Читать книгу Стирка в морской воде - Григорий Лерин - Страница 3

С сегодняшнего дня, первого сентября нынешнего года, я презираю радиожурналистов и презирать буду до тех пор, пока Наташка не вернется домой. Да, она опять уезжает, и виной тому какой-то невыспавшийся или непохмелившийся идиот, который во время утренних бодрых поздравлений с началом учебного года и смакования туманного будущего наших детей влез в эфир и злорадно сообщил, что в городе опять повысился радиационный фон. Причем, свое заявление этот жалкий Счетчик Гейгера сделал именно в тот момент, когда Клин уселся в машину и включил радио.

Об этих событиях я узнал от Клина по дороге домой. Пока я спасал Чарика от гостей и ангины, у меня стащили запаску из багажника и открутили заднее колесо, поэтому возвращались мы вместе, в машине тестя.

Предугадать реакцию Клина труда не составляло. Вместо того, чтобы найти и примерно наказать провокатора, а я с удовольствием сам бы взялся за это дело, Клин решил на время свалить, и не только из города, а вообще, из страны, с континента, лишь бы увезти Наташку подальше от фона и от меня.

– Что вы пристали к фону? – возмутился я с заднего сиденья. – Вы в этом фоне, если не родились, то выросли, и он, определенно, пошел вам на пользу.

Клин предвидел мои возражения и приготовился дать достойный отпор. Он слегка повернул подбородок в мою сторону и стал орать Стасу в ухо:

– Мне все равно через месяц надо ехать в Нью-Йорк на подписание контракта. А миссис Бертон давно уже зовет Наталью в гости, так что, мы можем приехать пораньше.

Я перебил его. В конце концов, речь шла не столько о его дочери, сколько о моей жене.

– Если я не ошибаюсь, вы собирались нанять для поездки переводчицу. Подумайте, каких волнующих возможностей вы себя лишаете, поехав с дочерью. Кроме того, миссис Бертон приглашала Наташу и меня, про вас я что-то не припомню. Вы затеяли эту интригу с целью перехватить мою путевку в Штаты?

Стас сочувственно взглянул на меня через зеркало заднего вида.

– Не слушай его, Стас! – приказал Клин и полностью повернулся ко мне. – Я уже говорил с Натальей по телефону. Конечно, я хотел бы взять тебя с собой, так спокойней и ей, и мне. Но и я, и она уверены, что ты не поедешь. Тебе там будет скучно. Ведь там не удастся схватиться с ЦРУ, с наркомафией или устроить широкомасштабные учения по освобождению заложников. Во всяком случае, в первое время. А здесь ты будешь сидеть в своем «Мойдодыре» и ждать, когда я пришлю тебе клиентов.

– Я не вижу в этом ничего страшного, – отпарировал я. – Я тоже сосватал вам перспективную вдову в Нью-Йорке.

– Хватит торговаться! – снова взорвался Клин. – Я не желаю, чтобы из-за этого фона моя дочь родила какого-нибудь мутанта вроде тебя! Мы уезжаем, и – точка!

– В Америке или в России, но родит она как раз кого-то вроде меня, – сухо ответил я.

– Вот поэтому я и не хочу рисковать лишний раз, – пояснил Клин. – Говори, ты едешь или нет?

– А что Наташа? – спросил я, цепляясь за соломинку.

– Она собирается.

– Я не поеду, – сказал я.

– А что ты все-таки будешь делать, если я не позабочусь о клиентах?

– Схвачусь с наркомафией, – ответил я и замолчал, тоскливо погружаясь в предстоящую разлуку.

– Я тебе так схвачусь! – пригрозил Клин и отвернулся.

*** *** ***

Итак, мы снова попрощались в аэропорту. На этот раз с горечью расставания на зубах похрустывал уловимый привкус недовольства. Я, конечно, отчасти был рад, что Наташка уезжает подальше от рентгенов, хотя мы могли бы поехать вместе не так далеко и надолго. С другой стороны, я не очень обрадовался, что она легко согласилась покинуть меня на неопределенный срок даже ради Америки. Поехать с ними без всяких забот и обязанностей и сидеть у Клина на хвосте столь же неопределенный срок я не согласился даже ради Наташки. Она не настаивала, но тоже была недовольна.

Крутясь ночью в непривычно пустой постели, я решил, что мы оба – эгоисты, но я – в меньшей степени, так как у меня все-таки была уважительная причина, чтобы не поехать. Действительно, а что я там буду делать? С тем и уснул, но на следующий день, когда сидел в кабинете «Мойдодыра», ожидая обещанных клиентов от Клина, мне явилась обнаженная, как с плаката «Плейбоя», истина. В Наташкиных действиях эгоизма не было ни на грамм, то есть, не больше десяти… ну, там пятнадцати процентов. Она поехала ради отца и ребенка! Я заерзал в кресле, прикидывая, на сколько процентов потянет моя уважительная причина, и вскоре пришел все же к утешительному выводу, что самый главный и отвратительный эгоист – это Клин.

Зазвонил телефон. Я инстинктивно дернул рукой, но вовремя спохватился. Не далее, как сегодня утром, я придумал Ленке классную дополнительную услугу: отвечать на звонки, выяснять первичную информацию и докладывать мне. Она безоговорочно согласилась, но, видимо, плохо запомнила процедуру и, появившись в дверях с обиженно-надутыми губами, объявила:

– Телефон, шеф. Возьмите трубку, шеф.

Я открыл рот, чтобы повторить все, что сказал утром, но передумал и последовал Ленкиному совету.

Звонил Чарик.

– Привет, Виктор! – с легкой хрипотцой сказал он.

– Привет, Чарик! – обрадовался я. – Как здоровье, дорогой? Приехал бы, что ли, навестить задушенного тоской друга.

– Не могу, дорогой, дела, – отозвался Чарик.

– Тогда хоть дядю Автодела с коньяком пришли.

– Дядя Автандил уехал уже, – грустно сказал Чарик, – а вот дядя Теймур к тебе собрался, в «Мойдодыр» прямо. Ты вот, Виктор, нехорошо над пожилым человеком смеешься.

Упрек прозвучал серьезно.

– Ну, извини, Чарик, не буду больше.

– Не извиняйся, Виктор, а слушай. У меня к тебе просьба есть. Это про дядю Теймура.

– Слушаю, Чарик, – удивился я. – С уважением слушаю.

– Он к тебе, Виктор, по делу поехал. Ему Лыза про тебя такого нарассказала, хоть фильм снимай. Вот он и поехал. А коньяк тоже взял.

– А что за дело, Чарик? – спросил я осторожно.

– Пусть он тебе сам скажет, Виктор. Я вот только попросить хочу, чтоб ты не смеялся. Он – человек пожилой, наивный немного. Ты его выслушай внимательно, я тебя, как брата, прошу. Потом придумаешь что-нибудь и откажешься. Делать-то не надо ничего, только слушать.

– Да хорошо, хорошо, Чарик! Не собираюсь я над его коньяком смеяться. А над самим пожилым дядей – тем более. Посидим, поговорим – нет проблем. Что там, в общих чертах-то?

– Любовь у него, Виктор. Только не к женщине, понимаешь, дорогой… Вот ему и мерещится всякое. Возраст такой, чувствительный… Пусть он тебе сам расскажет, Виктор, а то тебе неинтересно будет.

– Понимаю, Чарик, – протянул я. – Любовь-то не ко мне, надеюсь? У меня ведь тоже возраст, знаешь ли…

Чарик напряженно замолчал. Потом сказал:

– Я тебя один раз просил, Виктор. Не обижай дядю Теймура – меня обидишь.

И положил трубку.

Можно даже подумать, что бросил.

Ну, ничего себе! А что я такого сказал? Ну, вроде бы, как пошутил немного – ясное дело, не в меня влюбился чувствительный дядя Теймур, хотя едет именно ко мне и с коньяком. Чарик сам хорош – мог бы и намекнуть самую малость. Впрочем, если не в женщину, то вариантов остается немного, если не один единственный.

Н-н-да… ситуация. Что ж, буду просто сидеть и слушать, коли Чарик один раз просил. У них там, конечно, человек человеку – родственник, а у нас это неприличным словом называется…

– К вам клиент, шеф!

Дядя Теймур прибыл без цветов и без галстука, но в кожаной шляпе и с дипломатом в руке. В отличие от меня, смущения он никакого не испытывал и улыбался во весь фарфоровый с позолотой рот.

Меня спас отработанный ритуал встречи. Я привстал, указал рукой на кресло у стола.

– Здравствуйте. Садитесь, прошу, Теймур… Простите, не знаю вашего отчества.

Дядя Теймур бурно запротестовал:

– Какое отчество, дорогой! Нет никакого отчества! Дядя Теймур меня все зовут и всегда так звали, сколько себя помню, да?

Он уселся в кресло, положил дипломат на колени и щелкнул замками.

– Хороший коньяк, как умный человек – украшение беседы. Это – хороший коньяк, Виктор, ты пробовал, скажи, дорогой. Дядя Теймур всегда хороший коньяк привозил для хороших людей. Мой отец тоже коньяк делал, дед виноград выращивал…

Он поставил две бутылки на стол, выложил два крупных граната, причмокнул и продолжил:

– Мой отец и дед на одном месте сидели, дальше райцентра не ездили, а коньяк этот по всей стране знают. Я его сам продавать возил, и в Ленинград, и в Архангельск, и в Сибирь возил – везде люди просят: «Вези еще, дядя Теймур». Сейчас вот не старый стал, но пожилой – хочется на одном месте сидеть. Хотел уже совсем домой вернуться, семья у меня там, дом хороший, коньяку много, да вот, как у вас говорят, надо домой идти, а грехи не пускают…

Дядя Теймур прервался и многозначительно посмотрел на стол.

Я извинился и вышел в приемную.

– Лена, принеси нам пару бокалов, пару тарелок. В холодильнике, кажется, сыр был…

Ленка слегка покраснела, и я поспешно отработал назад:

– Нет, сыр не надо. Принеси посуду и иди домой. На сегодня – все.

Я напрасно беспокоился насчет закуски. Дядя Теймур коньяк не пил – наслаждался, да и некогда ему было.

– Хорошая дэвушка, – скупо похвалил он Ленку. – Это Лызы подружка, да? И Лыза – хорошая дэвушка, только говорит часто. Она нам с Автандилом про тебя, дорогой, много говорила. Ты еще в окно не залез, а она говорила уже. Хорошо говорила, с уважением. Когда ты в комнату с пистолетом пришел, правду скажу, Виктор, дорогой, испугались мы с Автандилом очень, такое она про тебя говорила. Думали, убьешь совсем, если торопишься. Я и сейчас к тебе ехал – беспокоился. Никогда, понимаешь, с дэтэктивом дела не имел. Со следователем, с абыхыэсом – было, а вот с дэтэктивом – никогда. Хотел тебя домой пригласить, не знаю: хорошо или удобно?

Я безмятежно прихлебывал замечательный коньяк, иногда забрасывая в рот рубиновые зернышки граната, совершенно забыв о предостережении Чарика, но последняя фраза пока что платонического дяди Теймура меня насторожила.

– А вы один живете, дядя Теймур? – нейтрально спросил я.

– Зачем один? – охотно отозвался гость. – С дэвочкой живу, с красавицей моей. Душа в душу живу, да? Когда домой прихожу, на шею бросается и плачет, так скучает без меня. И я без нее скучаю, вот сижу сейчас и скучаю, веришь, Виктор, да? Не веришь? Потому что вы, русские, таких дэвочек сучками называете. Неправильно называете, нехорошо.

Я ожидал худшего, поэтому облегченно выдохнул.

– А сколько лет девочке? – поинтересовался я.

Дядя Теймур махнул рукой.

– Не знаю, сколько лет. Из метро привел. А сама не говорит, да? – и он счастливо рассмеялся. – Бэлла зовут, как в книжке. Ты Печорина книжку читал, когда маленький был, а, Виктор? Там тоже дэвушка Бэлла была, до сих пор помню.

– Ваша, что ли, девочка, кавказская? – пробурчал я себе под нос. – Чистота крови нынче в моде.

– Кавказская дэвочка, совсем чистая, Виктор, – закивал дядя Теймур. – Я ее в клуб возил, там сначала плечами стали пожимать, обмануть хотели, а как деньги дал, сказали, что чистокровная кавказская дэвочка. Что-то еще про маску сказали, я не совсем понял, дорогой. Наверное, надо на улице в этой маске ходить, чтобы хорошего человека не укусила.

Я еще раз выдохнул и поклялся про себя больше ничему не удивляться и не вздыхать, что бы у него с этой красавицей ни было.

Дядя Теймур поставил бокал на стол. Я свою порцию тоже прикончил, поэтому взял бутылку и распорядился еще по одной.

Дядя Теймур взял бокал, заглянул в него и поднял на меня вмиг погрустневшие глаза.

– Мой отец совсем неграмотный был. По-русски три слова знал, но дома не говорил, только на рынке, в райцентре. А нас, сыновей своих, в школу всегда строго-настрого посылал. Я тогда не понимал – маленький был, то ли метр, то ли с кепкой, не помню уже. Зачем, говорю, мне чужой язык учить? А отец говорит: «Страна эта большая, как целый мир. Узнаешь язык – будешь мир слушать, запомни, дядя Теймур. А не узнаешь язык – ничего не будешь слушать, потому что я тебе уши отрежу, клянусь бородой Аллаха». Потом в школу новая учительница пришла. Она нам книжки читала про Кавказ, про горы – интересно было. Лермонтова читала, Толстого, Печорина – сам знаешь, Виктор, тоже маленький был. Автандил в нее влюбился, потом Тенгиз влюбился, увезти хотел, но не увез, потому что Автандил снова влюбился. Маленький дядя Теймур тоже влюбился…

Он, наконец, перестал грустить и улыбнулся.

– Я, Виктор, тост сказать хочу. Тогда еще, в школе запомнил… Давным-давно, когда горы еще не были седые, высоко в горах жил ужь. Ужь – это, Виктор, горный змей такой, у вас не водится… Жил он в месте темном и сыром, потому что воду любил, и каждый день подползал он к ручью, стекавшему по скале и клал в него голову. И мечтал этот ужь, что сдвинутся горы, закроют дорогу ручью, и разольется большое озеро, такое же красивое, как далеко-далеко отсюда, про которое ему дедушка рассказывал… Однажды поднял ужь голову, видит: орел в небе летает. «Эй, – крикнул ему ужь, – зачем просто так летаешь, уважаемый? Лучше посмотри, не видно ли внизу большого красивого озера, и расскажи мне, какое оно.» Но орел ничего не ответил и улетел, потому что гордый был. Ужь тоже был гордый и сильный, свернулся он в кольцо, прыгнул высоко-высоко и полетел. И увидел он дедушкино озеро, но продолжал лететь дальше, потому что понял радость полета и мечтал теперь долететь до самого края земли.

Дядя Теймур замолчал.

Я незаметно вытер уголки глаз и с чувством сказал:

– Прекрасный тост, дядя Теймур! Только в нашей школе его немного не так произносили. И за что мы выпьем?

– А выпьем мы, Виктор, дорогой, за исполнение неожиданной мечты!

Мы выпили и совсем немного помолчали. Кажется, с задачей, поставленной Чариком, я пока справлялся, но, насколько я понял тактику гостя, вплотную к ключевой проблеме мы приблизились только сейчас.

И я угадал, клянусь всеми мочалками «Мойдодыра»!

– Два года назад позвонил мне один хороший человек и говорит: " Зачем в такой день дома сидишь, дядя Теймур? Кто в такой день дома сидит? Торговый порт знаешь? Приезжай туда, там рядом с воротами один человек распродажу устроил. Если немного денег есть, можно настоящий пароход купить, совсем дешево. А дешевый не потому, что плохой, а потому что государственный. Я тебя у ворот встречу и отведу, не беспокойся, дядя Теймур».

Зачем мне, думаю, пароход? Я всю жизнь коньяк продавал, мой отец коньяк продавал, мой дед виноград выращивал… Но поехать надо, если хороший человек ждет. Поехал… Купил… Два купил – себе и Автандилу. От удивления купил – никогда не думал, что пароход так мало денег стоит…

Через два месяца все бумагами оформил, что дальше делать, не знаю. Пароход на Мальте стоит, остров такой посреди океана есть, надо деньги еще платить. Тут Автандил из Москвы звонит, радуется. Он свой пароход тоже бумагами оформил и сразу продал. Хорошо продал, две цены взял. «Давай, – говорит, – дядя Теймур, еще пароход купи». Но там уже пароходы не продавали – кончились. Огорчился Автандил и говорит: «Давай, тогда твой продадим, я тебе умного человека подскажу». Я согласился, конечно. Зачем мне пароход, я всю жизнь коньяк продавал…

Назначили мы встречу. Приезжает умный человек и, веришь, Виктор, прямо на колени падает. «Дядя Теймур, – говорит, – не продавай пароход! Давай, лучше грузы возить, ты эти деньги за год вернешь. Я, говорит, двадцать лет моряком был, потом в коммерческом отделе в пароходстве работал, головой своей отвечаю – не пожалеешь, дядя Теймур.»

Я не хочу, отказываться стал, а он еще горячее становится. Потом вздохнул и спрашивает: «Дядя Теймур, у тебя машина есть?» Есть, говорю, дорогой, у кого ее нет? «Ага, значит, в твоей родной деревне у всех машины есть?» Конечно, у всех, дорогой, отвечаю, зачем спрашиваешь? А он такой хитрый вдруг сделался и опять спрашивает: «А пароход в твоей деревне у кого-нибудь есть?»

Я сначала посмеяться хотел, потом задумался. Понимаешь, дорогой, люди что говорят? Вот идет дядя Теймур, хороший человек, хороший коньяк людям продает. Вот Нодар идет, тоже хороший человек, тоже коньяк продает. Автандил, Нестор – все хорошие люди, все коньяк продают…

А этот Петрович подождал, пока я подумаю, и еще говорит: «Ладно, – говорит, – дядя Теймур, давай продадим твой пароход. Его другой человек с радостью купит, название даст, будет грузы возить. А ты зато, дядя Теймур, хорошие деньги получишь». Я опять заинтересовался: какое еще название, разве нет у парохода названия? «Любое название, – говорит этот Петрович, – какое хозяину в голову придет. И назовет он его „Горный орел“ или „Арарат“, например». Нэт, говорю я решительно, не будет мой пароход «Арарат» называться. Давай, Петрович, грузы возить.

Вот так я, Виктор дорогой, судовладельцем стал. Но как-то еще сомневался. А потом Петрович на Мальту ездил, мне фотографию привез…

Дядя Теймур полез во внутренний карман пиджака, достал фотографию, долго ее рассматривал и, наконец, вздохнув умиленно, протянул мне.

Большое океанское судно стояло у причала, заваленного стальными конструкциями. Вразнобой торчали стрелы пяти кранов. Когда-то белая надстройка выглядела так, как будто на нее выплеснули огромный ушат помоев: сверху вниз тянулись грязно-рыжие потеки ржавчины. Борт тоже был заляпан разноцветными пятнами, только в самом носу, над якорем антрацитово блестел свежей краской небольшой участок, на котором сияли ровные белые буквы: «Dada Teimur». С кормы лениво свисало красное полотнище с рыцарским крестом.

Я протянул фотографию обратно, на ходу придумывая, как бы поприличнее отозваться об этой груде ржавого железа, но тут меня осенило:

– Дядя Теймур, так это и есть предмет вашей противоестественной любви?

Он бережно взял фото, взглянул еще раз, его глаза блеснули.

– Очень люблю, Виктор, да, дорогой. Никогда так коньяк не любил. Пока в машине еду, три раза фотографию рассматриваю.

Я замотал головой и саркастически хмыкнул.

Через три секунды дядя Теймур уже стоял у двери. Но я через эти же три секунды стоял у той же самой двери, придерживая ее ногой и хватая дорогого гостя за локоть.

– Дядя Теймур, да я совсем не о том, успокойтесь, дорогой! Пароход у вас классный, мне очень понравился, честное слово…

Дядя Теймур не верил, сопел и вырывался.

– Расцветка такая современная, камуфляжная, – продолжал я заливаться соловьем, – в осеннем лесу рядом пройдешь, и не заметишь. Название со вкусом подобрано, это вам не Арарат какой-нибудь, гад буду, в смысле, клянусь бородой Аллаха.

Он ослабил напор и подозрительно взглянул на меня глазами обиженного ребенка, которому возвращают только что отнятую шоколадку.

– А смеялся зачем?

Надо было жертвовать фигуру, и я пожертвовал.

– Да из-за Чарика вашего.

Дядя Теймур нерешительно повернулся к столу.

– Почему из-за Чарика, скажи.

– Ну, он позвонил, предупредил о вашем приходе. – Я решил сдавать Чарика с потрохами. – Сказал, что речь о любви пойдет, я только не понял, к человеку или, например, к животному, с каждым бывает, знаете ли, он как-то неясно выразился. А вы, оказывается, в пароход влюбились, ну, я и обрадовался… Садитесь в кресло, дядя Теймур.

Дядя Теймур робко улыбнулся.

– Влюбился, правильно сказал Чарик. А животных я тоже люблю… Я в кресло не хочу больше, Виктор, дорогой, низко очень. Я вот в этот стул сяду.

– Вот и чудненько! И прекрасненько! – засуетился я. – Давайте, я вам еще коньячку налью.

– Спасибо, дорогой. – Дядя Теймур явно чувствовал себя неуютно. – Коньяк я тебе в подарок принес. Ты извини, дорогой, погорячился дядя Теймур.

– Да бросьте! – отмахнулся я. – Что Чарик, что Лизка – одно недоразумение. Только непонятно, кто из них кого учит.

– Правильно говоришь, Виктор. Я тебе о другом сказать хочу. Совета просить пришел.

– А что случилось? – удивился я. – Неужели угнали такого красавца?

– Нет, не угнали, Виктор. Все идет хорошо пока. Но могут произойти такие, знаешь, очень нэприятные… нэприятности.

Я так и сделал стойку.

– Слушаю вас, дядя Теймур. Давайте, все по порядку.

– Я, Виктор, дорогой, всю жизнь коньяк продавал…

– Нет, дядя Теймур, с самого начала не надо. Ваша неожиданная мечта уже исполнилась. Поехали дальше…

*** *** ***

На Востоке, говорят, время течет в два раза медленнее. Мы же еще в восемьдесят шестом году прочно оказались на Западе, причем, наш поводырь не таскал свой народ сорок лет огородами, истребляя пережитки, а просто провозгласил: «Мы уже на Западе, товарищи!» и перенес плетень к сто восьмидесятому меридиану.

Дядя Теймур говорил и говорил, то умиляясь, то сокрушаясь, а когда, наконец, закончил, то еще удивился и горящей настольной лампе, и черному окну за моей спиной. Я же фиксировал каждый час, но слушал терпеливо и внимательно, и не только из-за Чарика.

Гость рассыпался в красочных прощаниях и пожеланиях, вызвал машину и уехал. В кабинете не прозвучало ни предложений, ни обещаний, мы просто мило поболтали. Кажется, он остался доволен встречей. Какой остался я сам – я еще не понял, надо было все хорошенько обдумать.

Все получилось, как Петрович учил. На Мальте зарегистрировали Теймур Шиппинг Кампани, там же провели ремонт. В Питере открыли офис, с расходами дядя Автандил помог. Все затраты окупились через год, что еще более усилило любовь дяди Теймура к своему заокеанскому крестнику и тезке. Он повесил на стену в кабинете большую карту и каждое утро, сопя и кряхтя, забирался на стул со штурманской линейкой и циркулем и передвигал маленький намагниченный кораблик.

В мае, то есть, четыре месяца назад произвел дядя Теймур плановую смену экипажа, до этого у него уже отработали две смены по восемь месяцев. Через пару месяцев выплатил первую зарплату. А еще через пару недель одному из них перевод в банк пришел на восемь тысяч долларов. Человек этот старпомом на судне работает, деньги перевел из Южной Африки, скорее всего, сам – время стоянки совпадает.

Откуда у простого и наивного судовладельца дяди Теймура конфиденциальная банковская информация, он уточнять не стал. Откуда такие деньги у члена экипажа – вовсе непонятно, старпом получает у дяди Теймура тысячу шестьсот в месяц.

Обратился дядя Теймур к компетентному Петровичу: может, знают моряки какой-то секрет?

Петрович огорчился – он, оказывается, сам этого старпома на «Дядю Теймура» устроил. Личных секретов, сказал Петрович, много, но больше пятисот баксов на них не наваришь, то что выше – это уже явное покушение на деньги или имущество дяди Теймура.

Огорчился и дядя Теймур и послал Петровича в командировку, в африканскую страну, куда с развевающимся красным мальтийским флагом направлялся с грузом риса теплоход «Дядя Теймур». О визите высокого гостя капитана известили заранее, чтобы зря не обижать людей. Просто прибыл начальник посмотреть, как люди работают, о проблемах поговорить, и так далее.

Вернулся Петрович очень озадаченным. Никаких следов левых грузов или хищения судового имущества он не обнаружил. Моряки работали хорошо, прибавки к жалованию не просили, в общем, проявляли всяческую лояльность к дяде Теймуру, пароходу и человеку. Оставалось предположить какой-то очень удачный частный бизнес шибко грамотного старпома и на этом успокоиться, что дядя Теймур и сделал.

Но Петрович успокаиваться не хотел.

Совсем недавно на вышеупомянутый счет упали очередные восемь тысяч, и снова из Южной Африки, куда судно заходило за водой и топливом. Тогда-то Петрович впервые произнес страшное слово «наркотики».

Дядя Теймур огорченно сказал: «Вах!» или что-то в этом роде, и полез на стену с картой, но Петрович, неудовлетворенный впечатлением, объяснил, что продавать из-под полы водку и перевозить наркоту – совершенно разные вещи. Если за водку влепят штраф или, в худшем случае, настучат бамбуковыми палками по пяткам, то за наркоту арестуют пароход со всем экипажем на абсолютно неопределенный срок, во время которого беспризорный «Дядя Теймур» по частям разбежится в разные стороны, сопровождаемый любопытной и предприимчивой африканской общественностью.

Короче говоря, над романтической любовью, вспыхнувшей с первого взгляда между дядями Теймурами, нависла смертельная угроза, и, чтобы устранить ее, надо во всем разобраться на месте.

Вот такая неопределенно-критическая ситуация сложилась к тому моменту, когда я ворвался к Чарику со стволом в руках и заорал: «Всем на пол, уважаемые!»