Читать книгу Дети. Каренина Анна - Роман Госин, Госин Роман - Страница 8

Мне потребовалось много лет, чтобы узнать всё то, что я знаю о любви, о судьбе и о выборе своего пути в жизни. Никакого трагизма в своём положении я никогда не ощущала. Наоборот, чувствовала ежеминутную радость просто от того, что живу. Не зря говорят: по-настоящему ценишь только то, что у тебя в любую минуту могут отобрать.

Начну с того, что я росла без матери, и отцовская любовь ко мне углублялась сознанием им своей ответственности за меня. Нежной заботой обо мне и моих детях он старался возместить потерю мамы. Она умерла, когда я была совсем, совсем маленькой, ещё до того, как узнала, кто мой отец. Он никогда мне не говорил о ней, тихо отворачивался, если я сама заводила разговор о маме. Так что я поняла – эта тема для него слишком мучительна.

Все, кто знал мою маму, говорили, что я удивительно похожа на неё внешне: и фигурой, и лицом, и разрезом глаз, и их цветом. Но в остальном мы противоположности. Впрочем, я смело могу сказать, что матерью мне стала жена отца, баронесса Полина Николаевна Вронская-Шильтон. Она для меня мать в том смысле, что не было рядом со мной другой женщины-друга со столь открытым сердцем и душой. Конечно же, я хорошо помню и другую женщину, стремившуюся тоже стать моей матерью. Она была графиней, и звали её Лидией Ивановной.

В детстве я часто болела. Графиня Лидия Ивановна не признавала никаких докторов, кроме доктора Слюдина, тщедушного, с козлиной бородкой и хриплым голосом, родного брата управляющего делами Каренина. Человеком он был неглупым, образованным, нашёл у меня английскую болезнь2 и велел ежедневно пить рыбий жир. Меня им поили до десяти лет. Мне казалось, что я пропахла рыбьим жиром вся насквозь. С тех пор я невзлюбила доктора Слюдина и графиню Лидию Ивановну. Возможно, единственной пользой от рыбьего жира оказались мои красивые зубы. Они никогда у меня не болели, в отличие от моего родного отца, и сохранили свой блеск до моей глубокой старости.

В детстве у меня часто болело горло. Меня заставляли полоскать его тёплой водой с мёдом и солью. Помогала мне в этом моя няня Лена Леонидовна. Графиня Лидия Ивановна привезла её из своего поместья Ерёмичева Чухломского уезда.

Няню Лену все звали Мамленой. У неё был сын Лёня, мой ровесник. Она завязывала мне компрессы на горле, укутывая их на шее тёплыми шерстяными серыми платками, а Лёня стоял рядом с ней, держась за её юбку, и смотрел на то, как ловко она это делает. Иногда он просил меня: «Покажь свой язык до горла». Я послушно открывала рот перед ним как можно шире. Он, вставая на цыпочки, тянул свою шею, заглядывая мне в горло. Потом важно объявлял: «Язык как сметаной обмазан, а сиськи в горле с двух сторон красно-фиолетовые и большие. Зубы у тебя красивые, чистые, блестящие». Лёня был маленького роста и очень худой, а Мамлена была большой, круглой и гладкой, как буква «о», на которую все в Чухломе делают ударение. Сама Мамлена не очень сильно окала, зато у неё были круглые плечи и ямочки на щеках. Она никогда не была замужем. Леонидовне было тридцать два года, а сыночку её, Лёнечке, пять лет, и она мне всегда говорила, припадая на букву «о»: «Для себя его родила, для себя, не для кого-то. Детей нужно рожать для себя. Без них нам, бабам, жить нельзя, да и грех – жить бабской жизнью без детей. Ты вот, Анюточка, ещё маленькая девочка, вырастешь барыней знатной, а всё равно бабой останешься. Тогда и поймёшь сама об этом главном женском деле». Так что о своём женском предназначении я узнала в раннем возрасте, не понимая всё-таки, о чём идёт речь. Но никого из взрослых об этом не спрашивала.

У графини Лидии Ивановны были свои представления о моём воспитании до замужества. В строгости меня держала: в половину седьмого зимой и осенью, в восемь часов вечера летом, бывало, велит помолиться и идти спать. Посмотришь в окно – там гуляют наши дворовые дети. Помолишься перед образом Христа распятого, поревёшь немножко в подушку и всё. Надо – значит надо! Алексей Александрович Каренин, про которого я в то время думала, что это мой отец, не вмешивался. Он был слишком занят и поглощён своей государственной работой.

Мой брат Серёжа был старше меня на семь лет. Он редко со мной играл, и казалось, что он всё время о чём-то думает. Когда человек всё время о чём-то думает, значит, что для него это важно.

Из дворовых детей мне нравился сын кухарки Павлик. Почему нравился, не знаю. Лицо у него было веснушчатым, волосы рыжими, глаза голубыми. Он обычно улыбался или громко смеялся по любому поводу. Умел ходить на руках и любил показывать фокусы, самостоятельно их придумывая. Я с ним играла в секретики.

Однажды он подошёл ко мне и громким шёпотом, прикрывая рот рукой и щуря глаза, заговорщически спросил:

– Хочешь, я покажу тебе свой секрет?

– Конечно! – сердце моё ликовало.

– Идём.

Озираясь по сторонам, мы шли через весь двор. Под большой елью я увидела торчащий прутик. Павлик посмотрел на меня и торжественно сказал:

– Поклянись, что никому не расскажешь об этом.

Я перекрестилась:

– Вот те крест! Никому-никому не расскажу! Клянусь!

Он сел на четвереньки и стал делать пальцем круговые движения в земле на месте прутика. И тут моему детскому взору открылась необыкновенная, волшебная красота! Мне казалось, что в своей жизни я ничего краше не видела. На перевёрнутой крышке от коробочки французских леденцов «Монпансье» моей гувернантки Франсуазы были разбросаны маленькие цветочки и бусинки, а сверху всё это великолепие было накрыто синим стёклышком. Я замерла от восторга, хотелось смотреть и трогать это чудо ещё и ещё, но Павлик торопливо засыпал всё обратно землей.

– Хватит, а то кто-нибудь увидит.

– Как краси-и-иво! А можно мне потом ещё посмотреть?

– Можно, только смотри, чтобы никто не заметил тебя, особенно мальчишки.

– Меня никто не заметит. Буду прятаться, – наивно ответила я.

С этого момента я поняла – мы с Павликом друзья. Ведь только другу можно доверить свой секрет. Мне захотелось отблагодарить его, показать ему и свои секреты, может, даже лучшие. И я сделала свой секрет.

У меня было маленькое круглое зеркальце в деревянной ореховой оправе. Я смотрела иногда с его помощью свой язык и гланды, когда у меня болело горло. Для этого зеркала я выкопала позолоченной ложечкой для пирожных ямку неподалёку от большой сосны во дворе и положила зеркало в неё. На зеркало уложила яркий цветок одуванчика, по краям – лепестки ноготков, внутри несколько пуговок, а сверху накрыла бутылочным стеклом и присыпала всё вместе землёй. Конечно же, первым делом я показала его Павлику. Он одобрительно кивнул. До вечера мы бегали то к его секрету, то к моему, следили, не случилось ли чего с ними.

Однако детская душа требовала острых ощущений, поэтому я подошла к своему старшему брату Сергею.

– А у нас с Павликом есть секреты, ну таки-и-и-е секреты! Но мы тебе не покажем их ни за что!

– Ой, ну какие у тебя могут быть секреты? Я эту игру знаю. Барахло какое-нибудь закопала, – презрительно ухмыльнулся брат, сплюнув на землю.

Но червь сомнения всё же точил его изнутри: а вдруг и правда что-нибудь стоящее?

– Ну, покажи, – сказал Сергей.

– Ни за что!

Сергей знал все закутки нашего с ним двора, он перерыл всю землю, но так и не нашёл наши секреты.

Назавтра я побежала в очередной раз проверить свой тайник. Всё было на месте. Я успокоилась и обрадовалась. На следующий день подошла к дереву и увидела пустую ямку на месте своего секрета и разрыдалась. Пошла к Сергею.

– Я ж говорил, ерунда! – смеялся Сергей, когда я пришла к нему. – Мне Павлик показал твой тайник, когда я ему пообещал подарить линзы от морского бинокля.

– Подарил? – спросила я сквозь слёзы.

– Нет! Я что, дурак, что ли, как он? Мне самому они нужны.

В своём горе я была безутешна. Жизнь так жестока! Мой единственный родной брат разрушил красоту, которую я с такой любовью создавала. И виноват в этом был мой друг. Это был урок двойного предательства в моей жизни. С тех пор я никогда никому не рассказывала о своих секретах. А их было много.

Что касается моего брата Сергея, то он ни в чём не похож на меня, а я на него. Мы и внешне не похожи с ним друг на друга, не похожи характерами, и даже фамилии у нас оказались разные, не говоря уже о сословных титулах и всей дальнейшей жизни.

На получение мной высшего образования мой родной отец, Алексей Кириллович Вронский, денег и сил не жалел. Но до того как я узнала, кто мой настоящий отец, я училась дома, вплоть до пятнадцати лет. Графиня Лидия Ивановна нашла для меня учителей. Во флигеле была устроена для меня классная комната. Меня учили французскому, немецкому и английскому языкам, географии, математике, игре на рояле и танцам. Алексей Александрович Каренин не решился обратиться с просьбой о приёме меня в Смольный институт, боясь отказа. В итоге получилось так, что по-русски я писала полуграмотно, а познания мои по всем предметам, кроме музыки, оказались весьма ограниченными.

Моя гувернантка Франсуаза учила меня всему тому, что знала сама. С ней мы говорили только по-французски. Она следила за моей диетой и фигурой. Учила, как правильно держать тело, носить пояса для пристёгивания чулок, самостоятельно совершать туалет, причёсываться.

У нас с ней была тайна. Так как её комната была рядом с моей, то она разрешала мне лежать с ней вместе в одной постели в ночной сорочке и читать на ночь французские романы для взрослых из тех, что читала сама. Иногда объясняла в них то, что мне было непонятно.

Мы часто обсуждали прочитанное. Выясняли, кто кому понравился, и как каждая из нас поступила бы на месте той или иной женщины. А началось это давно, с того раза, как она прочла мне на французском языке сказку Шарля Перро «Синяя Борода» и предложила выучить её наизусть. Мы начали читать эту сказку на разные голоса, чтобы я быстрей её выучила. Сказка была страшная, и после неё мне снились кошмары. В моих снах Франсуаза была женой Синей Бороды, я была её сестрой, мой брат Сергей представлялся нашим общим братом, ставшим капитаном, а Синей Бородой был доктор Слюдин. Порой от таких снов мне становилось страшно. Я просыпалась и бежала к Франсуазе в постель, будила её и забиралась к ней под одеяло. Она успокаивала меня. Так это стало нашей тайной на несколько лет.

Франсуаза хорошо относилась ко мне, а я к ней. Скорей всего, графиня Лидия Ивановна, следившая за всеми в доме, знала о том, что я часто провожу ночи не в своей постели и не одна. Однажды я спросила об этом Франсуазу. Она мне ответила, что Лидия Ивановна знает об этом от неё, но не находит в том ничего дурного. Вместе с тем, узнав о нашем совместном провождении времени, она просила Франсуазу регулярно проверяться у врача Слюдина, что та и делала.

Когда у меня начались регулярные кровотечения, Франсуаза сразу обратила на это внимание и научила меня поведению в эти дни. Графиня Лидия Ивановна тоже не обошла это стороной. Она начала выезжать на балы вместе со мной только для того, чтобы показать меня свету. А я в своём пятнадцатилетнем возрасте ещё не любила никого, только влюблялась в сыновей прислуги, что, конечно, серьёзным чувством назвать нельзя. Но с внутренним, тревожным, как водится, волнением всё-таки помышляла уже о замужестве. Что об этом думал отчим, Алексей Александрович Каренин, не знаю. Он был для моего понимания недоступен.

Племянница графини Лилии Ивановны Наденька раз в неделю заезжала на общий семейный обед. Заходила в мою комнату поиграть со мной в куклы, а иногда и в прятки. Но она всегда спешила вернуться в Смольный до вечерней молитвы. Получалось, что подруг у меня не было. Но я и не расстраивалась из-за этого, радовалась каждому дню, потому что умела заполнять его сама. Так незаметно для меня наступило время разговоров о замужестве. Произошло это после одной из маслениц.