Читать книгу Медуза - Ханна Рутер - Страница 9

По пятницам на крохотную парковку перед пирсом приезжал деревенский пикап с мешками овощей. Из старого, поржавевшего в нескольких местах, кузова мужчина и его две пожилые помощницы доставали сетки с разнокалиберными перцами, ящики с помидорами, огурцами, яблоками и айвой, пакеты с зеленью и цветной капустой. Примерно полтора часа они готовили прилавок к продаже и выкладывали свой товар, параллельно обслуживая редких покупателей, и только к обеду можно было увидеть работающий в полную силу рыночек.

Ей всегда казалось, что, когда они переедут в деревню, они вольются в жизнь местных жителей, будут рано вставать и также рано ложиться, а все магазинчики и лавки будут открываться в семь утра и закрываться ещё до ужина. В действительности, наоборот, практически все супермаркеты начинали работать не раньше девяти, также как и почта, банки, аптеки, логистические компании и прочие важные заведения, которые человеку, работающему по офисному графику, не представлялось возможности посетить. Когда она отвозила мужа на причал около восьми утра, редкая булочная открывала свои тёплые витрины. Поговаривали, что на набережной работает кооператив, где рыбаки продают с семи до девяти свежевыловленный ночной улов, но ей слабо верилось в существование такого графика.

Местные жители отличались весёлым нравом. Простые деревенские фермеры и работяги, они медленно выезжали на шоссе на своих тракторах, переезжая с поля на поле, мешая быстрым немецким иномаркам мчать по своим, очень важным, делам; иногда они забивались всей семьёй по пять-семь человек в свои нехитрые автомобили, в основном фургончики с отъезжающими по рейлам задними дверьми, и выезжали на пикник или в ближайший супермаркет. В магазине черноглазые дети набирали шоколадные батончики и сладкую газировку и весело неслись на кассу. Место для пикников они выбирали без особых претензий, могли присесть прям на обочине горной дороги, не тратя времени на выбор самого привлекательного вида, или на неухоженном диком пляже, лишённом какой-либо инфрастуктуры, кроме уродливого мусорного бака.

Говорили они на своём смешном местном диалекте, как будто тарабанили языком вылетающие из горла слова и постоянно улыбались. Женщины здесь нередко одевались в национальные костюмы предков кочевников, впрочем, давно осевших в спускающихся к морю долинах, растеряв своих верблюдов и пёстрые стада молочных коз, – яркие, пошитые из блестящей ткани или гипюра платья, атласные контрастного цвета невероятно широкие шаровары, иногда они напоминали её живое воплощение матери-богини, символа фертильности и плодородия, из находок бронзового века – широкие бедра и большие, лежащие на животе, груди. Голову местных красавиц украшал замысловатый головной убор, похожий на два перекрученных платка, один из которых декорировали тесьмой и рядом золотых монет, сверху нередко крепили букетик из цветов. Все эти сложные украшения имели практический смысл: монеты несли информацию о семейном статусе женщины и продолжительности её брака, а цветы заменяли парфюм, так как местное оливковое мыло практически не имеет никакого запаха, то для придания образу ароматической составляющей каждый день крутили мини-букетики из душистых полевых цветов и листьев лимона. Мужчины же обычно держали себя в рамках светского дресс-кода приличного деревенского жителя – простые серые брюки и светлая рубашка. А на непрекращающемся хороводе осенних свадеб, сопровождаемом громким боем барабанов и гудением дудок, они танцевали медитативный и вдумчивый мужской танец зейбек.

****

Сколько она себя помнила, дача или огород были обязательными хобби родителей, которое он со всех сил старались привить детям. И если наличие дачи и трёх огородов, под завязку засеянных картошкой и бесплодными подсолнухами по периметру, как-то оправдывало себя в голодные девяностые, то зачем там горбатиться сейчас, она искренне не понимала и не поддерживала их энтузиазм.

А горбатились они там знатно. И ей пытались с детства привить «любовь к труду». Худенькую беленькую девочку с просвечивающими под кожей голубыми венками, которой намного интереснее было закончить очередную книгу для внеклассного чтения или уйти на всю субботу в читальный зал городской библиотеку, тащили на дачу. Ей всё там было противно и навевало ужас – пыльный домик, где из-под каждого шкафа и ножки кресла выглядывали пауки и жуки, старые резиновые сапоги, для работы в жирной и влажной земле, в тёмных голенищах которых её поджидала пугающая неизвестность – там мог сидеть какой-то таракан или двухвостка, стройные ряды бесконечных грядок, которые ей приходилось полоть, пока поясницу не сковывало онемение и она не могла разогнуться несколько секунд, так и стояла в полусогнутом положении, хватая ртом воздух.

Она с раннего детства боялась насекомых, до дрожи и ступора, не могла убить даже обычного таракана тапком, ей казалось, что он выживет или она промахнётся, и он переползёт с подошвы на её руку. Любые дачные задания сопровождались встречей с отвратительными тварями: попросят прополоть грядки или что-то посадить – обязательно подкрадётся краснобокий кровосос и прыгнет на одежду, пойдёт она в малинник или смородинник собирать ягоды – напорется на стаю вонючих клопов, сидящих на сладких плодах малины или отвратительных длинноногих садовых пауков, опутывающих гроздья смородины в белые коконы, если она останется убираться в домике, то рано или поздно из-под пыльной рабочей обуви или садового инвентаря выберется огромный жук или мерзкая медведка. Родители только покрикивали, что она «отлынивает от работы» и ей бы всё лежать на диване с книжечкой: «А зимой что ты будешь есть?» «Ну, уж явно не эту вашу бесконечную картошку» – крутился в её голове злобный ответ. Действительно, ей было непонятно, почему нельзя съесть вкусную душистую клубнику или сладкую малину летом, зачем нужно засыпать килограммами сахара и долго варить, превращая ягоды в сладкий сироп, который она не могла есть – от варенья и мёда у неё начинало першить горло, от солёных огурцов и помидоров хотелось много-много пить, а варёной картошки она переела на всю жизнь вперёд.

Работы на даче начинались ранней весной, как только сходил снег, и заканчивались в середине осени, когда они собирали последний кислый виноград на домашнее вино, убирали всю пожелтевшую зелень и выбрасывали в ближайший овраг. Примерно до пяти лет её практически не нагружали тяжёлой работой. На даче она в основном играла с соседскими детьми в куче песка, они строили там замки для её кукол, гаражи для их машинок, закапывали секретики и помечали их под деревьями, а иногда она сидела в домике и читала подшивку «Весёлых картинок» и карикатуры в журналах «Человек и закон», которые родители свозили на дачу для растопки костра. Но когда ей исполнилось пять лет, мама родила брата и её поставили перед фактом – у тебя есть маленький брат, которого ты «так хотела», значит, теперь ты стала взрослой и будешь работать и вести себя, как взрослая. И тем летом её детская беззаботная дачная жизнь закончилась. Родители взяли в довесок к даче два огорода недалеко от горнодобывающего завода, под картошку, и тем летом они приняли решение, что пятилетняя девочка поможет засадить и собрать их. Сажать картошку относительно легко – кто-то старший на предварительно вспаханном трактором поле шёл и выкапывал лунки, а она следовала за ним, таща за собой тяжёлое ведро, полное мелкого картофеля, и кидала в лунку по картошке. При этом внимательный отец постоянно на неё покрикивал и заставлял перекладывать картошку: «Зачем кидаешь, отобьёшь все ростки, не видишь, что ли! Аккуратно клади, не швыряй! Ложи ровно в центр! Поправь там!» Когда ряд заканчивался, он шёл обратно, выкапывая новые ямки и забрасывая землю на лунки из предыдущего ряда, в которых лежала картофелина. Если она не успевала добежать к мешку с картошкой, насыпать новой в ведро и вернуться, оставляя его перед пустой лункой из предыдущего ряда, то он громко сетовал: «Что так медленно! Ленивая какая! Быстрей работай!» Бегать по распаханной земле в негнущихся резиновых сапогах, таща за собой неподъёмное ведро, было тяжело, и к обеду у неё уже не работала голова – она кидала по 2 картошки в лунку или забывала докинуть, вообще, или тащила ведро с картошкой медленно, получая за каждый промах порцию тумаков от отца. Так, за два дня, они засадили два огорода. Под конец второго дня она была самым счастливым ребёнком на свете.

Но сажать картошку проще чем копать. Когда выкапываешь, нужно наклоняться к каждой лунке, и тщательно высвобождать каждую картофелину от опутавших корней с комьями земли, а под каждым кустом их может быть от трёх до семи. Отец шёл впереди вдоль ряда и выкапывал кусты, отбрасывая их на предыдущий ряд, она шла за ним, таща два ведра, и присаживалась или наклонялась над каждым кустом, выбирая из земли хороший картофель. В процессе нужно было подвергнуть картошку быстрому отбору – мелкую, на семена, в одно ведро, крупную, на еду или продажу, во второе. По мере наполнения, нужно было оттаскивать вёдра в сторону и вываливать картошку в две разные кучки. Вёдра наполнялись достаточно быстро, поэтому приходилось постоянно таскать их туда-сюда. Отец был недоволен, он успевал выкапывать ряд, а она – пройти только треть, он втыкал лопату в землю и возвращался к ней помогать собирать картошку, приговаривая: «Что так копаешься! Смотри, как я быстро! Зачем кидаешь в ведро? Нежнее, отобьёшь, сгниёт!» Когда она жаловалась на усталость или голод, он пытался её успокоить, приговаривая, как вкусно им будет есть картошку, свою, «вкусненькую», всю зиму. Ох, знал бы он, как она ненавидела всю зиму эту картошку, как она каждый раз, видя её на тарелке, вспоминала тот жаркий день конца августа, когда у неё нереально болела спина и она не могла разогнуть её после целого дня работы. Когда под вечер поле заканчивалось, надо было бы радоваться и кричать «Ура!», как велел отец, она не могла. Она знала, что сейчас они пойдут к кучкам выкопанной картошки, начнут собирать её снова в вёдра и засыпать в пыльные холщовые мешки, затем подвязывать их, перекладывать в трактор, отвозить в гараж и только потом, поздно вечером, покрытая пылью с ног до головы, с пересохшими негнущимися пальцами рук и болью в спине, она встанет под тёплый душ в женской раздевалке на работе отца, помоется хозяйственным мылом, укутается в белое вафельное полотенце и по дороге к маминому шкафчику столкнётся с тучной белесой женщиной, работницей комбината, направляющейся голышом в душ, и в её памяти от этого дня отпечатается ещё одно неприятное воспоминание.

На даче тем летом ей также пришлось поработать, в основном, в начале сезона, когда мама была на девятом месяце беременности и не могла поднимать тяжести. Отец заставлял её носить вёдра с чернозёмом и навозом, привезённым им на тракторе и вываленном около входа. Однажды она переносила столько вёдер, что в какой-то момент услышала треск в спине и увидела белые вспышки в глазах, на секунду ей показалось, что у неё в организме сломалось что-то очень важное. Но окрик: «Что филонишь? Неси навоз!» – вернул её к жизни.