Читать книгу Когда море стало серебряным - Грейс Лин - Страница 3

Пиньмэй не думала о том, что зима затянулась, пока однажды вечером, собираясь готовить ужин, не запустила руку в банку с рисом – и вдруг ощутила под пальцами дно.

Она выдернула руку, словно ужаленная. Как быстро кончился рис! Она должна была ощутить эту гладкую поверхность только тогда, когда на деревьях набухнут зелёные почки, когда проснутся и запоют ласточки. Но сейчас голые ветки всё ещё вздрагивают от дыхания Чёрной Черепахи Зимы, а ласточки, наверное, спят так же крепко, как мидии на дне моря…

– Пиньмэй! – окликнула её Ама. – Что ты там делаешь? Где рис?

Пиньмэй схватила миску, наполнила рисом и понесла Аме. Но бабушка покачала головой.

– Нельзя брать эту миску, Пиньмэй, – сказала она.

Только тут Пиньмэй заметила, что держит в руках голубую миску, на которой нарисован белый кролик.

– Прости! – сказала она.

– Ты ведь знаешь, что эта миска только для особых случаев, – продолжала Ама. – Мой дедушка…

– …получил её от князя Города Яркого Лунного Света, – насмешливо подхватила Пиньмэй. – Но только он ещё не был князем, когда дарил твоему дедушке эту миску, так что это не считается.

– Ты дразнишь свою старенькую бабушку, только когда мы с тобой вдвоём, – Ама притворно вздохнула. – Никто мне не верит, когда я рассказываю, как ты глумишься над бедной старушкой. «Малышка Пиньмэй?! – изумляются люди. – Вот эта пугливая мышка? Да быть того не может!»

Ама ухмыльнулась, а Пиньмэй скорчила рожицу. Ама была права: когда они оставались наедине, слова уже не застревали у Пиньмэй в горле. Девочка и сама не знала, почему в присутствии любого незнакомца она чувствовала себя точно рыбка, которая вмёрзла в лёд и даже вздохнуть не может.

– Ребёнку нужна компания, одной старой бабушки маловато, – сказала Ама, посерьёзнев. – Я держу тебя тут, на горе, чтобы уберечь от опасности, но хорошо ли это с моей стороны?

– Ишань живёт ещё выше, – сказала Пиньмэй. – Из его дома даже море видно. А ещё выше, на самой вершине, живёт Дух Горы. Но его мы ни разу не встречали. – Пиньмэй посмотрела на бабушку. – А почему мы никогда его не видим? Ведь мы живём с ним на одной горе!

– Мы его видим, – возразила Ама. – Ты же знаешь, Духа Горы ещё называют Лунным Старцем. Так что ты видишь его всякий раз, когда смотришь на луну.

– Я не об этом, – сказала Пиньмэй. – Я бы хотела увидеть его так, как его видят императоры, когда приносят дань горé. Они ведь видят старика, который с ними разговаривает.

– И что ты ему скажешь? – улыбнулась Ама. – Что ты скажешь ему, моя робкая мышка, которая, чуть что, с писком бросается в норку?

Пиньмэй покраснела. Она часто мечтала научиться говорить как Ишань, внятно и веско, будто каждое его слово высечено в камне. Или как Ама, которая словно вплетала в свой голос шёлковые нити.

– Ты бы хотела, чтобы я была другой? – спросила Пиньмэй.

– Другой? – удивилась Ама. – Как это?

Пиньмэй неуверенно пожала плечами.

– Например, чтобы я побольше говорила. И побольше умела. Как Ишань.

– Я никогда не хотела, чтобы ты была кем-то другим, – сказала Ама, посмотрев ей прямо в глаза. – Я хочу, чтобы ты была собой. Я знаю: когда придёт время, ты сделаешь то, что должна.

Пиньмэй следила, как Ама промывает рис. Капля воды скатилась по миске, как одинокая слезинка.

– К тому же, – добавила Ама, – не сравнивай себя с Ишанем. Он…

– Он – что? – насторожилась Пиньмэй.

– Он… просто помнит не всё, что знает, только и всего, – сказала Ама. – Он многое забывает. Как сегодня. Он забывает, что он всего-навсего маленький мальчик.

– А почему бы Ишаню не поселиться у нас? – спросила Пиньмэй. – Всё равно ведь он каждый день к нам приходит.

– Не хочет, – вздохнула Ама. – Я позвала его, как только умерла тётушка Мэйя…

Ветер наполнил хижину заунывным воем. Пиньмэй мгновенно вспомнила, как ужалило руку прикосновение ко дну опустевшей банки. Зима пришла сразу после того, как тётушка Мэйя умерла. И с тех самых пор Ишань жил в своей хижине один.

– Ама, – медленно выговорила Пиньмэй, – зима слишком затянулась.

– Да, – кивнула Ама. – Никогда раньше Чёрная Черепаха Зимы не задерживалась у нас так надолго.

– Но черепаха всё равно уйдёт, правда? – спросила Пиньмэй. – Зима ведь не может длиться вечно.

– Уйдёт, – убеждённо сказала Ама. – Чёрной Черепахе рано или поздно захочется домой.

Но уйдёт ли она до того, как банка с рисом окончательно опустеет, думала Пиньмэй. Ветер завывал всё громче, чёрные голые ветви за окном отчаянно цеплялись за темнеющее небо…

– А никто не может сделать так, – спросила Пиньмэй, и в горле у неё пересохло, – чтобы Чёрная Черепаха ушла домой прямо сейчас?

– Чёрная Черепаха очень сильна и могущественна, – сказала Ама. – Ты ведь помнишь, на ноги её младшего братишки опирается небосвод.

– Небосвод? – переспросила Пиньмэй.

– Да ладно тебе, ты знаешь эту историю, – Ама улыбнулась, и Пиньмэй тут же забыла о зиме.

История Нюйвы

Огибли в водах Потопа, а тех, кто ещё оставался в живых, утаскивали и пожирали морские демоны. Отовсюду неслись крики, и стоны, и мольбы о милости. Но поскольку и на небесах началась кутерьма, все бессмертные были слишком заняты собой, чтобы обращать внимание на смертных. днажды давным-давно рухнули все четыре опоры, на которых держался небесный свод. Небо раскололось на куски, Звёздная Река обрушилась на землю. Люди и животные без числа и счёта

Все, да не все. Богиня Нюйва, у которой вместо ног был хвост наподобие рыбьего, услыхала крики с земли, глянула вниз и пришла в ужас.

Увидев гигантскую черепаху, которая каждым своим шагом сокрушала сотни деревень, она в ярости ринулась на землю. Богиня поразила чудище мечом, а потом отрубила ему ноги и поставила их, все четыре, взамен рухнувших опор. Черепашьи ноги обратились в камень и сделались четырьмя великими горами.

Но, хотя у небосвода теперь появились опоры, он всё же оставался расколотым, и Звёздная Река по-прежнему вытекала сквозь отверстия и затапливала землю. Тогда Нюйва собрала камни пяти цветов и заткнула ими дыры в небе – все, кроме самой большой. Она вставляла туда то один, то другой камень, но их выбивало бурным потоком, и каждый камень, падая на землю, нёс с собою новую смерть.

Не в силах больше видеть разруху и гибель, Нюйва приняла решение. Она обернулась к своему мужу Фуси, и из глаза её выкатилась одна-единственная слеза.

– Прощай, – шепнула Нюйва.

– Нюйва! – вскричал Фуси, догадавшись, что она задумала.

Он протянул к ней руки, но было поздно. Нюйва выскользнула из его объятий и бросилась в небесный пролом. В один миг её тело превратилось в камень.

Фуси в изумлении смотрел на свои руки. Прядка длинных волос и крошечная капля крови – вот и всё, что осталось от его жены.

Фуси взревел от горя, и от этого рёва сотряслись небеса и четыре новые горы на земле. Но Звёздная Река больше не текла с неба.

– То чудище, которое сразила своим мечом Нюйва, – добавила Ама, – было младшим братом Чёрной Черепахи Зимы. Ноги этого младшего братишки превратились в горы, на которых держится небосвод. Представь, насколько же сильна сама Чёрная Черепаха! Может ли кто-то заставить её что-то сделать, спрашиваешь ты? Разве что кто-то непобедимый.

– А почему мы никогда не видим Чёрную Черепаху? – спросила Пиньмэй. – Если она такая большая, разве можно её не заметить?

– Чёрная Черепаха приносит зиму, так же как Лазурный Дракон приносит весну, – сказала Ама. – Для этой работы выбирают только самых благородных животных.

– И они становятся невидимыми? – спросила Пиньмэй.

– Да, – ответила Ама таким необычным тоном, что Пиньмэй подняла на неё взгляд.

– Ама, – спросила она, – откуда ты знаешь?

– Да так, – ответила Ама, – от одного друга.

Она приподняла крышку над котелком с рисом, и густое облако пара окутало её лицо.

– Ама, но ведь это просто сказки? – спросила Пиньмэй. – Гигантская черепаха, богиня Нюйва – их ведь на самом деле не было?

Ама зачерпнула ложкой рис, положила в простую, нерасписную миску и протянула Пиньмэй. Рисинки в тёмной миске сияли, как горка жемчужин.

– Говорят, когда мы видим радугу, на самом деле это мы видим Нюйву с разноцветными камнями, которыми она заткнула дыры в небосводе, – сказала Ама и широко улыбнулась, отчего её щёки сделались морщинистыми, как персиковая косточка. – А уж верить ли в это, как и в другие мои истории, – решать тебе.