Читать книгу Судный год - Григорий Марк - Страница 10

(Бостон, 26 сентября 1991 года)

Готовиться к свиданию, придумывать, что сказать, чем удивить, я даже и не пытался. Слишком мало знаю о Лиз, слишком далек от меня мир, в котором она живет. Как получится, так получится.

Уже тридцать пять минут хожу по судейскому коридору с мутными светильниками, вделанными в потолок. Поглядываю на матовое стекло двери, где жирными черными буквами написаны часы ее работы. От десяти до пяти. Сейчас пять тридцать пять. Налитые ядовитой темнотой тени бесплотных чиновников, спешащих мимо, одна за одной беззвучно протыкают навылет грудь и выходят с другой стороны. И с каждой проткнувшей тенью все меньше терпения остается во мне.

В пять сорок чувствую, что дошел до ручки, раскаленной – так что воздух вокруг нее тихонько шипит, – дверной ручки офиса Лиз. Осторожно двумя пальцами тяну на себя и заглядываю внутрь.

За столом и спиной ко мне посетитель, наклонив огромную взлохмаченную голову, что-то настойчиво требует. Мягкое свечение идет от компьютерных клавиш у нее под пальцами. Она делает жест бровями, чтобы ждал в коридоре. И снова еле заметное обещание улыбки проскальзывает на губах. Сидящий перед ней мужик недоуменно поворачивается, но я уже успел выйти.

Наконец взлохмаченный с недовольным видом проходит мимо меня. Еще через несколько мгновений узкая полоска света на каменном полу под дверью в офис исчезает и появляется сама Лиз.

– Я хотел поблагодарить вас за адвоката…

– У вас еще будет возможность поблагодарить… – Слабое голубое свечение идет у нее откуда-то из маленькой впадины прямо под шеей. Голос взволнованный и веселый. Чтобы в любую минуту в шутку все превратить можно было бы? – Должна вас предупредить. Он человек немного необычный. – Мне скоро предстоит убедиться, что это было сильным преуменьшением.

– Я заметил.

– Но не обращайте внимания. Придется приспособиться. Лучше вы не найдете. Я его хорошо знаю.

Она секунду думает о своем, по лицу проскакивает легкая тень. Встряхивает головой, улыбается. Не только губами, но и раздувающимися ноздрями, лучиками в уголках глаз, танцующими искорками в синих зрачках. Смотрит с такой откровенной нежностью, что мне становится неловко. Но отвести взгляд не могу. Наши глаза уже полюбили друг друга и не хотят расставаться… Нежности ни в детстве, ни потом у меня почти совсем не было. И рот мой сам собой растягивается в ответной улыбке.

В лифте мы оказываемся одни. Наши пальцы осторожно касаются друг друга. Цепь замкнулась, пошел ток, они начинают мелко дрожать. Пахнущее новогодними мандаринами и еще какими-то только что срезанными полевыми цветами дыхание обвевает, обвивает мое лицо. Сумасшедшее сердце стучит так громко, что она не может не услышать.

Потом в мельтешащей междуэтажной темноте Лиз успевает легко коснуться ладонью моей щеки. Словно выдает тайну, которую не решается произнести вслух. Сливаются, смешиваются друг с другом наши дыхания… Как всегда, в темном лифте у меня легкая паника. Привет от Большого Клауста. Кабина останавливается, и она отдергивает руку.

Это скользящее прикосновение золотистой ладони к моей щеке могло бы быть эпиграфом к истории нашей любви, начинающейся прямо сейчас. Через сутки, когда вернулся домой, попытался по памяти перевести этот бессловесный эпиграф на русский. Но ничего не вышло. Каждый раз слова оказывались слишком тяжелыми, слишком грубыми. И удержать в них даже самую малую часть этого первого прикосновения никак не удавалось.

Потом мы, почти не разговаривая, шагаем по праздничной синей слякоти через парк к ее квартире на Back Bay, и всю дорогу я бессмысленно улыбаюсь, поглядывая на Лиз. Ласковое осеннее солнце приятно греет лица. На выстеленной багровыми кленовыми листьями дорожке толстые няньки-негритянки с колясками. Ерошит озябшие деревья шебутной ветерок. Тысячью шорохов пляшет на ветках теплое влажное марево. Грязная праздничная лазурь мерцает в лужах.

Сейчас я вне себя от возбуждения. Душа носится в поднебесье вместе с деловито чирикающими воробушками, кувыркается с ветром в ворохе птичьего гама. Телесная оболочка вдруг совсем перестала быть ей помехой. С каждым движением воспоминания о процессе мертвой шелухой осыпаются с нее… Наконец, уже сильно запыхавшись, она замирает в подернутом рябью воздухе и неожиданно начинает петь. Размашисто размалевывает его нелепыми, разложенными на много голосов беззвучными мелодиями. А я – вернее, та часть меня, которая осталась вне этого видения, – с удивлением наблюдаю за ней… (Интересно, замечает ли Лиз, что со мной происходит?) Все это длится довольно долго, и вот уже душа, проделав последнюю мертвую петлю, начинает снижаться. Наверное, не столько из-за земного притяжения, но скорее от небесного отталкивания. Еще минута, и, как видно успокоившись, она незаметно оказывается на привычном месте внутри меня. Ворочается из стороны в сторону. Устраивается поуютнее и радостно замирает.

Крылья прозрачной гигантской мельницы перемешивают высоко над Бостоном размалеванный воздух. Солнце медленно вращается, наматывая на себя ветошь облаков в золотисто-красных разводах. Грозовая туча надвигается на город со стороны Атлантики. Последние эскадрильи выживших комаров с тонким писком уходят ей навстречу, на восток, к океану.

Мне сейчас весело и страшно. Я представить себе не могу, как это произойдет. И как Лиз будет ко мне относиться завтра. Неужели только одноразовое развлечение в свободное от мужа время? Нет, на нее совсем не похоже!.. Впрочем, откуда я знаю, что на нее похоже? Странно все переплелось. Если бы не было в моей жизни этой Истицыной жалобы, то и Лиз в ней тоже бы не было. И сейчас бы тупо смотрел в телевизор один у себя в квартире. Или названивал бы по телефону знакомым.

Мы идем в очень старый и престижный квартал Бостона, на холм, где раньше был маяк[2]. По узкой, горбатой улочке, выложенной красно-желтыми листьями осени и ощетинившейся вверх наконечниками позеленевших от дождя бронзовых фонарей. Они похожи на какую-то заглавную древнерусскую букву, воткнутую в асфальт и проросшую шариками мутного света. Между тучами приоткрылось причудливой формы окно. (Проветрить на ночь испорченный автомобилями воздух над городом?) Прохожие беззвучно проплывают между жмурящимися от заходящего солнца кирпичными особняками над тротуаром, почти не касаясь его. Шинами проходящих машин рядом с нами шелестит мостовая. В одной из машин я замечаю неподвижное лицо Спринтера, который собирается приехать в Бостон лишь через пару месяцев. Почему-то это совсем не удивляет. Сегодня ничто уже удивить меня не может.

Останавливаемся у кирпичного трехэтажного домика. Перед тем как войти, она останавливается и смотрит на меня. Будто проверяя еще раз. Так, что мне становится немного не по себе. Заходящее солнце сползает в самый конец поднимающейся кверху улочки, туда, где уходит за край земли перламутровый поток асфальта. Сейчас оно кажется куполом золотого парашюта у нее за спиной. По обеим сторонам хрустальными люстрами вспыхивают кроны деревьев. Наконец она удовлетворенно улыбается, и я понимаю, что прошел еще один бессловесный, но важный экзамен. Сколько их еще мне предстоит?

Уже облитая сумерками дверь подъезда, как видно, не хочет впускать и пытается закрыться сразу после Лиз перед моим носом. Но Лиз кладет на нее ладонь, дверь со скрипом делает полуоборот и неохотно дает войти. То, что внутри, выглядит застывшей разинутой пастью. В любой момент может захлопнуться и заглотить целиком. Ребристое нёбо подъезда, как воспаленным нарывом, освещено вполнакала тусклой лампочкой. Она зажигается сама собой от одного нашего появления и отбрасывает на улицу сквозь все еще приоткрытую дверь нашу сдвоенную, бесформенную тень. Держа меня за руку, Лиз входит внутрь. Тень бледнеет, и дверь с треском захлопывается. Мы поднимаемся на второй этаж. Связка ключей маленьким серебряным колокольчиком позвякивает у нее в ладони, указывая дорогу. Покачиваясь из стороны в сторону, отброшенная было тень возвращается на привычное место и поднимается вслед за нами.

Еще ничего не произошло, а у меня уже возникает смутное ощущение вины. Женщина, так свободно и доверчиво идущая сейчас впереди, слишком хрупкая, слишком утонченная для грубого секса, о котором я мечтал вчера ночью. Невозможно ее представить с бесстыдно задранными вверх голыми ногами, задыхающейся, стонущей от наслаждения среди смятых, влажных от пота, влажных от нее самой простыней. Не хочу этого представлять, но почему-то все же представляю. И слишком отчетливо. Теперь к ощущению вины за свои нечистые помыслы добавляется ни на кого не направленная нетерпеливая злость.

Ключом в замочную скважину она попадает лишь с третьей попытки. Кусок темной вязкой пустоты, прищемленный дверью, и внутри его жалобно всхлипнувшие колокольчики-ключи с глухим стуком падают под ноги. Преследовавшая нас тень, не успев проскользнуть, осталась на лестничной площадке.

Звук захлопнувшейся за спиной двери вызывает привычное беспокойство. Словно почувствовав это, сразу же, как только входим в квартиру, она прижимается ко мне раскрытыми губами, животом. И я проваливаюсь, тону в бесконечном, вздрагивающем поцелуе. Горячий язык раздвигает рот, подрагивает, осторожно и настойчиво касается кончика моего языка. Блуждающие пальцы везде – на лице, на шее, на груди. Проскальзывают в джинсы – кольца легко царапают подвздошье – и замирают, обхватывают, гладят раздувшийся и нетерпеливый орган моей страсти, в котором вдруг будто проросла новая тугая и гибкая кость.

Все могло произойти прямо здесь на полу, но мне удается протащить свое непослушное тело еще несколько шагов. Уже через минуту в спальне я, с трудом удерживая дыхание, поднимаю двумя руками, выворачиваю наизнанку у нее над головой подол. Кто-то иной, уверенный в себе и нерассуждающий, вселился в мое тело. И на меня уже внимания не обращает. Лиз отстраняется – я сама, – и мы, не сводя глаз друг с друга, начинаем освобождаться от мешающей одежды. Мелькают в сгустившейся темноте обнаженные плечи, сами собой соскальзывающие прозрачные колготки, белый лифчик, белые трусики, заряженные потрескивающим электричеством. После этого я уже не способен ничего видеть.

Вспышка света, низ живота сводит судорога, и немедленно за ней полная тьма. Горячая волна нетерпеливой нестерпимой нежности поднимает мое тело, и мы летим на постель. Я крепко обхватываю Лиз за спину, и она обнимает меня ногами. Скрип постели напоминает о гораздо более тяжелом теле, лежавшем тут на Лиз, и я на секунду останавливаюсь. (Никогда не видел Ричарда, но знаю, каким он должен быть.) Она делает короткое движение бедрами, и сразу забываю обо всем. Вхожу в нее, вторгаюсь внутрь ее влажного, выгнутого тела, которое неожиданно оказывается податливым, но сильным и требовательным. Теперь чувствую ее всю, чувствую каждым миллиметром кожи и уже не думаю о том, чтобы не сделать больно. Ни о чем не думаю. Просто плыву в узкой шлюпке резкими глухими толчками на самом гребне захлестнувшей горячей волны, прижимаясь к лежащей подо мной женщине. Замираю от острого наслаждения и снова, почти не двигаясь, плыву, плыву.