Читать книгу Дети. Каренина Анна - Роман Госин, Госин Роман - Страница 9

Масленицу я любила. Она чувствовалась в воздухе, в разговорах, во вкусном запахе блинов, в ускоренной праздничной езде на снежных улицах. Масленица тревожила своей буйностью чинный Петербург.

Шибко летали барские пары вороных и гнедых, покрытых сетками. Фонари, бойкий бег, звон бубенцов, прогуливались тройки, поджидая седоков. Пристяжные змеями гнули шеи. На Сенатской площади чухны со своими мохнатыми вейками звенели кольцами-бубенчиками, бойко зазывая прокатить на балаганы за три копейки. Сговаривались они и с графиней Лидией Ивановной, отчимом Карениным и Капитонычем. Мы садились все вместе в их разукрашенные сани с моей гувернанткой Франсуазой и братом моим Сергеем прямо на сено и лихо неслись по набережной. Я заметила, что он всегда выбирал место рядом с Франсуазой, а иногда даже незаметно обнимал её за талию, как бы придерживая, чтобы она не упала. Она тоже прижималась к нему, смешно вытягивая ноги и сжимая между ними всегда зябнущие ладони.

Встречные извозчики добродушно переругивались с чухонскими конкурентами, заливались бубенцы и наши, и встречные, звуком нарастающие издали и постепенно удалявшиеся. Меня возбуждал этот милый перезвон, я громко, возможно даже неприлично громко смелась, и никто не делал мне замечание по этому поводу. Отчим Каренин сидел впереди, придерживая рукой свою мерлушковую шапку и держа под руку графиню Лидию Ивановну. За ними обнимались и даже целовались Франсуаза и Сергей.

Рядом со мной сидел Капитоныч. Он был дядькой Сергея. Предыдущего гувернёра-учителя, француза Бобре, выгнали из дома за пьянство, беспутство и пренебрежение учительскими обязанностями. На его место назначили Капитоныча.

«Эх, жаль, барыня-красавица, маменька твоя не видит тебя! Ужо бы она обрадовалась! Царствие ей небесное!» – говорил он мне. Но я его не слушала, мне было слишком весело.

Всюду стояли балаганы: большие, круглые, коробкообразные с галереями и переходами и с сооружёнными лестницами, «театры» всякого рода. Карусели, качалки, панорамы в палатках причудливо выросли на площади, как грибы после дождя. Там, на фоне страшных изображений зверей, птиц, вулканов и арапов, происходило что-то загадочное. Двигались и суетились ряженые. Вот Арлекин с сиплым голосом и повязанной шеей, рядом с ним Коломбина с наигранными кокетливыми ужимками и пером на польской шапочке, а с другой стороны Пьеро без маски, с обсыпанным мукой лицом ударяет в бубен. Все жмутся друг к другу и приплясывают от холода. У всех от мороза изо рта идёт лёгкий пар. Сыплют сверху дробные словечки, весёлую чушь. Главная же фигура для меня – масленичный Капитоныч. От его острот, как говорили в старину, «солдаты краснеют». Из разных театров одновременно вырываются трубные звуки оркестров, и барабанная дробь, и громы бубнов, кругом поют шарманки полечки-мазурочки и допотопные вальсы. С визгом взлетают на качелях в прицепных челнах парами кавалеры с девушками. Вздуваются юбки, а их чулки полосами и сапожки прюнелевые с ушками видны всем вокруг. Передвигается толпа, люди покупают турецкие сласти, орехи, постный сахар розовый и белый, халву и пряники.

Тут и там стоят столики. Горячий сбитень пьют все: важные господа дворяне, вроде нас, купцы, рабочие, солдаты, гимназисты и барышни-мещанки. Вот столпились под «галдереей» их любопытные головы. Из недр дощатого театра выливаются распалённые и счастливые люди с красными от крепкого спёртого духа и удовольствия физиономиями. Окончилось нехитрое, но весёлое представление. И уже опять бьют в колокол, и театральные крикуны зазывают снова, крича о китайцах – глотателях огня и шпаг, плясунах цыганах, гуттаперчевых гимнастах и фокусниках, распиливающих у всех на глазах женщину.

С самого детства я с Сергеем посещала оперу, балет, но всё-таки, несмотря на это, воспринимала и подобное развлекательное творчество. Любила слушать, как поёт моя нянька Мамлена до тех пор, пока она не «запела» мне другие песни, про деток, коих мне рожать нужно для себя. Разве я могла тогда понять, что к тридцати годам, уже родив одного или даже двух детей, мы становимся настоящими женщинами, если рядом с нами любимый и достойный нас мужчина?

К масленице в Санкт-Петербурге приурочило своё представление Парижское кабаре, которое после должно было выступать на Всемирной Выставке в Париже. Графиня Лидия Ивановна и Каренин разрешили Сергею, Франсуазе и мне поехать в отель «Бонапарт», где был устроен этот спектакль парижского кабаре. Они оба таким образом ублажали брата, которому исполнилось двадцать два года, и он с отличием окончил юридический факультет Петербургского университета, как того хотел его отец.

Франсуазе Сергей заказал билеты заранее. Но когда увидел моё обиженное лицо и еле-еле сдерживаемые слёзы, то согласился взять меня с ними. Он купил мне билет перед началом спектакля на приставной стул. К слову сказать, это был единственный спектакль парижского кабаре в России, после которого ему запретили гастроли в стране на долгие десятилетия. Это только подогрело интерес всех без исключения, кто приезжал из России в Париж, поэтому многих актрис парижского кордебалета выбирали из русских балерин.

Я сидела отдельно на приставном стуле, и мне хорошо были видны Сергей и Франсуаза. Время от времени они целовались, никого не стесняясь. Вообще-то я никогда не подглядывала за братом, никогда никому не рассказывала, но твёрдо знала о том, что Франсуаза его любовница. Хотя нельзя называть её так. Она не была замужем, он не был женат.

Однажды я заметила за общим обедом, как Сергей прижал под столом её ногу, и она, покраснев, пальцем дала ему знак отодвинуться. У него покраснели уши. А потом вечером я слышала через открытые окна в наших комнатах, как она пришла к нему и говорила, чтобы он больше так не делал, а терпел, дожидаясь их ночного свидания в доме дяди Стивы. Я поняла, что они там встречаются, но, видимо, очень редко. Мне стало жалко их обоих, но я думала, что Сергей на ней никогда не женится. Чтение французских романов научило меня многому.

Мне казались понятными интимные отношения графини Лидии Ивановны и отчима. У них не было никаких интимных отношений. Видимо, графиня Лидия Ивановна не могла их иметь. Она читала журнал «Спиритуалист» и в нашем доме постоянно бывал сначала медиум Лурье, а потом Бредиф. Я много раз видела, как перед их приездом в доме убирали все иконы и доставали из кладовой комнаты вращающийся стол. Алексей Александрович Каренин и графиня Лидия Ивановна вместе с богатым помещиком Александром Аксаковым, профессором Егором Вагнером, его женой и сёстрами Фокс ночью усаживались за стол, брались за руки и взывали к духам.

Моё детство закончилось. Мне казалось, что я начала понимать взрослую жизнь. «Почему в другой раз в семьях женщины терпят мужчин непутёвых? Потому что принято так, что женщина без мужчины не сможет родить себе ребёнка», – рассуждала вслух при мне моя главная нянька Мамлена. Брак казался ей той прозаической необходимостью, которой должна подчиниться большая часть девиц. Брак, по понятиям Мамлены, значил, во-первых, девичник, во-вторых, сбор приданого: две дюжины ткацкого белья, тафтяное одеяло, венчальное белое платье, цветочный венок, венчальный обряд, обед с шампанским, танцы, а, в-третьих, уже и муж, всё равно какой бы ни был. Впрочем, мужа могло и не быть, а мужчина любой обязателен.

Мамлена вроде как не была несведуща о прямых обязанностях супругов, а положительно знала и слышала, что самой неприятной для жён принадлежностью брака бывают мужья. Не они ли всегда заставляют женщин проливать слёзы? Не они ли бранятся громко, пьют много водки и не дают денег? А всё равно, твердила Мамлена, мол, замуж пора настала тебе, барыня, а засидеться в девках – стыд большой.

– Над старыми девками смеются, – говорила она. – Тебе сейчас пятнадцать, вот через три года ты уже будешь на пороге дверей в старые девы. А мужа тебе нужно найти лет на пять-восемь старше. После женитьбы нужно сразу родить, после первых родов зачать второго. Так нарожаешь пятерых, станешь самостоятельной. Сорок лет бабий век, а сорок пять – баба ягодка опять. Тут и любовь к тебе придёт, если до этих пор мужа не полюбишь.

День был чудесный, хотя лето в том году нас не баловало совсем. На столе в моей комнате стояла вазочка с вишней.

– Мамлен, – спросила я её, глядя на вишню. – Я не поняла, почему бабий век сорок лет, а в сорок пять баба ягодка опять. Это что? Новый урожай? И снова нужно рожать, как с самого начала?

Мамлена взяла в руки горсть вишенок и с удивлением на них посмотрела, будто первый раз их увидела.

– Анюточка, вишенка, моя, я не знаю, что тебе ответить. У меня же всего Лёнечка мой один, больше не рожала.

– А почему ты больше не рожала? – не унималась я.

– Так не от кого родить-то мне. Я же всё время в твоём доме. От кого тут родить-то можно? Почти одни женщины. Мужиков-то всего четверо, вместе с Его Высокопревосходительством. – Она положила ягоды обратно в вазу и тяжело вздохнула. – Ты уже взрослая, я тебе расскажу, как я просила Их Высокопревосходительство сделать мне ребёночка.

– Какого Их Высокопревосходительства? – насторожилась я.

– Алексея Александровича, – ответила Мамлена. – Было это давно. Я увидела, как он лежит в своём кабинете на диване. Дверь была настежь открыта. Лежит и смотрит в потолок, а форточка над ним распахнута. Снег в неё задувает. Прямо на него падает. Рядом на пол съехал плед. Ну тот, шотландский, тёплый, его любимый. Дай, думаю, подойду, накрою его. Ну и подошла. Подняла плед, накрываю. Он посмотрел на меня и, взяв меня за руку, сказал так тихо, вроде как стесняясь: «Спасибо, Елена Леонидовна. Добрая вы женщина», – и неожиданно поцеловал мне руку. Тут я и разжалобилась. Жалко мне его стало. И себя жалко. Я ему и говорю: «Ваше Высокопревосходительство, сделайте мне ребёночка».

– Так и сказала? – спросила я.

– Ну да, а что? Вон у нас в Чухломе был губернатор, Высокопревосходительство князь Топыркин. Он, знаешь, скольким бабам детей понаделал? Цельный полк. И ничего. Все бабы были довольны, а детишки были просто одно лицо с ним. Их так и прозвали – Топыркины.

– И что тебе ответил наш Их Высокопревосходительство?

– Он мне сказал, что не может. Сказал: «Вы кучера Ефроима попросите лучше. Он, наверно, ещё может. А я не могу». Вот и понимай, как хочешь, чего он ответил. Ефроим-то уже умер лет так примерно пять тому назад, когда я просила ребёночка у Их Высокопревосходительства. – Она посмотрела на вишни и снова взяла горсть ягод. – А ты, Анюточка, моя ягодка, замуж торопись. Вишь, как бывает! Один умер, а другой не может. Это и с молодыми так же. Ты не думай! Если есть кто на примете или даже без примет, выходи скорей замуж. Пора тебе настала. Ты ж вон какая красавица! Царица вылитая! И статная, и знатная. И умная, и добрая, и весёлая, и лёгкая. Всё при тебе.

А я и не помышляла бы о замужестве, если бы об этом не твердила мне моя нянька Мамлена, да и Франсуаза кивала в знак согласия с ней своей красивой головой.

И вот пятого декабря в день Святой Великомученицы Екатерины и учреждения Петром I ордена в её честь в Зимнем дворце был устроен ежегодный бал. Орденом Российской империи Святой Великомученицы Екатерины награждали всех Великих княгинь и дам высшего света. Он имел две степени: «большой крест» – для Великих княгинь и других дам царской крови и «малый крест», кавалерственный – для дам из высшего дворянского сословия. Награждённые именовались соответственно «дамами большого креста» и «кавалерственными дамами».

Орденом второй степени награждались дворянки за просветительство, благотворительность, в том числе выкуп на свои деньги попавших в варварский плен христиан, создание на свои деньги лазаретов, госпиталей и других медицинских учреждений во время войны под флагом «Красного Креста» для солдат и офицеров русской армии. Обо всех царских балах приглашённые извещались задолго до их начала, иногда даже за полгода до события.

Обязательным условием приглашения на придворные балы для мужчин было их формальное право быть представленным императору, а для дам – императрице. Право представления в первую очередь давалось придворным чинам, кавалерам и дамам, а затем военным и гражданским (статским) чинам первых четырёх классов, полковникам гвардии, занимавшим должности четвёртого класса и некоторым другим из числа крупных банкиров, профессоров медицины и учёных.

Из числа дам этим правом пользовались супруги и дочери всех придворных чинов и кавалеров, а также их вдовы, бывшие фрейлины, супруги, вдовы и дочери «особ первых четырёх классов», супруги флигель-адъютантов и некоторых полковников и капитанов первого ранга. Для военных и гражданских чинов высших классов было принято представляться императору по случаю назначения на должность, награждения, отъезда в зону боевых действий во время военных компаний.

Поскольку на такие балы съезжались со всей страны тысячи приглашённых, работы у чиновников Гофмаршальской части было очень много. Иногда бюрократический механизм давал сбой, что могло привести и к карьерным крушениям. Впрочем, всё зависело от людей.

Такая история произошла в царствование Александра III. Командир первой гвардейской дивизии, генерал Николай Павлович Эттер, получил приглашение на первый Концертный бал в Зимнем дворце. Но в приглашении не была упомянута его жена. Он поехал к корпусному командиру, принцу Ольденбургскому, и объявил, что «готов жертвовать жизнью своему государю, но обидеть жены своей не позволит». Принц Ольденбургский поехал к императрице и выхлопотал приглашение, но при этом от гофмаршала князя Оболенского было объяснено, что приглашения военным делаются через Гвардейский штаб, и что за правильность их он не отвечает. На следующие два бала Эттера опять пригласили без жены. Он не поехал, оскорбившись, и подал просьбу об увольнении со службы.

Для придворных балов печатались пригласительные билеты. Их развозили по адресам придворные слуги. В билетах указывалось, в какой форме нужно быть на балу мужчинам и каких цветов должны быть платья женщин, девушек и девиц. Посещать балы мужчинам разрешалось со дня совершеннолетия, то есть с двадцати лет, а девицам с пятнадцатилетнего возраста, Мне в тот год исполнилось шестнадцать лет, а Серёже двадцать два года.

Время окончания бала не регламентировалось. Гости веселились до тех пор, пока в залах находились император или императрица. Балы продолжались, как правило, до двух-трёх часов ночи, а иногда и до пяти утра. Никто не объявлял об окончании бала. Если император хотел, чтобы бал окончился, он посылал в оркестр своего адъютанта, и тот приказывал играть известную в Европе музыкальную шутку австрийского композитора и музыканта-скрипача Франца Йозефа Гайдна. Шутка состояла в том, что музыканты играли котильон и уходили поодиночке, оркестр всё слабел и слабел, так что под конец оставались играть лишь барабан и одна скрипка. И вот барабан играет всё тише и тише. Замолкает барабан. Барабанщик уходит. Скрипач продолжает играть на всех струнах, постепенно переходя на одну, и та, наконец, умолкает. Все оглядывались в недоумении, а бал прекращался сам собой.

За неделю до бала во время общего обеда в нашем доме всем подали на десерт парфе с шоколадом, а мне принесли гоголь-моголь с тёплым молоком. Я отставила его в сторону и сказала, что тоже хочу парфе. Графиня Лидия Ивановна громко сказала:

– Ну вот, холодного ей нельзя, а она капризничает. Парфе ей, видите ли, подавай. Фру-фру какая! Взбрыкивает! Я же говорила, что её нельзя везти на императорский бал. Останешься дома.

Я заплакала и выбежала из столовой. Пришла Франсуаза и стала меня успокаивать. А утром зашёл ко мне Сергей и принёс приглашение на бал для нашей семьи. Я в нём тоже была указана.

«А что мне надеть?» – спросила я, обращаясь к Франсуазе. Она мне посоветовала атласное светло-сиреневое парижское платье или молочно-кремовое шёлковое, из Вены.

Оба платья были заказаны в Невском пассаже, а несколько дней тому назад их вместе с нижним бельём, чулками и веерами, специально подобранными к каждому из них, в больших коробах привёз рассыльный. На этот бал я выбрала светло-сиреневое.

Графиня Лидия Ивановна к каждому новому балу заказывала платья у своей портнихи. В тот же день она привезла ей серо-дымчатое платье из бархата. Когда графиня его надела, примеривая, и показала мне, я увидела, что она в нём похожа на летучую мышь. Только лицо и шея у неё были жёлтыми.

Наступило пятое декабря. После официальной части и награждения орденами все перешли в бальную залу. В списке награждённых была баронесса Вронская-Шильтон. Но я её не видела, так как стояла очень далеко. По той же причине не видела я императора и императрицу. После награждения загремел оркестр. И всё, что не нравилось мне, теперь умиляло и радовало, потому что увидела я себя в большое зеркало. Я не ошиблась. Я была действительно мила, когда играла в лото с молодым князем Григорием Орловым.

– Вы знаете, Ани, – посыпалась его французская скороговорка, – я очень люблю, когда громко играет музыка. Ведь тогда можно спокойно говорить, не будучи услышанным никем.

Он наклонился ко мне, почти к самому уху. Кровь прилила к моему лицу. Я почувствовала, как оно запылало. Раскрыла свой веер и стала обмахивать себя. На самом деле я была несказанно рада не его первым шагам, а тому, что я оказалась на этом балу, и он меня нашёл.

Первый тонкий ледок в моей жизни между мной и мужчиной был растоплен. Но я была слишком неопытна. Не сумела скрыть волнение, охватившее всё моё тело. Я не искала никаких особых слов для ответа, а просто поднялась, отставив карточки лото в сторону, и подала ему руку, молча соглашаясь с ним танцевать. Улыбаясь, он торопливо поднялся.

В моей бальной книжке ещё никто не был записан. Я увидела, как напряжённо смотрели на меня Каренин и графиня Лидия Ивановна. Я нарушила этикет. Я о нём, безусловно, знала. У всех на балу были бальные книжки. Для них в платьях у пояса сбоку был устроен специальный карман. Снаружи он никак не виден, потому что сверху на пояс в этом месте прикрепляется цветок, или делается вышивка. Внутри бальной книжки пишутся названия и номера танцев. Ещё до начала бала кавалер может пригласить даму на определённый танец, а она, соглашаясь, записывает его фамилию на соответствующей строке в своей бальной книге. Если по какой-либо причине дама или девица отказывает кавалеру, она должна пропустить этот танец. Считается неприличным сразу же после отказа принимать приглашение другого. Многие дамы, девушки и девицы склонны считать бальную книжку списком своих любовных побед, свидетельства внимания и симпатии мужчин к ним. И напротив, пустые страницы говорят о непопулярности на балу.

Шёл котильон. На него князь Григорий Орлов был записан княжной Мещериновой. Конечно же, я не знала об этом. Но он-то знал и мог отказать мне, объяснив причину. Это было бы непредосудительно и честно по отношению к нам обеим. Тем более что я узнала обо всём случившемся практически сразу после окончания котильона.

Князь Григорий Орлов, поблагодарив меня, но не проводив на место, сразу отправился объясняться с княжной Екатериной Мещериновой. Я видела, как они прошли вместе в боковую залу. Через полчаса он вернулся и, как ни в чём не бывало, предложил мне продолжить с ним игру в лото. Сославшись на усталость, я отказала ему, и вслед за этим мы все вместе, включая Сергея, уехали домой.

На следующий день Франсуазу переселили в другую комнату на третьем этаже, а в смежной с моей комнатой спальне поставили балетный станок и установили большое зеркало во всю стену. Видимо, графиня Лидия Ивановна сочла моё исполнение котильона непривлекательным для больших балов. Однако я знала сама о том, что хорошо танцую, ведь у меня была осиная талия, стройные ноги, несмотря на объявленную мне английскую болезнь, к тому же я была достаточно умна для любого бального кавалера. Не прошло и двух месяцев, как это подтвердилось.

Император Александр III не любил балов, хотя он не решился отменить ставшие уже традиционными и имевшими большое значение для петербургского высшего света царские балы. Надо было и ему подчиняться традициям императорской России.

Александр Александрович, загодя приехав со своей женой в Зимний дворец, отчаянно скучал в малахитовой гостиной, перебрасываясь фразами с великими князьями, обступившими его. За три дня до этого бала я получила письмо от князя Григория Орлова с просьбой записать его на седьмой номер со мной. Седьмым номером был всегда вальс, открывавший второе отделение бала после перерыва и буфета.

В бальный зал Зимнего дворца приглашалось до трёх тысяч человек, в том числе официальные представители иностранных государств при русском дворе. Танцорами по определённой для каждого полка квоте командованием Русской Армии на бал назначались молодые офицеры, проходившие перед отправкой во дворец строгий инструктаж у командиров о поведении на таких балах. Они начинались, в основном, в половине девятого вечера, а завершались застольем, во время которого император, обходя столы, разговаривал с присутствующими. Сам он на балах обычно не ел.

Для прохода на бал каждый класс пользовался своим подъездом. Великие князья входили через Салтыковский, а для придворных предназначался подъезд Их Величеств. Военные шли через Комендантский, а гражданские чины через Иорданский подъезд.

Пёстрая нарядная толпа уже переливалась из залы в залу. Великосветский Петербург тонул среди провинциальных дам и барышень, попавших во дворец благодаря служебному положению мужей и отцов или наехавших из губерний богатых дворян-чиновников и банкиров. Матушки и тётушки искали женихов для своих дочерей, а лучшей биржи, чем большой придворный бал, трудно было найти. Большинство офицеров, назначенных на бал, бросилось навстречу молодым женщинам и девушкам. Нужно было заранее пригласить их на один из пятнадцати танцев, указанных в программе.

Около дверей, где должна была выйти царская семья, толпились высшие чины свиты. Князь Григорий Константинович Орлов находился в это время у буфета вместе с любителями выпить шампанское перед началом основной части бала.

Но вот раздался стук палочки придворного капельмейстера. Шум мгновенно стих, и в распахнутые двумя высокими неграми двери стала входить царская семья. Впереди, под громы полонеза, шёл грузный император, держа за руку миниатюрную императрицу с яркими глазами и мягкой улыбкой. За государем вышагивал, стараясь попасть в такт его шагам, камер-паж, за ним – дежурный генерал-адъютант и Министр двора. Позади императрицы бесконечный шлейф платья несли два камер-пажа, поднимавшие его на поворотах и потом расправлявшие во всей красе снова.

Император выглядел на редкость моложаво. Его тяжёлой фигуре очень шёл костюм – белая куртка, украшенная золотым позументом. Её воротник и рукава были оторочены мехом голубого сибирского песца. На нём были светло-голубые, в обтяжку, брюки и узкие, чётко обрисовывавшие ноги, сапоги. Он оглядывал залу своими голубыми глазами, и величественно-спокойное выражение его лица с окладистой бородой время от времени украшалось мимолётной, посланной кому-то из толпы, улыбкой.

Я впервые так близко от себя видела императора. Неожиданно он помахал рукой Каренину, узнав его, и остановился, увидев меня. Громко обращаясь к императрице, спросил её: «Рядом с Карениным стоят его сын и графиня Вронская-Каренина? Я не ошибся?». Императрица улыбнулась ему и помахала приветливо мне рукой. Я, не смущаясь, шагнула вперёд и, сделав глубокий книксен, низко поклонилась обоим.

Придя в себя после такой встречи, огляделась вокруг и заметила коренастого генерала в парадной форме с аксельбантами, орденами, наголо бритой головой и аккуратными седыми усами. Он обводил взглядом далёкие берега паркета. Розетка на груди давала ему право, не представляясь, приглашать любую даму без предварительной записи. Генерал подошёл ко мне и представился:

– Граф Вронский Алексей Кириллович. Запишите меня, пожалуйста, на ваш седьмой номер. Он свободен?

Сердце моё оборвалось. Не знаю, как я не упала в обморок. Я чувствовала, как рядом со мной напряглись, будто перед громадной волной океана, Каренин, графиня Лидия Ивановна и Серёжа. Вокруг нас стояла полная тишина. Все смотрели на меня.

– Повторите, как вас зовут, господин генерал? – еле-еле выговаривая слова, переспросила его.

Я открыла, не глядя на него, свой бальный блокнот в муаровой обложке и с серебряным карандашом на такой же цепочке. Он, не смущаясь, повторил, а я, тоже не смущаясь, записала это имя, вычеркнув заметным всем жестом князя Григория Орлова из той же строчки.

Пока не началось второе отделение, я молчала, ни с кем не разговаривая. Присутствовала на балу, избегая всех взглядов на меня, и сама ни на кого не смотрела. Конечно же, это было невыносимо трудно сделать, особенно вблизи графини Лидии Ивановны, отчима и Сергея.

О чём и о ком они думали, я не знаю. Я думала о своём отце. Я сразу узнала и признала его по взгляду на меня. Так смотреть мог только мой родной отец, и никто более на свете. Мне трудно было держать себя в руках, ничем не выдавая своего волнения. Да и кто бы меня понял в этой толпе? Я, бастард, стою в Зимнем дворце в ожидании танца с отцом перед императорской семьёй! Слыханное ли это дело?!

Разносили мороженое, шампанское, красное и белое вино, тарталетки, играла музыка, слышен был смех и разговоры. Кто-то подошёл к Каренину и завёл с ним разговор о новом брачном кодексе законов и законе о наследственном праве. Каренин отвечал сдержано и важно своим скрипучим голосом. Графиня Лидия Ивановна время от времени включалась в их беседу. На всё у неё было своё мнение. Они будто не замечали меня, будто не обратили внимание на то, что произошло со мной, и этим придавали мне силы успокоить своё волнение. Я взяла у проходящего официанта в чёрном фраке с подноса мороженое, хотя знала о том, что потом дома у меня заболит горло. Аккуратно брала его ложечкой, по чуть-чуть, и так же аккуратно отправляла его в рот. Мне казалось, я сосредоточилась только на царском мороженом и, в конце концов, успокоилась.

Сходила умыть лицо, заодно поправила причёску и белую ленту с вуалью на голове, которую было положено надевать девицам на царские балы. Осмотрела со всех сторон своё великолепное платье из молочно-кремового шёлка, которое мне помогла подогнать по моей фигуре Франсуаза.

Когда я вышла в главную бальную залу, капельмейстер объявил танец номер семь. Кавалеры заспешили к своим дамам и повели их ближе к центру. Я даже не заметила, откуда появился мой отец. Лишь мельком увидела, как остановился спешивший ко мне князь Григорий Орлов. Отец мягко предложил мне свою согнутую в локте руку. Я взяла его под эту руку, ощущая твёрдые мышцы. Он повёл меня к приготовившимся парам. Оказавшись рядом с ним, сразу заметила, что я выше него. Это немножко меня смутило, так как мой учитель танцев, актёр из Мариинского театра Федот Иванович Панин, был значительно выше меня. Видимо, отец почувствовал моё смущение. Он повернулся ко мне лицом и тихо промолвил:

– Не смущайтесь, Анна Алексеевна, танцуйте, как обычно вы привыкли танцевать. Сейчас будет звучать произведение Иоганна Штрауса «Венский вальс». Вы наверняка его знаете.

Я утвердительно кивнула головой.

– Вот и хорошо, – ответил мне отец. – Хотите поехать в Вену? Вы ещё не бывали в ней?

Не успела я ответить ему, как зазвучал первый аккорд, и, легко развернувшись ко мне лицом и телом, отец подхватил меня и поплыл вместе со мной в вальсе по залу, да так, что я почувствовала себя свободной птицей, будто у меня выросли крылья. Кто-то из старших офицеров в зале крикнул: «Браво, Вронский!». Раздались аплодисменты. Перед нами открылось пространство, нам уступали место до тех пор, пока мы ни оказались в самом центре залы.

Отец занял точную позицию для поддержания баланса наших тел. Сделал он это мастерски, лучше, чем мой учитель танцев. Я осмелела и посмотрела ему в глаза, а не через плечо. Музыканты заиграли второе колено, и зазвучали трубы, грянули энергичные удары вальса. Отец гордо поднял голову и посмотрел так же мне в глаза. Казалось, он стал выше ростом, на его лице светилась добрая улыбка. Он деликатно, но уверенно придерживал меня чуть ниже лопатки. Благодаря такой поддержке я могла расслабить спину, «открыть верх», как говорят танцоры. Я наслаждалась нашим танцем, чувствовала себя полностью свободной, лёгкой, женственной. Мы кружились по залу, и каждое движение отдавалось в моём теле необычайной, светлой радостью. Я искренне улыбалась. Это мгновение своей жизни я никогда не забывала.

Когда смолк звук оркестра, все танцующие зааплодировали нам. Капельдинер низко кланялся, а оркестранты встали со своих мест. Я поблагодарила отца. Он мне ответил поцелуем руки. К нам подошла баронесса Вронская-Шильтон, отец представил её мне. Мы все вместе прошли в лазурный зал, где присели за стол с подносом и бокалами сельтерской воды. Пить мне не хотелось. К отцу подошёл незнакомый мне князь Потёмкин и, поздоровавшись, пригласил отца сыграть с ним в шахматы в шахматном клубе. Я о нём ничего не знала, хотя фамилию его слышала. Чтобы не мешать им, я вежливо поблагодарила всех и отправилась искать графиню Лидию Ивановну, Каренина и Сергея. Мне хотелось поскорее вернуться домой.

Оказалось, что, пока меня не было, Сергей покинул бал и куда-то уехал. Графиня Лидия Ивановна и Каренин не хотели уезжать и ждали застолья, на котором надеялись ещё раз увидеть императора и, возможно, поговорить с ним.

Я попросила их, чтобы меня отправили домой, впервые в жизни соврав им о том, что у меня болит горло. Каренин промолчал, а графиня Лидия Ивановна махнула рукой, раздражённо сказав мне: «Ты же знала, что мороженое тебе нельзя есть! Для чего же ты его ела?». Я сделала виноватое лицо. На том дело и кончилось. Они отправили меня домой, вызвав через дежурного пажа в зале извозчика.

Когда я в большом зале гардеробной получила свою верхнею одежду и собиралась, надевая поверх платья короткую шубку до колен, шапку на гагачьем пуху с длинными концами, такие же варежки и белые валенки на шерстяные домотканые носки, то передо мной появился князь Григорий Орлов. Покраснев, как рак, он сообщил мне, что, пока я танцевала с генералом, он просил согласия у Каренина на моё с ним обручение. Я не знала, что ему ответить. Не нашла ничего лучшего, чем попросить его проводить меня до дома, так как я заболела. Не спросив меня, чем я заболела, и что со мной случилось, князь Григорий Орлов тут же обратился своим густым басом к дежурному гусару: «Братец, распорядись-ка подать побыстрее возок к подъезду для графини!».

Через пять минут я была уже у возка. К нему меня привёл дежурный гусар. Он помог мне сесть в него, укутал ноги толстым офицерским овчинным тулупом, попрощался со мной, наказав гвардейцу, сидящему на облучке, вести меня осторожно. Слава Богу, гвардеец был неразговорчив. Он молча довёз меня до дома. Я поднялась к себе, быстро разделась, умылась, почистила зубы и легла спать, сразу уснув.

Утром я почувствовала сильную боль в горле. Рот почти не открывался. Я позвонила в колокольчик. Пришла Мамлена. Я с трудом показала ей своё горло. Она заглянула в него и, взмахнув руками, запричитала: