Читать книгу Всякое-разное - Гриша Хрящев - Страница 2

Фура-цистерна с грохотом пронеслась по автостраде, заставив меня вздрогнуть и невольно свернуть на обочину. Ездить в наушниках – вовсе не безопасное занятие, особенно, когда ты заглядываешься на серо-зеленое озеро Симпелеярви, ничуть не отличимое от десятка других, что встретил по пути из Савонлинны.

В этих краях меня ожидали в гостевом доме, где я забронировал ночлег и уговорил хозяйку на поздний ужин.

– Нура, я нахожусь в двух километрах от парка скульптур, – каждые полчаса я отчитывался перед женой.

– Чудно! Боюсь представить, как сильно устали твои ноги, – связь барахлила, поэтому Нура произносила слова громко и отчетливо, чуть ли не по слогам.

– Легкое жжение в бедрах, не более. Вскоре я отдохну, выпью кофе и проглочу булочку с корицей. А если повезет, старушка Кайса накормит меня сливочной ухой.

– Не забудь про булочку! Эдик, – повисла пауза, не то от дурной связи, не то мою жену что-то отвлекало.

– Ау?

– Как там сейчас?

– Листья прилипли к раме, но это полбеды! Постоянно выковыриваю их из тормозных колодок, а это уже натуральная засада.

– Будь аккуратнее. И не гони! Успеется.

– Знаю-знаю, дорогая.

День был обычным. Накрапывал дождь. В глазах рябило от дороги. Асфальт был усыпан желтыми листьями, и ехал я будто бы не по автостраде, а по ковру.

– Хватит тебе крутить педали, уже не мальчик. Утром возьми такси, понял меня?

– Нур!

– Ну что, «Нур»? Потный, грязный, вонючий приедешь. Да еще и простудишься.

– Да на улице плюс десять.

– И что это такое?

– Температура.

– Умоляю, не заболей.

– Твои молитвы будут услышаны кем надо.

В левом наушнике засвистело – мимо меня, на бешеной скорости, пронесся фургончик с российскими номерами.

– Это что еще за шум?

– Это машина, Нура.

– Давай ты будешь осмотрительным. Ой, я же тебя отвлекаю…

– Дорогая, ты меня нисколько не отвлекаешь.

– Все, конец связи. Следи за дорогой, Эдик, прошу тебя!

– Целую.

– Обнимаю.

До Парка скульптур в Париккале оставалось два километра езды.

Последний раз в этих краях я был давненько, еще молодым.  Той осенью я только начинал путь автора, и писал не сказки, как сегодня, а куцые, фарсовые очерки, да лирические рассказы.

Как приехал сюда, как прочитал запоем Калевалу, так сразу же мне мерещиться стали Хийси в лесах, а на самом деле – то лоси меж сосен пробегали. Бури, на небе зреющие, стали не проделками циклона, а гневом бога Ильмаринена. Так я и прослонялся, словно в забытье, на землях тогда еще чужой Финляндии, с два месяца. Было это семнадцать лет назад. Искал я Сампо, но не нашел. Зато жену нашел.

Некогда здесь жил творец, чьей продуктивности я завидую. Он лепил, а я пишу – невелика разница.

Навряд ли правда, но поговаривали, будто бы скульптор использовал вставную челюсть ушедшего из жизни отца для улыбки новой статуи. Если так, то с отцом они были не то слово, как близки.

Отцовская близость! Мне же такое явление незнакомо.  Психотерапевтка, моложавая барышня из именитой клиники, третий год не могла разобраться, кто сыграл роль папы в моей жизни: футбольный тренер, отец соседского хулигана, или школьный учитель физики.

На всякий случай, я использовал прообразы всех трех в волшебных мирах, где назначал их чародеями, драконами, гномами.

Статуй на участке Рёнккёнэна выросло с пятьсот штук, никак не меньше. Стиль его называли ар брютом, но я не уверен, что это справедливое клеймо.  Хотя кто я такой, чтобы клеймить, а уж, тем более, это клеймо стирать?

Пожалуй, если бы этот термин применяли в литературе, то мои наивные письменности вполне бы подходили под конституцию ар брют.

– Эдик, ты добрался до своих уродств? – снова позвонила Нура.

– Поворачиваю.

– Слушай, мне звонил твой издатель.

– Что говорит?

– Говорит, откладывают материал на следующий месяц.

Тут мне сделалось как-то горько, хотя ответ издательства и не был для меня новостью.

– Ну и плевать, пусть откладывают, – я вымучил безразличие в голосе.

– Давай я поговорю…

– Что толку-то говорить, Нур?

– Ты же знаешь, какой настойчивой я бываю.

– Этого тебе не занимать. Только знаешь, я ведь даже когда умру, от них не отстану, и, скажем, в каждое четвертое, или пятое, полнолуние буду спускаться с небес и залезать прямиком в сновидение главному редактору. И доказывать буду, а если нужно, то и запугаю его до смерти.

– Ты ж мой фантазер, – рассмеялась Нура.

– Да какой я, к черту, фантазер. Ничегошеньки придумать уж с год как не могу.

– Может, хватит на себя наговаривать?

– Ай! – вскрикнул я.

Ветер сорвал с моей головы кепку и поволок ее по лужам. Как дурачок, клюнувший на долларовую купюру, я бежал, а кепка улепетывала от меня, словно бумажка на привязи. Точно Ильмаринен насмехался над неудачливым журналистом.

– Кепка улетела, ничего страшного, – я отряхивал грязь с белого козырька.

– Всему свое время, Эдик. Все имеет начало и все завершается.

– Я люблю тебя.

– И я люблю тебя.

Октябрь особенно прекрасен в северных краях. Надвигались сумерки, и, глядя на благородный хвойный лес, мои глаза, почему – непостижимо, пустили на заросшие щеки два ручейка из слез.

Я с силой прокрутил педали, дернул руль и повернул с автострады номер шесть к дому Рёнккёнэна.

Свой «Тунтури» я оставил у входа. Кинул три монетки в копилку, – посильное для меня пожертвование, и оказался на тропе, что вела прямиком на центральную аллею парка, к домику творца.

Всюду разворачивались бытийные сценки. На участке зависла уйма вовлеченных, подобно Рёнккёнэну, йогов и танцоров. Меня влекли зарисовки из эпосов, в особенности, с участием воинов и чудовищ, а еще забавляли животные, коих оказалось немного.

Заглянул я в пустые глазницы Смерти. Кстати, у нее не хватало зубов, нос был маленьким, а лоб огромным, да и вообще, походила рожа у этой Смерти на лицо с особенностями.

Ноги гудели, язык так пересох, что слова коверкались. Я уселся на скамью чтобы перевести дух. Благо, говорить мне было нечего, да и некому.

Сел я, и ударил по парку дождь, и раскрыл я рот широко-широко. Был этот ливень столь напорист, что я мигом утолил жажду.

Сфотографировал ту Смерть с особенностями, отдохнул еще с минутку, и вернулся к своему велосипеду. Сиденье у него промокло, ручки проскальзывали, а о тормозах я предпочел и не думать вовсе. Садиться я не рискнул, поехал стоя, а в руль, точно к хомут, впился – не оторвать.

До жирненькой ухи и чистой постели крутить педали семь минут. И это мое сегодняшнее счастье.