Читать книгу Книга воспоминаний - Группа авторов - Страница 17

В 1943 году, пробыв два года в эвакуации в посёлке под Чебоксарами, мы с мамой вернулись в нашу большую комнату в коммунальной квартире в доме номер 3 по Лихову переулку, оставив папу покоиться в чувашской земле. Всё время нашего отсутствия мама исправно платила за комнату, поэтому при возвращении в родные пенаты у нас не возникло проблем, в то время как многие вернувшиеся из эвакуации люди потеряли право на свою бывшую жилплощадь из-за неуплаты.

Лихов переулок расположен в центре Москвы. Одним своим концом он выходит на улицу Каретный Ряд с его знаменитым садом «Эрмитаж», который был и остаётся центром летней гастрольной и эстрадной жизни Москвы, популярным местом отдыха. Совсем недалеко от него находится не менее знаменитая Петровка, 38, в которой расположено Главное управление МВД России по городу Москве. Другим своим концом наш переулок выходит на Садовое кольцо; на его противоположной стороне находится Государственный академический Центральный театр кукол им. С. В. Образцова. Впрочем, в годы моего детства здесь его ещё не было. Театр переехал сюда лишь в 1970 году.

В Лиховом переулке напротив нашего дома находилась Российская центральная студия документальных фильмов. Раньше здесь располагался Московский епархиальный дом. Сейчас это здание вернулось в лоно церкви, и в нём находится Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет. В наш двор своей задней стеной выходил гараж Совета народных комиссаров.

Но тогда, в свои семь лет, я не знала, в каком замечательном районе живу. В первый послевоенный учебный год я пошла в первый класс, но не 1 сентября, как все дети, а спустя три недели. В это время моя мама лечилась в санатории, препоручив меня своей двоюродной сестре Бете и подруге детства Иве.

Когда мама вернулась из санатория, она повела меня в женскую среднюю школу № 187 в Большом Каретном переулке. Поскольку я поступила туда позже всех, я была зачислена в 1-й «Ж». Иными словами, в нашей школе было семь первых классов! Тогда наблюдался большой наплыв школьников, вероятно, потому что их родители недавно вернулись из эвакуации или переехали в Москву из других мест.

В те годы в повседневной жизни ученицы носили школьную форму: коричневое платье с белым воротничком и чёрный фартук, в праздничные дни надевали белый фартук. Однако зимних сапог в то время не было, и в школу зимой мы ходили в валенках.

В нашем интернациональном классе училось более сорока девочек. Запомнилось, что несколько из них носили татарские фамилии: Ахмеджанова, Арифуллина, Белялетдинова и другие. Я носила фамилию Форштеллер. При этом никакого негатива во взаимоотношениях детей не возникало.

Я не умела ни читать, ни писать, так что мне предстояло навёрстывать то, что уже знали другие дети. Мою первую учительницу звали Антонина Григорьевна Скороходова, и о ней у меня остались самые тёплые воспоминания.

Овладение перьевой ручкой давалось мне трудно. Нередко в своей тетради я ставила кляксы. Однажды к маме в гости пришла коллега, и в её присутствии мама отчитывала меня за кляксу, а я плакала. Ещё я плакала, когда она заставляла меня учиться штопать носки. Однако эта наука очень пригодилась мне в дальнейшей жизни.

В конце первой четверти в моём дневнике стояли две четвёрки: по письму и арифметике. А в первый учебный день второй четверти мы писали под диктовку в своих тетрадях: «Наши отличницы: Инесса, Вера, Загиря». Я была задета и пообещала самой себе: «Ну, больше так не будет. Я тоже буду отличницей». И действительно, больше никогда ни в одной четверти у меня четвёрок не было. Я была круглой отличницей и окончила школу с золотой, а Инесса – с серебряной медалью. Вера и Загиря ушли из школы после седьмого класса.

Однажды меня вызвали к доске и попросили написать несколько слов, в одном из которых я совершила ошибку. Девочки в классе зашушукались, но Антонина Григорьевна немедленно осадила их: «Что вы шипите? Ош-ш-шибка, ош-ш-шибка…» Я была благодарна своей учительнице за проявленное милосердие.

Вскоре в классе у меня появились подруги: Инесса Майорова, Наташа Земина, Инна Батракова, Вера Булавинцева. Когда нас приняли в пионеры, меня выбрали председателем совета отряда. Сохранилась фотография, на которой запечатлены Наташа, Инна и я с двумя нашивками на рукаве и с мишкой в руках. С Инессой я и по окончании школы некоторое время поддерживала дружеские отношения.

Мы с мамой жили в коммунальной квартире. Нашими соседями были три семьи: Бирюковы, Чуркины, Фридманы. Всего пятнадцать человек. На всех один туалет, без душа, на большой кухне стояла газовая плита с четырьмя конфорками и у каждой семьи – кухонный стол.

В квартире было восемь детей. С Наташей Бирюковой мы были почти ровесницы, поэтому стали подругами. В один и тот же год мы пошли в разные школы: я – в Большом Каретном, она – в Успенском переулке. После уроков она обычно приходила в нашу комнату, и мы рисовали, а потом ставили друг другу оценки. Помню, однажды я написала под её рисунком «неокур», сделав в слове «неаккуратно» две орфографические ошибки. Позже некоторые педагоги говорили, что у меня врождённая грамотность. Однако это было не так. Овладение грамотой сопровождалось немалыми усилиями с моей стороны и потребовало тщательного изучения грамматики и внимательного чтения книг, в которых в те годы ошибок не было.

Шесть дней в неделю моя мама, ведущий инженер, ездила на работу во Всесоюзный научно-исследовательский институт авиационных материалов (ВИАМ), а я оставалась дома одна. Семилетняя девочка самостоятельно ходила в школу и по дороге дважды пересекала проезжую часть – в Лиховом и Большом Каретном переулках.

Антонина Григорьевна отмечала, что я была чрезвычайно организованным ребёнком. Однажды после родительского собрания в разговоре с моей мамой она сообщила, что я никогда не задерживаюсь в школе после уроков, даже по её, классного руководителя, просьбе, так как мама велела мне разогревать обед в определённое время. Холодильников у населения в то время ещё не было. Обед – суп и второе – стоял на полке между двумя дверями в тамбуре, и я разогревала его на газовой плите на кухне.

По окончании первого класса мама отправила меня в пионерский лагерь от ВИАМа, который находился на станции Катуар в Подмосковье. Я попала в младший отряд и после избрания меня председателем совета отряда утром на линейке отдавала рапорт старшему пионервожатому. Пионервожатой нашего отряда была Надя Гущина, а физруком – Миша. Надя научила меня венгерскому танцу, и я успешно исполнила его на концерте. Почему-то она называла этот танец «Венгерский Брамс», и я по своему неведению упорно повторяла это название ещё несколько лет, хотя осведомлённые люди и пытались мне внушить, что Брамс – это композитор, написавший музыку танца. Впоследствии с этим танцем я выступала и на других площадках.

Уже в то время проявилась моя любовь к путешествиям, и однажды я отправилась в поход, никого об этом не предупредив: ни пионервожатую, ни кого-либо из детей. Вскоре меня начали искать, но на территории лагеря, естественно, не нашли. Когда я вернулась, Миша весьма серьёзно поговорил со мной, и я узнала, что если буду продолжать вести себя подобным образом, людям будет очень трудно иметь со мной дело.

Вместе со мной в лагере, но в старшем отряде отдыхал Валера Жаров, сын маминой коллеги Татьяны Сергеевны. Я знаю, что у них с моей мамой были уважительные и весьма доверительные отношения. Уже по окончании всех трёх лагерных смен мама, смеясь, поделилась со мной, что дома Валера вдохновенно рассказывал родителям о разных событиях в лагере и постоянно повторял моё имя: Аллочка Форштеллер. Замечательные родители Валеры – Татьяна Сергеевна и Аркадий Яковлевич – относились ко мне с большим теплом.

Осенью 1946 года, когда я училась уже во втором классе, я уговорила маму отвести меня в музыкальную школу, потому что мне очень хотелось играть на пианино. Мама не возражала, и вскоре мы предстали перед преподавателем. Она попросила меня спеть песенку «В лесу родилась ёлочка». Видимо, я произвела на неё благоприятное впечатление, поскольку после прослушивания она сказала, что приём в класс фортепиано уже завершён, но она может принять меня в класс скрипки. Я не была готова к такому предложению и к тому же считала, что игра на скрипке требует бóльших музыкальных способностей. Так что мечту научиться играть на пианино я оставила на будущее.

Весной 1947 года, будучи второклассницей, я познакомилась с Ларисой Тихомировой, тоже жившей в Лиховом переулке. В то время она посещала Городской дом пионеров в переулке Стопани, где она занималась в балетной группе под руководством Елены Романовны Россе, детского педагога-хореографа, балетмейстера Ансамбля песни и пляски имени В. С. Локтева, заслуженного деятеля искусств РСФСР.

Лариса и привела меня в Городской дом пионеров. Я добиралась туда пешком по скверам Бульварного кольца. Путь был неблизкий, но я справлялась. Учебный год уже подходил к концу. Я занималась в группе не более полутора месяцев и, конечно, за столь короткое время не сумела освоить все движения, которыми уже хорошо владели остальные. После экзамена Елена Романовна оставила меня на второй год. Мне было неприятно получить такую оценку, поэтому осенью я в группу больше не пошла. Однако пусть весьма короткое, но очень полезное для меня время посещения Городского дома пионеров дало импульс для дальнейших занятий танцами, но уже в другом месте.

Летом я снова поехала в пионерский лагерь, и здесь меня настигла первая любовь. Моим избранником стал Валера Фролов, симпатичный парнишка, спевший на концерте песню военных лет неизвестного автора:

Слова этой песни сейчас можно найти в интернете, правда, несколько видоизменённые. Валера пел так проникновенно, что не мог оставить меня равнодушной.

Но лето кончилось, и начался новый учебный год. Я пошла в третий класс. Мы начали изучать английский язык, который нам преподавала молоденькая учительница Майя Михайловна Спектор, только что окончившая вуз. Стройная, изящная, всегда элегантно одетая, она формировала наш эстетический вкус и кроме преподавания английского рассказывала нам о нормах этики. Мы все без исключения любили её.

К этому времени я загорелась идеей стать балериной и попросила маму повести меня на просмотр в балетную школу при Большом театре. На календаре значился октябрь. Приём желающих учиться балету в школе при Большом театре был завершён, но члены комиссии всё же решили познакомиться со мной. Я думала, мне предложат станцевать, однако они ограничились небольшой беседой, во время которой настоятельно рекомендовали заниматься не танцами, чтобы я не усвоила неправильные позиции и движения, а физкультурой, и посоветовали явиться на просмотр в следующем году в период приёма, а не после.

Я была расстроена, но решила, что ждать следующего просмотра целый год – это слишком долгий срок, поэтому пошла в танцевальный кружок в районный дом пионеров на Петровке и проявила себя вполне успешно. Однажды после относительно прохладной погоды зарядил дождь. Я пошла на занятия в валенках без галош и, естественно, промокла. После этого заболела ангиной, которая дала серьёзное осложнение на сердце и голеностопный сустав. Боль была такая сильная, что, когда мама пыталась слегка поправить одеяло, чтобы лучше укрыть меня, я громко вскрикивала.

Меня направили на лечение в детскую больницу в Щемиловском переулке, в которой я пролежала два с половиной месяца. Там меня, как и других детей, остригли наголо, и я лишилась своих кос. Я была послушным ребёнком, поэтому успешно справилась с проблемами со здоровьем.

В больнице нас кормили, лечили и ухаживали за нами совершенно бесплатно. Я лежала в большой палате, рассчитанной на несколько коек. На кровати возле двери лежал мальчик Юра Архангельский. У него были серьёзные проблемы с сердцем, и его состояние ухудшалось, поэтому его перевели в палату интенсивной терапии. Когда мама Юры пришла в больницу, чтобы навестить сына, и увидела его пустую кровать, она схватилась за сердце. И в тот же момент мы, дети, хором закричали: «Его перевели-и-и!» Она с облегчением выдохнула.

Там мы имели возможность продолжать свои школьные занятия. Русским языком и арифметикой с нами занимался педагог, милая пожилая женщина, имени которой я, к сожалению, не помню, а английский язык я понемногу осваивала сама. Каково же было моё изумление, когда, вернувшись в свой школьный класс, я обнаружила, что после весьма длительного отсутствия я не отстала от своих одноклассниц! Я снова была отличницей.

Спустя год меня направили в детский санаторий в Сочи. Это был мой первый выезд в другой город, не считая пребывания в посёлке под Чебоксарами во время Великой Отечественной. Я впервые увидела пальмы и другую южную растительность. Здесь я подружилась с Ирой Булаевской и Таней Асеевой. Спустя более двадцати лет я встретила Иру с каким-то мужчиной, возможно мужем, на Кузнецком мосту в Москве и, поздоровавшись, представилась, а потом спросила: «Вы Ира Булаевская?» Она ответила утвердительно, но была настолько ошарашена, что мне не оставалось ничего другого, как немедленно ретироваться.

Пожалуй, наибольшее влияние и впечатление на меня в начальной школе произвела книга Елены Ильиной «Четвёртая высота». Её героиня Гуля Королёва, преодолевшая в своей яркой и короткой жизни четыре высоты, долгое время была для меня примером мужества и целеустремлённости, а её слова «Родина моя, всё сделаю я для тебя, ничего для тебя не пожалею» на всю жизнь врезались в мою память.

В пятом классе у нас появились новые предметы и новые учителя, но классным руководителем оставалась Антонина Григорьевна, а наша любимая Майя Михайловна (М. М.) по-прежнему преподавала нам английский язык. Вскоре, выйдя замуж, она сменила свою фамилию Спектор на фамилию мужа Шалевич. Замужество любимой учительницы мы встретили в штыки, нас обуревала ревность. Нам казалось, что нас предали, и долго мы не могли смириться с её новым статусом, однако со временем привыкли.

В то время директором нашей школы была Анна Ивановна Афиногенова, неизменно пользовавшаяся авторитетом среди педагогического состава и большим уважением и доверием учениц. Она преподавала нам Конституцию СССР. Обязанности завуча школы исполняла Анна Михайловна Морозова, которая одно время вела у нас химию. Позже учительницей химии в нашем классе стала Надежда Ивановна Рубцова. Все предметы давались мне довольно легко, но был один раздел химии, который так и остался тёмным пятном в моих знаниях. Он касался понятия моля как единицы измерения. Как ни странно, но математика и физика, впоследствии ставшие делом моей жизни, в то время не особенно привлекали меня. Мне нравилась биология, и я с удовольствием впитывала в себя новые для меня понятия: столон, вакуоли, протоплазма и другие.

В пятом классе я пошла в кружок юных натуралистов в зоопарке, где с интересом изучала жизнь животных. На одном из занятий наш преподаватель препарировал какую-то чёрную птицу размером с небольшую ворону. Вскрыв брюшную полость, он продемонстрировал нам небольших червей в её кишечнике. Помню, это произвело на меня большое впечатление. Оказалось, паразиты могут жить не только в организме людей и особенно детей, но и животных, и птиц.

Однажды в школе мы получили задание подготовить устный рассказ о каком-либо запомнившемся событии в нашей жизни. Я долго размышляла над этой темой. Можно было рассказать, как после первого пребывания в пионерском лагере я приехала домой вшивая и мама смазывала мои волосы керосином, а потом вычёсывала их частым гребнем. В то время детская вшивость была весьма распространённым явлением. Или о том, что из санатория в Сочи я приехала с лишаем на груди и потом долго лечилась у дерматолога. Или о том, как мы с Любой Агрест сочиняли стихи в больнице. Я написала по-детски наивные стихи про Конституцию.

А Люба придумала стихи про весну:

Стихи Любы мне очень понравились, и я пришла к заключению, что она значительно лучший поэт, чем я. Но и тему о своём поэтическом творчестве я отбросила, посчитав нескромным рекламировать себя в качестве поэта.

Я выбрала вполне нейтральную тему и рассказала на уроке о том, как моя подружка Наташа Малютина, с которой мы познакомились в пионерском лагере, пригласила меня к себе домой и её молодая и симпатичная мама угостила нас таким вкусным супом из карася, какого я больше никогда не пробовала. Я ела рыбный суп впервые в жизни, а когда, повзрослев, сама пыталась приготовить подобный, мне не удалось добиться такого же вкуса. Этот суп я вспоминаю до сих пор. Вот как сильны детские впечатления! Я также рассказала о том, что позже мама Наташи вышла замуж и я недоумевала, как такое могло произойти, ведь ей уже не двадцать лет, да и дочь у неё уже есть. Зачем же ей выходить замуж?

В 1949 году на экраны страны вышел юношеский фильм «Счастливого плавания». Мы с упоением смотрели его, а «Марш нахимовцев» из этого фильма, великолепно исполняемый детским хором, часто звучал по радио:

Отличные слова, отличная мелодия!

Многие девочки хотели познакомиться с нахимовцами, и я в том числе, поэтому несколько раз приходила на Красную площадь в надежде познакомиться с кем-либо из юных моряков. Но, увы, эта встреча так и не состоялась.

В шестом классе нашим классным руководителем стала учительница математики Фаина Соломоновна, а в седьмом – учительница географии Валентина Михайловна Цвиленева, и многие наши уроки проходили в её кабинете. Мне доставляло удовольствие узнавать о разных странах и континентах, я с любопытством рассматривала физические и политические карты мира, висевшие в кабинете.

В классе стояли не парты, а столы, за которыми обычно сидело по трое человек. Было время, когда мы сидели вчетвером: Лена Юдина, Наташа Шибалова, Инесса Майорова и я. Когда нас за столом было трое, мы образовали союз МАФОЮДЫ (по фамилиям участников: Майорова, Форштеллер, Юдина). На уроках мы постоянно что-то рисовали, потому что знали: если недавно получил оценку, учителя долго не будут вызывать к доске. К счастью, эта забава скоро перестала представлять для нас интерес.

Инесса была весьма симпатичной девочкой: блондинка с карими глазами – сочетание довольно редкое. ВалентинаМихайловна явно ей симпатизировала. В то время появились первые телевизоры «КВН» с маленьким экраном, перед которым устанавливали линзу для увеличения изображения. Они были далеко ещё не в каждой семье, но у Валентины Михайловны телевизор был, и однажды она пригласила нас к себе домой. Её сын, наш ровесник, нравился многим девочкам, мне тоже. Однако Валентина Михайловна умело переключила наше внимание на просмотр фильма, и нам не оставалось ничего другого, как скромно сидеть и смотреть его.

В нашей школе в одном из параллельных классов училась Инга Артамонова. Это была интересная девушка очень высокого роста, на два года старше меня. Училась весьма посредственно. Мы знали, что она успешно занимается скоростным бегом на коньках. Позже стало известно, что Инга первая в истории конькобежного спорта завоевала титул четырёхкратной абсолютной (на всех дистанциях) чемпионки мира. Когда в 1966 году мы узнали, что она убита на почве ревности своим мужем, конькобежцем, чемпионом СССР и мастером спорта СССР Геннадием Ворониным, мы были потрясены.

Начиная с пятого класса, учителя обращались к нам на «вы», что было для нас непривычно, но повышало нашу самооценку. Тем не менее в действительности мы ещё долго оставались детьми и вне школы вели себя соответственно нашему возрасту.

Моя мама в то время раз в неделю мыла меня в тазике в нашей комнате. Когда появились первые признаки взросления, я стала стесняться пристального маминого взгляда и начала посещать баню.

Свободное от уроков время я проводила с подружками. С Верой Булавинцевой, жившей в Лиховом переулке в доме 12/2, мы, одетые в зимние пальтишки и валенки, с головой ныряли в снежные сугробы в нашем дворе, благо зимы в то годы были очень снежные.

Во дворе же я яростно сражалась с Толькой, мальчишкой из нашего дома, гневно бросая в него сосульки и в ответ получая то же самое. Странно, как мы не покалечили друг друга? Вспомнить причину такой взаимной ненависти я не могу.

А вот два брата из дома № 8 – Борька, старший, и Пашка – проявили к нам с Наташей Бирюковой живой интерес и однажды предложили погулять вместе. Посовещавшись, мы согласились на приглашение ребят, но при условии, что ничего не скажем родителям. Вернувшись домой с прогулки несколько позже обычного, мы предстали перед гневными очами своих предков. Однако давление со стороны Серафимы Ивановны, мамы Наташи, видимо, было не столь сильным, как со стороны моей. В итоге мама Наташи удовлетворилась ответом дочери и больше не допекала её, а моя настойчиво требовала ответа на вопрос, с кем мы гуляли. В результате длительного допроса она всё же расколола меня, и я призналась, что мы гуляли с мальчишками. Я была виновата, но попробовали бы вы устоять под натиском моей мамы!

Затем в квартире разразился грандиозный скандал. Обе мамы весьма эмоционально предъявили друг другу претензии относительно неправильного воспитания дочерей. После этого в общем-то пустякового случая обе стороны навсегда перестали общаться и разговаривать друг с другом. Естественно, перестали дружить и мы, дети. И тоже навсегда. Квартира разделилась на два враждебных лагеря: в одном – Бирюковы и Фридманы, в другом – Чуркины и мы с мамой. Скандалов в квартире не было, но повисла гнетущая атмосфера неприязни и недоверия к противной стороне.

В шестом классе я частным образом начала учиться музыке. Моя учительница Нина Николаевна жила неподалёку, и дважды в неделю я ходила к ней домой на урок. Инструмента у меня не было, но соседи, жившие во втором корпусе нашего дома, любезно предоставили мне возможность заниматься музыкой на их пианино, за что я им и по сей день весьма благодарна. Это была добропорядочная немецкая семья, члены которой носили фамилию Геккер. Глава семьи работал на киностудии документальных фильмов, в здании напротив нашего дома, а две его дочери в то время были школьницами, старшая из которых, Лена, училась в одном классе с моей соседкой по квартире Любой Чуркиной, позже сыгравшей немаловажную роль в моей дальнейшей жизни. Добрые поступки этих людей я помню всю жизнь.