем, а лишь отсрочит неизбежное.

Глеб не был запойным алкоголиком или наркоманом, каковыми рисует музыкантов, особенно таких, как он, общественное мнение, зато он точно был убежденным нонконформистом и всеми фибрами души презирал и ненавидел порядок жизни, который окружающие, судя по всему, считали единственно возможным и правильным. Собственно, одна мысль об устройстве на нормальную работу повергала его в ужас. Он с содроганием представлял, как ему придется выполнять дурацкие, неинтересные задания, связывать себя ненужными, надуманными обязательствами. Ему было тошно от необходимости лебезить перед начальством, чтобы получить свои гроши. Он боялся, что однажды его поглотит трясина отчетов, собраний и прочей гадости, в которой барахтаются все остальные, погружаясь с каждым днем все глубже. Хуже того, он боялся, что привыкнет к комфорту, который дает стабильный доход, и уже не сможет уже отказаться от офисного рабства. Для него это было равносильно тому, чтобы засунуть голову в духовку с включенным газом и чиркнуть спичкой или накинуть на шею петлю и шагнуть с табуретки.

Глеб не был совершенно асоциален: в глубине души он мечтал о признании, о славе и богатстве, которые непременно должны за ним последовать. Дело, разумеется, было не в том, что ему хотелось звездного гламура, вовсе нет – он просто хотел быть по-настоящему хорошим, востребованным музыкантом и получать столько денег, чтобы больше не приходилось задумываться о том, где бы их достать. Здесь-то и крылась загвоздка: слава все не приходила, а за последнее время он и вовсе не написал ни одной новой песни, ни единого куплета. Похоже, пора было признать, что музыкант из него был так себе, и бросать это дело. Нет, разумеется, никто не заставлял его продавать гитары и никогда в жизни больше к ним не притрагиваться, но постоянная работа подразумевала, что музыка должна уйти на второй план – никаких больше скитаний по стране на все лето, никаких ночевок под открытым небом, никакой свободы. Впрочем, выбора у него не было: нельзя же, в конце концов, всю жизнь таскаться по съемным квартирам и влачить полунищенское существование, просто чтобы потешить свое самолюбие! Как гласит старая индейская мудрость, если лошадь сдохла – слезь. Не можешь прокормить себя любимым делом – займись чем-нибудь таким, что будет приносить доход, а музыка пусть станет хобби, отдушиной, которая не даст зачахнуть и загнуться от тоскливой рутины.

В конце концов, он не был ни первым, ни единственным и ни последним, кто вынужден был бросить занятие, которое доставляет удовольствие, ради заработка. Перед глазами был живой пример: Антоха, его коллега-музыкант, уже давненько устроился на завод и, кажется, вполне был доволен жизнью. До того, как приятель решил, что пора повзрослеть и найти работу, они пару раз скитались по стране вместе. О том времени у Глеба остались самые добрые, теплые воспоминания: как в Питере они с голодухи умыкнули из магазина пару банок консервов и с удовольствием съели их, сидя на набережной Невы; как изнемогали от жары в степях возле Волгограда, когда несколько часов не могли поймать попутку и развлекались тем, что сочиняли короткие стишки самого похабного содержания; как целую неделю жили дикарями на берегу Черного моря. Глеб искренне не понимал, как можно было променять ту жизнь на равномерную серую обыденность, но ничего не попишешь – время идет, и жизнь меняется. Меняются и люди. С Антохой они, конечно, все еще общались и периодически собирались, чтобы поиграть вместе, но было очевидно, что друг уже не хочет рок-н-ролльной жизни. Похоже, теперь и ему пришла пора расстаться с нею.

В общем, Глеб нашел себе конторку, где можно было не сильно напрягаться и получать за это какие-никакие деньги. Он сходил на собеседование, где ему пришлось провести около часа с глазу на глаз с крайне начальственного вида теткой. У Глеба сложилось впечатление, что он ей не слишком-то понравился, и он готов был уже встать и уйти, когда женщина велела ему приносить документы и оформляться – его брали. В этот момент он облегченно вздохнул (только в мыслях, наружу не прорвалось ни единого звука) – не оттого, что ему очень уж хотелось попасть именно в эту фирму, а потому что теперь ему не надо было по-новой искать вакансии, рассылать резюме и заниматься прочей подобной ерундой. К тому же, теперь ему не надо было метаться и судорожно решать, что делать – в его жизни появилась некоторая определенность, а с ней и леденящее душу спокойствие.

Помимо прочего, конторе зачем-то требовалось, чтобы он прошел медосмотр. Что ж, хозяин – барин. Таскание по больницам заняло у Глеба несколько дней. Сначала он сунулся в государственную поликлинику. Место было обшарпанным и мрачным, в нем будто бы даже пахло болезнью и смертью. В общем, Глеб не очень-то и расстроился, когда ему там дали от ворот поворот из-за иногородней прописки. Пришлось идти в частный центр, и это обошлось ему в кругленькую сумму. Пройти все в один день Глеб не успел, осталось еще сдать кровь на анализ – поэтому-то он и встал сегодня так рано. Молодой человек хотел поскорее съездить в медицинский центр и покончить с этой утомительной и бессмысленной возней – всякому было очевидно, что нужные бумажки там выдают каждому, только заплати. Ну, быть может, отсеивают самых отъявленных наркоманов и сифилитиков. Остальным пишут, что все в порядке – в конце концов, люди отдают за эти справки свои кровные, и, если начать отказывать каждому второму, то никто больше в этот центр не пойдет, и денежный поток иссякнет. В общем, система работала. Подобно набравшему ход поезду, она неслась вперед, влекомая собственным весом, пыхтела, грохотала, выпускала пар, и тем, кто попал в нее, ничего не оставалось делать, кто как расслабиться и подчиниться общему движению. Противиться системе было бесполезно – раздавит и не заметит – а так, может, хоть удастся попить ароматного чаю из стаканов с блестящими подстаканниками да поболтать с интересным соседом.

В общем, на душе у Глеба было погано: не покидало ощущение, что он продается заживо, предает свои идеалы, свои мечты. Хуже того, у него закрадывались подозрения, что сделка эта отнюдь не честна: ну, откажется он от музыки, пойдет работать – да только много ли ему заплатят? Того, что обещали в конторе, хватило бы, чтобы свести концы с концами, но не более того – о покупке квартиры, машины и свадьбе с такой зарплатой и речи быть не могло. Стоило ли тогда отдавать самое дорогое, если его ждала все та же нищета и безысходность? Глеб украдкой молил бога, в которого на людях предпочитал не верить, чтобы тот дал ему знак, что он все делает правильно. Он тихонько надеялся, что что-нибудь произойдет и работа сорвется в последний момент, или, что еще лучше, деньги сами выплывут откуда-нибудь прямо ему в руки. Никаких знаков, разумеется, не появлялось. Одолеваемый мрачными мыслями, Глеб торопливо умылся и стал одеваться. На выходе он на секунду прислушался к храпу Андрея в соседней комнате, подавил жгучий укол зависти, и, стараясь не хлопать чересчур сильно дверью, вышел из дома.

Хмурое февральское утро медленно, словно бы нехотя, прогоняло ночную тьму. Низкие косматые тучи скрывали от людских глаз бледную синеву зимнего неба. Дома напыжились, нахохлились и, укрытые белыми шубами, старались сохранить тепло, которое тонкими струйками утекало из открытых форточек, пухлыми облачками пара вырывалось подъездов, неудержимыми потоками лилось из-под канализационных люков. Глеб пошел по тесному, нечищеному двору, заставленному машинами, в сторону трамвайной остановки.

Вообще-то, доехать до медицинского центра удобнее было бы на маршрутке, но Глеб их недолюбливал – недоставало им шарма и романтики звенящих, дребезжащих и трясущихся на каждом стыке вагончиков, которые неторопливо ползут через весь город. Молодой человек не мог толком объяснить, в чем заключалась эта романтика, но он точно знал, что никогда не напишет песню о маршрутке.

До остановки нужно было пройти чуть ли не целый квартал, но Глеб был не прочь немного прогуляться, вдохнуть полные легкие свежего морозного воздуха, не насыщенного еще едкими выхлопными газами. Он любил утро: город еще только-только просыпался, и, хоть народу вокруг уже было немало, по сравнению с тем, что творилось днем, улицы, можно сказать, были пусты. Мимо с ревом проносились машины, впереди по широкому проспекту шел густой автомобильный поток: грузовики и легковушки всех форм, размеров и годов выпуска толпились у светофора, и, дождавшись своей очереди с ревом уносились куда-то вдаль. Прямо посреди проспекта грохотали трамваи. Пасмурные, как небо над их головами, пешеходы спешили к остановкам и забирались в салоны или выскакивали из них и бодрым шагом шли куда-то. Последних было заметно меньше – неведомая сила, подобно могучей реке, влекла людей в центр, и мало кто мог ей противиться. Народ спешил выбраться из своих берлог на окраинах, чтобы вовремя успеть кто на работу, кто на учебу, кто еще по каким-то своим делам.

Глеб влез в трамвай, сунул сонной кондукторше в руку пару монет и получил свой билет. Раздался резкий, усиленный динамиками, голос водителя и двери с жужжанием захлопнулись. Вагон дернулся и покатился вперед. Глеб уселся на одиночное сиденье у окна и с удовлетворением почувствовал, как снизу припекает старая добрая печка. Молодой человек повернулся к окну и стал разглядывать город сквозь утренний сумрак. Он был еще достаточно густой, чтобы знакомые места казались чужими. Дома и деревья, окружающие дорогу, превращались в загадочные силуэты, а чуть дальше и вовсе растворялись в предрассветной синеве. Глебу казалось, что он едет по какому-то волшебному миру, будто он спит, и все вокруг – лишь образы, порожденные его сознанием. Подойди ближе – и они исчезнут, растворятся в серебристо-сером сумраке. Глеб стянул перчатку и, закопавшись под несколько слоев одежды, ущипнул себя за запястье – ему вдруг жутко захотелось проверить, реально ли все происходящее. Ответ был неутешителен – еще как реально, и молодой человек, морщась от боли, снова уставился в окно.

В целом, утром город нравился ему больше, чем вечером или, боже упаси, днем, когда вокруг было полно людей, машин, шума и вони, но, из-за того, что он любил поспать и особых дел по утрам у него обычно не бывало, молодой человек лишь изредка видел этот лик мегаполиса. Водитель объявил следующую остановку, и Глеб задумался о том, каково это, каждый день гонять туда-сюда на трамвае. Уж с такой-то работой наверняка увидишь город во всех его ипостасях – нарядный, сверкающий вывесками центр, новые спальные районы с их серым однообразием многоэтажек, угрюмо-желтые старинные квартальчики, которые, как пить дать, скоро снесут и застроят стеклянно-бетонными великанами, неприветливые промзоны, и совсем деревенские окраины и пригороды. От этих мыслей ему захотелось сейчас же все переиграть и вместо медцентра поехать в депо, и записаться на курсы водителя трамвая. Глеб поиграл немного с этой мыслью, но в итоге (не без сожаления) отмел ее – ему пришлось бы учиться, а значит, финансовое положение поправить удалось бы нескоро. Да и кто его знает, какие там условия да какие требования – может статься, он там и не нужен вовсе. Глеб рассердился сам на себя за то, что мечтает о всяких глупостях, и уверил себя в том, что раз за разом ездить по одному и тому же маршруту должно быть скучно до тошноты. Так закончилась его трамвайная карьера. Несостоявшийся коллега-водитель объявил его остановку, и через минуту-другую Глеб бодро выскочил на улицу. Еще немного – и вот он уже стоит в очереди в регистратуру и объясняет умеренно приветливой девушке в белоснежном халате, что сидит за стойкой, в чем дело. Та вручает ему карточку и показывает, куда идти. Глеб благодарит ее и идет, куда сказали.

– Кто на кровь крайний? – спросил он, окинув взглядом хмурую толпу, собравшуюся у дверей кабинета. Серые, невыспавшиеся люди вперили в него пустые взгляды. Никто не проронил ни слова, и лишь мужчина средних лет огляделся и, чуть помедлив, сказал:

– За мной девушка занимала, отошла куда-то. Держись пока тут, что ли…

Глеб кивнул и отыскал себе местечко у выкрашенной в ядовито-зеленый цвет стены. Подошли еще люди и заняли за ним. В закутке перед кабинетом скапливалось все больше народу, стало душно и шумно. Напряжение нарастало, но тут начался прием и очередь понемногу задвигалась. Принимали быстро, и Глеб с надеждой подумал, что скоро освободится и сможет пойти домой, досыпать самые сладкие утренние сны.

Неожиданно в закуток впорхнула девушка. Она была небольшого роста – почти на голову ниже Глеба, худенькая и стройная. Одета незнакомка была в красную клетчатую рубашку и узкие темно-синие джинсы. Ее волосы отливали бордовым, а на бледном лице темнели большие карие глаза. Казалось, девушка явилась из какого-то другого мира, где царило вечное лето, а жизнь всегда была в радость: девушка солнечно улыбалась и буквально источала энергию и бодрость. Глеб поежился – ему вдруг стало очень неуютно, и он еще сильнее захотел домой, спать. Мужчина, за которым он занимал, пихнул его локтем и показал на незнакомку:

– Вот, это она за мной была.

– Ой, вот вы где! – жизнерадостно воскликнула девушка. Она неловко повернулась и едва не растянулась во весь рост на казенного вида серой плитке, покрывавшей пол. Она резко взмахнула руками, и ее ладонь рассекла воздух в паре сантиметров от Глебова носа. Молодой человек невольно вдохнул легкий, чуть сладковатый цветочный запах, напомнивший ему о весне, и запоздало дернулся.

– Вот, он за тобой занял, – ухмыляясь, сказал мужик и указал на Глеба. Девушка повернулась к молодому человеку, и их взгляды встретились. Все еще пылая от возмущения, молодой человек заметил, как в омутах карих радужек незнакомки явно сверкали озорные золотистые искорки смеха. Девушка быстрым движением прикрыла рукой рот и, едва сдерживая нахально рвущийся наружу смех, пробормотала «Простите!». Девушка убрала руку, и перед ним засияла белозубая улыбка. Ее взгляд смягчился, и Глеб нервно кивнул.

Девушка уселась на освободившуюся скамейку и погрузилась в свой телефон. Глеб то и дело украдкой поглядывал на нее. Возможно, дело было лишь в том, что молодой человек уже устал ждать своей очереди и его охватила скука, а может и в том, что вокруг в принципе больше не на кого и не на что было смотреть, но незнакомка казалась ему чертовски привлекательной. Остальные пациенты выглядели так, будто готовы разорвать тебя на части, если ты сделаешь хоть одно неверное движение – такое, которое они могут истолковать, как посягательство на их место в священной очереди. Девушка же была подобна тому самому единственному лучу солнца, который пробивается сквозь хмурые тучи, чтобы озарить задубевший, покрытый белым саваном мир, согреть и оживить его.

Глебу очень хотелось подсесть к ней и заговорить о чем-нибудь, о чем угодно, но он сдержался – ему неприятно было заводить знакомство под прицелом пары десятков неодобрительных взглядов. Пока он так мучился, подошла очередь девушки, и она зашла в кабинет. «Ну, вот и все, – подумал Глеб, тихонько вздохнув. – Ну и ладно». Луч света снова скрылся за тучами, и мир опять погрузился в знакомый леденящий мрак, в привычную февральскую серость.

Девушка вышла буквально через минуту. Что бы с ней там ни делали, она не утратила живого, теплого сияния, переполнявшего ее. Глеб поднялся на ноги, чтобы войти в кабинет, и его взгляд вновь поймал взгляд незнакомки. Та снова улыбнулась. Глебу показалось, что она сейчас ему что-то скажет, и он замешкался, застыл посреди коридора. Девушка удивлено вздернула бровь.

– Ну, кто там следующий? Идите уже! – раздался сердитый возглас, и Глеб заспешил в кабинет, стараясь не смотреть на других людей в очереди, а незнакомка исчезла где-то за поворотом коридора.

Вся процедура оказалась сущим пустяком: румяная пышнотелая медсестра усадила Глеба на стул, кольнула (совсем даже не больно) и быстро выкачала нужное количество крови в пробирку. И ради этого надо было вставать в такую рань, ехать через полгорода и ждать в очереди? Глеб был обескуражен, но, так или иначе, дело было сделано. Приходите за результатами через три дня. Глеб кивнул, поблагодарил медсестру и вышел.

В коридоре, уже на пути к выходу, Глеб снова столкнулся с той самой девчушкой. Незнакомка была явно чем-то озадачена: она смотрела то в свою карточку, то на таблички у кабинетов. Увидев молодого человека, она опять одарила его своей очаровательной улыбкой, и у него в груди что-то екнуло.

– Ой, а вы мне не поможете? – неожиданно спросила она, протягивая ему карточку. – Не могу никак разобрать, что тут написано.

Глеб расцвел в улыбке. Он с готовностью взял у девушки из рук бумаги и уставился на каракули, которые ввели незнакомку в ступор. Соотнести странные, струящиеся символы с известными ему буквами и цифрами было сложно, но Глеб справился:

– Это… это два… нет, семь… и… – он медленно продвигался по извивающейся надписи. – …гинеколог… да, точно. Гинеколог, седьмой кабинет, – сказал он, поднимая глаза на девушку. Та ойкнула и густо покраснела, так что лицо ее стало почти такого же оттенка, что и волосы. Она пробормотала слова благодарности и выхватила у Глеба свою карточку. Тот тоже немного смутился – вот поэтому-то в больницах люди и не знакомятся, слишком велик шанс узнать друг о друге лишнее. И все-таки он не сдвинулся с места, в надежде, что сейчас ему в голову придет что-нибудь остроумное и необидное, что позволит разрядить обстановку и завести нормальный разговор. Однако в голове было пусто, как в воздушном шаре. Щелкни по ней сейчас, и она наполнит все вокруг колокольным звоном. Девушка заметила, что молодой человек медлит, и стрельнула в него жгучим, хоть и смущенным, взглядом.

– Вы-то все уже? – спросила она.

– Да, слава богу! – выпалил Глеб.

– Везет! – искренне, но по-доброму позавидовала ему девушка. – А мне еще эта пакость осталась…

Она резко оборвала фразу и снова залилась густым румянцем.

– Вы, кстати, не знаете, где этот седьмой кабинет? – торопливо сказала она, стараясь не встречаться взглядом с молодым человеком.

– Эмм… Да вон там, вроде, – промямлил Глеб и махнул рукой в сторону дальнего конца коридора.

– Ладно! – все также нервно сказала она, – Побегу тогда искать.

Она махнула рукой, развернулась на каблуках и стремительно зашагала прочь. Глеб меланхолично усмехнулся: момент был безнадежно упущен, можно расходиться по домам.

На улице уже рассвело: густой серо-синий предрассветный сумрак развеялся, превратил загадочные ночные тени в самые обычные предметы. Деревья тянули к косматым тучам паучьи ножки своих голых ветвей, дома перестали казаться неведомыми громадами с таинственными огнями в вышине. За окном трамвая проплывал теперь привычный, до тошноты знакомый Челябинск. Он был огромен и сер, и все волшебство утра пропало, утекло из него. Куда ни кинь взгляд, до самого горизонта тянулись городские кварталы, скованные посеревшим льдом и сбившимся за зиму, совсем не пушистым и не мягким, снегом. В холодное небо вонзались угловатые зубцы многоэтажек. Глеб задумался о том, как все это выглядит с высоты птичьего полета, и ему пришло в голову, что сверху город, должно быть, напоминает грязное пятно, сваленные в кучу осколки и прочий мусор, в которых копошатся мелкие, никчемные насекомые – и он в их числе.

Так он добрался до своей остановки, а затем и до квартиры. Андрюха уже поднялся и гремел посудой на кухне. Заслышав шум в коридоре, он вышел поздороваться. Андрей был рослым, почти под два метра, и далеко не щуплым парнем, так что его могучая полуобнаженная фигура заслонила весь проход, и в коридоре стало заметно темнее.

– Чой-то ты сегодня с ранья где-то шляешься? – спросил он добродушно, почесывая волосатую грудь. Его поросший густой щетиной подбородок прорезала широкая белая улыбка.

– Ну так, – буркнул Глеб и пожал плечами. Настроение у него было меланхолическое, не располагающее к разговорам и требовавшее одиночества.

– Куда гонял-то? – не отставал сосед. Он то и дело позевывал и тер слипающиеся глаза.

– Да, анализы сдавал. А ты что же, выходной сегодня?

– Агам-с.

– Хорошо тебе!

Они помолчали немного. Глеб повесил на крючок куртку, поставил к стене ботинки.

– Чайку? – предложил Андрей.

– Да не, вроде не хочется, – вяло отозвался Глеб.

– Ну, как знаешь.

Андрей грузно прошлепал обратно на кухню, а Глеб вернулся в свою комнату и, плотно затворив за собой дверь, нырнул под одеяло. Так для него началось утро пятницы, пятнадцатого февраля две тысячи тринадцатого года. За окном его комнаты тучи начинали рассеиваться, а стрелки часов неумолимо ползли к девяти.