Читать книгу Дневник переводчик Посольского приказа Кристофа Боуша (1654-1664) - Группа авторов - Страница 13

Каковы же были причины, заставившие Боуша в 1654 г. взяться за перо и не прекращать своей тайной работы в течение как минимум десяти лет, за которые сохранились записи, а по всей вероятности, и большего времени, возможно, вплоть до самой смерти в конце 1667 г.? Конечно, отчасти его поведение, вероятно, объяснялось внутренней потребностью. Написание подобного рода текста могло стать способом переживания травмы, нанесенной пленом и последующей службой в чужой стране врагам тех, кого автор считал «своим» сообществом. Обратим, однако, внимание на то, что «Дневник», по крайней мере в некоторых своих фрагментах, ориентирован на стороннего читателя, не вполне знакомого с московскими реалиями, как, например, в авторском комментарии о погребальных обычаях русских (л. 64). Многочисленные русские и польские наименования придворных, военных и государственных должностей, равно как и географические названия, однако, остаются без подобных пояснений – то ли вследствие небрежности автора, то ли из-за того, что предполагаемый читатель не должен был испытывать сложности при их понимании.

По своему содержанию и стилистическим особенностям «Дневник» довольно плохо соотносится с современными ему европейскими, и в частности немецкими, источниками личного происхождения[138]. Хотя повествование в них и ведется от первого лица, их авторы, как правило, встроены в более широкие структуры воспроизводства коллективной памяти внутри семьи, рода, сельской или городской общины или же определенной корпорации – будь то монастырь или воинская часть. Текст Боуша в этом смысле имеет мало общего с современными ему немецкими образчиками дневникового или мемуарного жанра. Ничто не указывает на то, что автор рассчитывал передать свои записи детям или иным способом сохранить в семье. Нет никаких свидетельств того, что дети Боуша от его русской жены знали немецкий и имели бы желание и возможности для чтения такого рода.

Потенциальный читатель «Дневника» мог быть иностранцем, неплохо ориентировавшимся в русском контексте. В XVII в. зафиксированы несколько случаев, когда переводчики Посольского приказа тайно передавали сведения, полученные ими по служебной надобности, иностранным послам или резидентам[139]. В отношении Боуша подобные подозрения неизвестны, хотя многие страницы «Дневника» и выглядят как подборка информации для передачи за рубеж. Против такого предположения, однако, есть как минимум два аргумента. Во-первых, в «Дневнике» пропущены некоторые важные эпизоды карьеры Боуша, как, например, уже упоминавшееся посещение царских покоев в качестве толмача немецких докторов. В этом отношении бросается в глаза контраст между «Дневником» и современными ему записками сослуживца Боуша по Посольскому приказу подьячего Григория Карповича Котошихина, который, работая по заказу шведского правительства, не скупился на подробности внутренней жизни московского двора[140]. Во-вторых, многие части «Дневника», особенно в «Дополнениях», выходят далеко за пределы простой фиксации событий и предлагают читателю почти художественное повествование, законченное композиционно и стилистически, но вторичное по отношению к иным источникам, зачастую иностранного происхождения.

Автор «Дневника», по крайней мере с определенного момента, не просто собирал сведения, относящиеся к внешней политике России, но и составлял рассчитанную на относительно широкого читателя историю войны России и Речи Посполитой. Его текст сочетает в себе черты сразу нескольких типов исторического повествования раннего Нового времени. Дневниковая форма и структура отдельных подневных записей восходят к официальным дипломатическим отчетам, равно распространенным в немецкой, польской и – в качестве важного составного элемента статейных списков – русской политической культуре XVII столетия. В Речи Посполитой подобные записи могли включаться в личные дневники или стилизованные под них переработанные позднее отчеты отдельных дипломатов, которые, выступая в качестве частных лиц, добавляли к официальным сведениям собственные впечатления[141]. Наконец, «Дневник», в особенности в «Дополнениях», приближается к компилятивным историческим сочинениям, основанным на широком круге источников и предлагавшим панорамное видение истории Европы – таким как, например, многотомное немецкое издание Theatrum Europaeum, выпускавшееся на протяжении всего XVII в.[142]

Необычным делает «Дневник» позиция его автора по отношению к описываемым событиям. Его взгляд из Москвы определен и подбором источников, и личным опытом, и – чем дальше, тем больше – его интересами как дипломата и историка. Вместе с тем главными субъектами истории в том виде, в каком она предстает в «Дневнике», выступают две общности, ни с одной из которых автор не может себя ассоциировать в полной мере. Первая – это «польский народ», от которого автор оторван географически и политически, а в известном смысле и лингвистически. Вторая – русское государство, которому он служит, не питая к нему никакой привязанности и будучи полностью чужим для его населения и элиты по вере, культуре и политическим идеалам. Эта трагически ощущаемая двойственность создает в «Дневнике» невысказанное внутреннее напряжение, очевидное за скрупулезностью дипломатических отчетов, клишированными инвективами в адрес «московитов» и похвалами польскому королю.

Мы не беремся судить, рассчитывал ли Боуш на то, что его труд когда-либо увидит свет в виде печатной книги или в рукописных копиях. Едва ли он питал надежду переправить свою рукопись за пределы России для издания или распространения, не рискуя при этом своей приказной службой. Сам переводчик мог строить планы побега, но не воспользовался ими в последние месяцы жизни из-за привязанности к оставшейся в Москве семье либо по иным причинам. Так или иначе, о «Дневнике», по всей видимости, не узнали ни современники Боуша, ни потомки, исключая нескольких академиков времен императрицы Анны. Можно только надеяться, что настоящее издание, осуществленное более чем через три с половиной столетия после смерти автора, найдет своего читателя.