Читать книгу Счастливчики; 62. Модель для сборки - Хулио Кортасар - Страница 17

Сейчас Персио снова примется думать, фехтовать мыслью, как коротким сухим прутом, сосредотачиваясь на добравшейся уже до каюты глухой дрожи: как будто на ворохе фетровых обрезков идет борьба или кавалькада проносится по роще пробковых дубов. Неизвестно, в какой момент огромный лангуст двинул главный шатун, и маховик, в котором долгие дни дремала скорость, раздраженно выпрямился, протирая глаза, и стал расправлять свои крылья, хвост, фаланги, готовясь атаковать воздушные и водяные просторы, хрипло взреветь сиреной, отозваться чутким нактоузом. Даже не выходя из каюты, Персио уже знает, что представляет собой судно, и находит свое место на нем в этот азимутальный момент, когда два грязных упорных буксира начнут метр за метром тащить за собой огромную махину из меди и железа, отрывая ее от каменистого берегового причала, вырывая из цепких объятий бухты. Рассеянно открывая черный баул, с восхищением оглядывая шкаф, такой вместительный, и хрустальные стаканы, благоразумно прикрепленные к стене, и письменный столик с писчей бумагой в папке из светлой кожи, он чувствует себя как бы сердцем этого судна, сердцевиной, куда доходит все учащающееся и становящееся все более ровным биение. И Персио уже видит судно как капитан, стоящий на капитанском мостике, в центральное смотровое окно, откуда виден весь нос с передними мачтами и острый угол, вспенивающий глади вод. Интересно, что нос судна видится ему так, как если бы он снял со стены картину, на которой тот нарисован, и держал бы ее на ладонях, горизонтально, так что линии и объемы ее верхней части, удаляясь от глаза, уменьшались бы, и все пропорции, задуманные художником в вертикальном плане, изменились бы, и возник иной порядок, тоже возможный и приемлемый. Но главное, что видит Персио с капитанского мостика (но находясь в каюте, а представляется ему все это словно во сне или на экране радара) главное, что он видит, – это зеленоватая темень с желтыми огнями на правом и левом борту и белый прожектор на призрачном бушприте (невероятно, чтобы на «Малькольме», современнейшем судне, гордости компании «Маджента Стар», был бушприт). В смотровое окно, закрытое толстым, фиолетового оттенка стеклом, защищающим от речных ветров (вокруг будет одна глинистая вода, грязная вода реки Ла-Платы, Серебряной реки, ну и названьице, а в ней – рыбы багре, а может, и дорады, золотистые дорады в серебряной реке Ла-Плате, совсем неподходящее ювелирное сочетание, дурной вкус), Персио начинает угадывать очертания носа и палубы и видит их все яснее, и ему вспоминается что-то, например картина художника-кубиста, но, разумеется, снова так, будто он держит ее на ладонях, и нарисованное в нижней ее части представляется более близким, а в верхней – более далеким. Словом, Персио видит по правому и по левому борту необычные формы, а дальше – неясные тени, возможно голубоватые, как на картине Пикассо, изображающей гитариста, и в центре – две мачты и бухты канатов (грязная и прозаическая, но неизбежная деталь), которые, вызывая в памяти картину, представляются двумя кругами, один – черный, а другой – светло-зеленый, и двумя черными полосами, образующими голосник гитары, если бы, конечно, можно было на картину, лежащую на ладонях, поместить две мачты и изобразить нос судна, «Малькольма», отплывающего из Буэнос-Айреса, – нечто мерцающее, подрагивающее и временами поскрипывающее на затянутой маслянистой пленкой поверхности реки-сковороды.

И снова Персио будет думать и думать, только в отличие от обычного будет осмысливать не несообразность конкретных окружающих его предметов, желтых и белых огней, мачт и бакенов, но несообразность гораздо большую, раскинет в стороны руки-мысли и отринет все – до самого дна реки, – все удушающие привычные формы: каюта-переборка-трюм-поражение-завтра-плавание. Персио не считает, что происходящее рационально: он не хочет, чтобы оно было таким. Оно ему видится речной мозаикой, все, начиная лицом Клаудии и кончая ботинками Атилио Пресутти или стюардом, который рыщет (возможно) неподалеку от его каюты, мозаикой, которая может сложиться в общую картину. И снова у Персио возникает ощущение, что в этот исполненный тайны час, этой ночью, закладывается основание того, что пассажиры называют «завтра». Его единственное и страстное желание – иметь возможность великого выбора, чем руководствоваться: звездами, компасом, кибернетикой, случайностью, логическими принципами, смутными резонами, рисунком деревянного пола, состоянием желчного пузыря, требованиями секса или характера, предчувствиями, христианскими догматами, положениями Зенд-Авесты, сладким десертом, расписанием португальских железных дорог, сонетом, еженедельником «Семана финансьера», формой подбородка дона Гало Порриньо, папской буллой, каббалой, некромантией, романом «Здравствуй, грусть» или просто вести себя как положено пассажиру на пароходе и соблюдать жизнеутверждающие инструкции, содержащиеся в любой упаковке таблеток «Вальда».

Персио в ужасе отступает перед возможностью рискнуть и в какой бы то ни было форме воздействовать на действительность, его вечная нерешительность сродни нерешительности хромофильного насекомого, которое ползет по многоцветной картине и понятия не имеет о способностях хамелеона. Насекомое, привлеченное синим, поползет вперед, в обход центральных элементов гитары, где господствуют грязно-желтые и оливково-зеленые тона, задержится на краю, словно плывя рядом с судном, и, добравшись до центрального отверстия по мостику штирборта, войдет в зону синего, пересеченную широкими зелеными полосами. Его нерешительность, его поиски переходного мостика в другую область синего сравнимы с колебаниями Персио, постоянно опасающегося нарушить тайные запреты. Персио завидует тем, кто проблему свободы решает эгоцентрически, потому что для него самого простое действие, заключающееся в том, чтобы открыть дверь каюты, включает его действие и дверь каюты, спаянные в той мере, в какой действие открывания двери содержит конечную цель, которая может оказаться ошибочной, и повредить звено в цепи порядка, смысл которого он не постиг должным образом. Выражаясь яснее, Персио есть то самое хромофильное и одновременно слепое насекомое, и необходимость или императив, заключающийся в том, чтобы пройти только по синим пятнам картины, связаны с постоянной и ненавистной нерешительностью. Персио находит наслаждение в этих сомнениях, которые он называет искусством или поэзией, и считает, что его долг – рассматривать каждую ситуацию с максимально возможной свободой, и не только ситуацию как таковую, но и все ее вообразимые ипостаси, начиная ее словесным выражением, в которое он питает, возможно, наивную веру, до всяческих ее проекций, которые он называет магическими или диалектическими, в зависимости от того, на чем они замешены – на неясных ощущениях или на функции печени.

Возможно, мягкое покачивание «Малькольма» и накопившаяся за день усталость в конце концов сразят Персио и он с наслаждением заснет на превосходной кедровой кровати и доставит себе удовольствие, разглядывая и пробуя в действии разнообразные механические и электрические приспособления, припасенные для вящего удобства уважаемых пассажиров. Но пока что ему пришло в голову воспользоваться свободой выбора, предварительного, в порядке эксперимента, выбора, который забрезжил перед ним за несколько секунд до того, как он решился сформулировать проблему. Без сомнения, Персио сейчас достанет из портфеля карандаши, бумагу, железнодорожный справочник и надолго засядет за работу, позабыв и про пароход, и про плавание, именно потому, что надо выйти за пределы кажимости и войти в область возможной или постижимой реальности, в то время как все остальные на борту парохода, должно быть, уже приняли эту кажимость, определив и обозначив ее как необычайную и ирреальную, – ну что ж, таковы мерки тех, кто, расквасив нос, свято верит, что это всего-навсего аллергический насморк.