Читать книгу Люди $лова - И. Сотников - Страница 10

– Ничего нового. – Глядя на то, как председательствующий на совещании вице-президент Шиллинг, занимая своё председательское место, ставит перед собой на стол принесённый с собой небольшой глобус, еле слышно проговорила леди госсекретарь Брань.

Госсекретарь Брань, как и все здесь присутствующие высокопоставленные чиновники, была в числе тех избранных, кто по долгу своей службы часто присутствовал в этой «ситуационной» комнате, названной так, по той же заключённой в её названии причине необходимости поиска выхода из создавшейся, всегда почему-то чрезвычайной, а не как всем здесь присутствующим желалось бы – по радостной причине.

– Что вы имеете в виду? – заинтересованно спросил госсекретаря Брань, нуждающийся (по причине утраты самоуверенности) в поддержке, пока ещё новичок здесь, подкативший к ней на кресле на колёсиках недавно назначенный генпрокурором мистер Снайпс. Впрочем, на таком же, как и у всех здесь в комнате, за общим столом сидящих в первых рядах людей.

Что же касается внутреннего интерьера этой секретной комнаты, то в ней ничего необычного не было. Так в середине комнаты, на всю её длину был установлен продольный стол, за которым и помещались основные действующие лица. Сбоку от самого стола, на стене был подвешен большой экран для видео присутствия какого-нибудь востребованного сейчас здесь, но пока удалённого лица, вдоль же его сидели всё больше центральные фигуры президентского аппарата, ну а во втором внешнем ряду, состоящем из приставленных к стенам стульев, сидели всё больше консультативного характера, вспомогательные и второстепенные люди и советники.

– Всё очень просто. – Откинувшись головой на мягкое кресло, проговорила леди Брань. – Это такой психологический приём по выпуску накопившейся нервозности. Когда внутренняя ситуация в стране не складывается, как того хотелось бы, то легче всего перенаправить внимание на внешнее – начать без конца крутить глобус в поисках того, на ком можно выпустить пар.

– И что, получается? – спросил её генпрокурор Снайпс.

– А вот как только он начнёт выкручиваться, то об этом мы тотчас и узнаем. – Усмехнувшись сказала леди Брань, после чего наклонилась к столу и сделала какую-то запись в лежащей перед ней на столе развёрнутой тетради. На что генпрокурор Снайпс, будучи натурой любознательной, что и позволило ему занять столь высокий пост (правда его любознательность часто его заводила не туда, куда следует – а зачем ему тогда задаваться таким нелепым вопросом о своей, как генпрокурора необходимости присутствовать на столь секретных, касающихся нацбезопасности совещаниях? Разве непонятно, что правительство призывая его в свои ряды, тем самым хочет показать, что оно подходит к решению всякой международной проблемы с позиции закона. «Но ведь прокуратура занимает позицию обвинения, а где тогда спрашивается представитель стороны защиты?», – такое (!) спросив, как всегда генпрокурор проявит свою нелепую в этих стенах любознательность) чрезвычайно заинтересовавшись тем, что же интересно такого записала в своей тетради леди Брань, попытался было заглянуть туда через её плечо. Но леди Брань, для которой конфиденциальность не пустое слово, закрыв тетрадь рукой, быстро пресекла попытки генпрокурора нарушить её право на личную жизнь.

– Мистер генпрокурор. – Боковым зрением посмотрев на генпрокурора, тихо и как-то даже задушевно проговорила леди Брань. – Без соответствующего вашим намерениям ордера, я ничем не смогу вам помочь. Так что вам остаётся только догадываться о том, что я тут написала. Ну и заодно о моих намерениях насчёт вас. – Насколько можно, до степени вибрации тихо постучав пальцем руки по подлокотнику своего кресла, одарив Снайпса мимолётной улыбкой, сказала леди Брань.

«Так она же со мной заигрывает!», – сражённый наповал улыбкой леди Брань и последующим своим озарением, генпрокурор Снайпс одновременно вспотел и замёрз от всех этих сулящихся перспектив с леди Брань, при виде которой и так сердце холодком страха обдаёт, а тут ещё такие нескромные, с выходом на полнокровную близость предложения. С чем он и провалился в глубину своего кресла, чтобы там домыслить случившееся.

«Но я ещё так молод». – Попытался про себя разубедить злодейку судьбу, которая таким страшным способом решила отбалансировать его редкую удачливость по жизни – он самый молодой генпрокурор в истории страны.

– Ты же сам знаешь, что всё в этой жизни относительно. – Сам же себе контраргументировал, уже понявший безнадёжность своей позиции генпрокурор Снайпс.

– И что, смириться? – Снайпс сделал попытку докричаться, ну или хотя бы дозваться до тех сил внутри себя, которым больше нравится он сам, чем страшная и старая как смерть леди Брань – поэтому они, его силы, и не позволят случиться неизбежному. Но как им подспудно уже предчувствовалось, все эти силы остались глухи к его призывам, а вооружившись здравомыслием и честолюбием, начали убеждающее нашептывать ему обратное.

А ведь этому, пожалуй, было своё объяснение – такой грозный к преступникам генпрокурор Снайпс, при виде которого в чёрной мантии, коррупционеры сразу же теряли самообладание и частично полные страха штаны, признаться честно, то по дороге к этой вершине прокурорской власти, несколько подрастерял независимость своего суждения. И он частенько сталкиваясь с самой обычной в такого рода делах дилеммой выбора, переступить себя и тем самым переступить следующую, ведущую вверх ступеньку по карьерной лестнице или остаться самим собой и на прежнем месте, то выбирал самое ненужное и одновременно нужное для карьеры – самого себя, через которого и переступал. Правда, на самых последних ступенях, он уже об этом не задумывался, а с лёгкостью переступал через себя. Так что этот крик его души, даже как-то странно было слышать. С чем вскоре и сам генпрокурор Снайпс согласился и принялся, поглядывая исподлобья на леди Брань, искать для себя выгоды из своего полузависимого положения и предполагаемого будущего с ней сотрудничества.

«М-да. Видок, честно сказать, на любителя». – После небольшого обзора леди Брань, генпрокурор Снайпс вздохнув, вынужден был признать, что он как бы не старался быть не придирчивым, но всё же он далеко не тот любитель, на чей эстетический вкус могла бы рассчитывать слишком невкусно и сухо выглядящая леди Брань.

– И откуда у этих старых, что за страшных дев, такая тяга к молодым и симпатичным генпрокурорам? – Снайпс вдруг вспомнив о том, как он отвергал множество лестных предложений, от куда более симпатичных и одним только молодым возрастом, соблазнительных, осуждаемых им преступниц, про себя вновь сорвался на ожесточение в отношении леди Брань. – Хотя, возможно, ответ на этот вопрос как раз кроется в том, что я генпрокурор, то есть та часть закона, которая выступает с позиции осуждения. Ну а такие поступки этих облачённых властью и красотой на любителя (я что, Пикассо какой-то!) дам, нередко вызывают осуждение. Вот они и стараются с этой стороны убрать угрозу. – Генпрокурор Снайпс бросил ненавидящий взгляд на леди Брань и, взяв стола свою рабочую тетрадь для записей, принялся ожесточённо черкаться в ней.

«Одного уже можно сбросить со счёта, если он, конечно, не хочет пойти на комиссию по этике; а нечего было так соприкосновенно близко, подкатывать на своём кресле к моему», – улыбнулась про себя госсекретарь Брань, таким образом начав собирать свою коалицию против другого центра силы во главе с вице-президентом Шиллингом. «Не единством мнения мы едины, а объединяющим страхом, оказаться в единственном числе», – поразмыслила леди Брань и пока вице-президент накручивает себя, принялась изучать стоящие на столе перед каждым высокопоставленным и, благодаря этому посаженным в мягкие кресла лицам, таблички с именованиями этих лиц.

«Всё-таки эти таблички иногда приносят пользу. Особенно здесь, в этом ограниченном друг друга знающем кругу. – Посмотрев на заплывшее, скорее от беспокойного сна, а не как все здесь присутствующие подумали от беспробудного пьянства, генерала четыре звезды, а дома пять, Браслава, с какой-то странной усмешкой подумала госсекретарь. А вот рядом с ним сидящий директор ФБР Флинт, в этом бесконечно был уверен – бьющий прямо в мозг, исходящий от генерала перегар, он ни с чем не спутает. О чём мистер Флинт давно бы высказал и не в кулуарах, а во всеуслышание, но ему в последнее время никто не верит – он сам виноват, а нечего собирать на всех компромат и постоянно выдвигать до чего же неслыханные обвинения. Вот и добился обратного эффекта, и даже больше, против него теперь ведётся служебное расследование. И, пожалуй, все здесь сидящие, у которых тоже бывают такие моменты, когда они находятся в такого рода нервном расстройстве, ещё больше на него обозлятся.

– М-да. Твою рожу сегодня без этой таблички и не узнаешь. – Поглядывая на Браслава, продолжила радоваться за генерала госсекретарь Брань. А за кого ей ещё радоваться, если за себя она уже давно не радуется и только переживает («Я вас, сволочи, всех переживу!», – иногда леди Брань заносило, и она слишком сильно и несколько иносказательно радовалась за своих коллег по работе). А ведь у неё уже не осталось никаких радостей в этой жизни – единственная радость, зеркало, последние десять лет, не беря в расчёт успехи пластической медицины, заняло к ней совершенно непримиримую позицию и, несмотря на такую близость и продолжительное знание друг друга, не собирается замалчивать все её недостатки. И стоит только ей, даже мельком заглянуть в него, то зеркало своим, сразу же отражающимся в её глазах приговором: «Тьфу. Глаза бы не смотрели!», – портит ей всё настроение, а она в свою очередь, всем остальным своим коллегам по государственной службе.

А ведь у них, её коллег по службе, из-за всей этой свалившейся на их, иногда и хрупкие плечи ответственности и власти преодолевать эту свалившуюся ответственность, и без её хмурного и что уж умалчивать, частенько паскудного настроения, итак забот полон, полного фарфоровых зубов рот. А теперь ещё из-за этого китайского фарфора во рту, добавилась новая забота – перед комитетом по этике необходимо доказать отсутствие своей симпатии к китайским товарищам и их фарфоровому продукту (нужно, или самому разбить себе зубы и показать, что их качество фарфоровых изделий ни в какой конгрессменский рот не лезет, или показать зубы комиссии по этике, которая сама позаботиться о вас и сама выбьет зубы).

Ну да бог с их зубами, в конце концов, они ведь их не на полку кладут, а значит, у них всё не так уж плохо в сравнении с леди Брань, у которой все зубы были свои и поэтому они, время от время её мучили своим кариозным видом и приступами нервного состояния. А всякая нервность, отдаваясь в её голове, часто приводила леди Брань к несдержанности – да и зеркало опять выкинуло новый фокус, новую морщину – и она крыла своих подчинённых не только словом, но и каким-нибудь запущенным в них канцелярским предметом, ещё недавно стоящим на её столе, а сейчас, и заметить не успела, как он уже уравновесил собой пышную причёску мелкого атташе.

Но мелкий атташе пока ещё не дослужился до того, чтобы перед ним стояла такая красивая, с его именем табличка и поэтому леди Брань, заслуженно им, может не обращать внимание на таких как он, без табличек с именем людей. Впрочем, и имеющие перед собой таблички люди, тоже не должны злоупотреблять оказанным им доверием и не слишком забываться о том, кто они есть такие, а иначе, именно эта табличка и напомнит им о их месте здесь, в этом кабинете. И если, к примеру, тот же советник по национальной безопасности, генерал Макмастер, забудет, что он всего лишь советник и начнёт раздуваться от важности и затыкать всем рот, то госпожа госсекретарь Брань, а в девичестве до госслужбы, весёлая и ласковая мисс Оллрайт (она бесконечно хотела походить на одну не безызвестную «железную леди» и из-за своей нервности – она всё время боялась не соответствовать своему идеалу, и поэтому, ещё больше и больше, до степени потери уравновешенности нервничала – на этой почве и добилась только вот такой именной нарицательности), в ответ обзовёт его всего лишь генералом и, проявив дальнейшую по отношению к нему забывчивость, подойдёт к его табличке и, уставившись на неё, станет вспоминать.

Ну а генерал, много секретных звёзд Макмастер, из-за такой фамильярности к себе обращения, не просто потечёт бледностью, но и потерявшись в своём значении для администрации президента – и кто я после всего этого – забыв обо всём, сейчас только одного будет желать – самому посмотреть на эту стоящую к нему спиной, со своим именем табличку. Но пока на неё смотрит госпожа госсекретарь, разве он посмеет так забыться. И госсекретарь Брань, в очередной раз выходит победительницей из этой очередной интеллектуальной схватки.

«Зачем рыться в грязном белье в поисках компромата, когда всё что нужно для достижения конечной цели, находится перед твоими глазами». – Поправляя на своём деловом костюме золотую заколку, сегодня в виде хитро улыбающегося котика – единственное украшение, которое она могла себе позволить (не в плане финансов) – затаённо улыбалась госпожа госсекретарь Брань. – Они ведь сами обвешиваются регалиями, медалями, знаками отличия и довольно самовлюблёнными лицами – читай, не хочу». Госпожа госсекретарь Брань вдруг вспомнила, как одного её пристального взгляда на сверкающую медаль генерала Винсента хватило, для того чтобы он вдруг, до степени сползания с него генеральских лампасов затушевался, и от его радостного выражения лица не осталось и следа. Ну а когда госсекретарь Брань завела разговор о заслугах и наградах, то генерал Винсент и вовсе потерялся – вон из банкетного зала.

И хотя такие воспоминания всегда позволяют отдохнуть душой, но всё же любой организм, даже и её, не такой уже молодой, всегда живёт постоянным обменом веществ и обновлением, и поэтому требует новизны. А где её черпать, как не из действительности, и леди Брань вернувшись в настоящее, теперь уже осознано посмотрела на генерала Браслава, с которого она последние десять минут не сводила своего взгляда, но при этом всё равно в упор не видела.

– А у генерала Браслава сегодня действительно всё с головы на голову перевёрнуто. – Только сейчас заметив, что стоящая рядом с генералом табличка с его именем перевёрнута, леди Брань нашла-таки ту причину, которая так воздействовала на генерала, на которого бы глаза не смотрели, но все здесь сидящие, почему-то, время от времени на него смотрели и от этого просмотра, как-то даже свежели. И хотя леди Брань была столь внимательна к генералу Браславу и даже приблизилась к отгадке той самой уважительной причины, которая могла сказаться на мрачном умонастроении генерала, всё же ей не удалось отгадать истинное положение вещей – а всё из-за того, что она смотрела на Браслава со стороны.

А всё дело в том, что генерал Браслав и был тем самым провокатором, который таким, верх головой образом, перевернул табличку со своим именем. И дело тут не в загадочной душе генерала Браслава и даже не в его желании как-то выделиться среди общей массы, все как под копирку одетых, четырёх звёздных генералов, а просто это ему было необходимо для того чтобы себе напомнить, что он высокопоставленный, важный чин в системе государственного аппарата, а не как он себя сейчас чувствовал, мелким и ничтожным пакостником. Ну а то, что табличка с именем, таким верх ногами образом перевернулась, то тут всё дело в особенности строения самой таблички, имеющей в разрезе треугольный вид и подхода к ней самого Браслава – он вначале её развернул к себе лицом, а затем, чтобы не тратить силы на все эти развороты, просто перевернул на другую грань табличку и она оказывалась лицом к сидящим напротив Браслава людям, правда, уже верх ногами.

«Энергетические вампиры, чёртовы! И главный из них, паскуда, генерал Сканнет», – кипел про себя генерал Браслав, наливая дрожащими руками очередной стакан воды, которые под внимательными взглядами присутствующих за столом лиц, ещё больше дрожали. После чего он, стиснув своими огромными руками стакан так, что казалось, ещё одно его усилие и стакан лопнет под этим давлением, подтягивал стакан к своему рту и под неизменными взглядами присутствующих здесь людей, начинался давиться водой. Выпив же стакан, начавший протекать во всех своих всевозможных местах на теле – под мышками, на спине и в основном на лбу – генерал Браслав ставит обратно стакан и, слишком сильно откинувшись на кресло, чуть было …Хотя, всё же укатился на нём, и креслом вдавился в ноги сзади него сидящего на стуле финансового аналитика Блюма. Чем вызвал повсеместную улыбку в напротив сидящих рядах наблюдателей.

Правда финансовому крючку Блюму, как его называл Браслав, такая неожиданная придавленность ног показалась мало смешным событием, и он в ответ даже позволил себе, скривив лицо, одёрнуть ногу. Ну а генерал Браслав вначале было хотел возмутиться, правда про себя, за такую очевидную несдержанность и злопыхательство своих коллег, но затем повернув лицо назад, заметил того, на кого он таким образом наехал («Так тебе и надо, бюджетный паразит», – Браслав расплылся в улыбке) и он так уж и быть, отнёсся с пониманием к своим коллегам по долгу перед государством, которым тоже иногда бывает скучно на таких нудных совещаниях по поиску выхода из очередной кризисной ситуации.

«Ну и что на этот раз так волнует первые умы администрации? – почувствовав временное облегчение, подкатив обратно к столу, задался про себя вопросом генерал Браслав. – Какая авторитарная голова деспотичного диктатора, мешающая свободно передвигаться углеводородам по направлению демократических режимов, на этот раз не даёт покоя индексу Доу-Джонсона, который опять перестал расти, и уже какую торговую сессию падает вниз?», – усмехнулся Браслав, посмотрев по сторонам. Ну а так как все в это время смотрели на него, то генерала Браслава, непонятно почему, вдруг посетила провокационная мысль, заставившая его покрыться холодными мурашками.

«Так это ведь я, та самая непутёвая голова, которая создала ту взволновавшую всех кризисную ситуацию – зря, что ли они тогда все смотрят на меня». – Стараясь долго не останавливать свой взгляд на ком-то одном из напротив сидящих людей, перепугавшийся за себя, а так он ничего больше не боится, генерал Браслав начал беспокойно озирать сидящих людей. Да что же я такого натворил? Ума не приложу и совершенно не представляю, что произошло. – Несколько слукавил генерал Браслав. И хотя он детализировано мало что мог представить, что он там такого натворил и за что все вдруг на него так ополчились, тем не менее, общую причину, которая могла привести ко всему этому, им была доподлинно известна – он в пылу ярости на полученное на совещании от мистера Твистера унижение, ушёл в автономное плавание – в запой. Ну а то чем грозит это его автономное плавание, тем, кто встанет на его пути, генерал Браслав, по разбитым в хлам лицам своих подчинённых, доподлинно знал.

А ведь генерал Браслав, это вам не какой-нибудь метр с кепкой росту, генерал-прыщ Сканнет – так его прозвал сам Браслав – а он своим физическим и внешним видом достойно мог поспорить с тем самым самим Арнольдом, правда конечно в лучшие его годы в «Коммандо». Что вполне возможно и опять же, в очередной раз пытался продемонстрировать генерал Браслав – а тогда откуда на его лице чёрная, похожая на гуталин краска. Генерал Браслав в поиске подтверждения этих своих догадок, потянулся рукой к своему уху, где взявшись за мочку уха, растёр её и, вернув руку обратно, посмотрел на неё и по черноте пальцев начал склоняться к озвученной его капралом версии.

Так генерал Браслав, не найдя под рукой срочно ему нужной краски для нанесения на своём лице маскировки – генерал Браслав именно с этого художественного ритуала начинал своё перевоплощение из простого генерала в опасного и очень кровожадного (капрал не даст соврать) коммандос – конечно же разозлился и, тут же (с горя) допив из горла бутылку виски, попытался для начала разбить её об голову капрала. Ну а так как капрал был далеко не новичок, и знал, на что способен Браслав, то генерал само собой в него не попал, а вот в окно своего кабинета, даже очень точно.

А вот это сквозное на вылет попадание в окно бутылкой, и заставляет на мгновение задуматься генерала Браслава. А всё дело в том, что висящие на окнах жалюзи, не оказали совершенно никакого сдерживающего воздействия на брошенную им бутылку – в ней он видел выпущенную из «джавелина» ракету, а жалюзи им представлялись, как решётчатая защита для бронетехники (Браслав всегда мыслил по военному) – и спокойно пропустили сквозь себя выпущенную из рук Браслава бутылку-ракету.

И, конечно, Браслав, и слушать ничего не хочет, что сила ударной мощи ракеты-бутылки по своим техническим характеристикам, ни чьему аналитическому уму непостижима и ни какими баллистическими параметрами не исчислима. И Браслав естественно вполне справедливо возмущён таким безответственным производителем бронезащиты, который не может создать достойную защиту и тем самым не может должно обеспечить сохранность вверенной ему техники.

– Нет, с такими защитниками отечества и бронетехники, мы контракты заключать не будем. – Сделал свой вывод из всего случившегося Браслав.

После же всего этого разбитного поведения генерала Браслава, из разбитого окна его обдаёт свежим воздухом и он, забыв о прежних своих мыслях, тут же решает, что для коммандоса спортивная подготовка не последнее дело и, заорав: «Рота подъём!», – бросается вдогонку за капралом.

Ну а капралу, как уже говорилось выше, не впервые совершать такие марш-броски по пересечённой местности – перепрыгивая через вставшие на его пути офисные столы, стулья, вписываться в межкоридорные пространства и повороты штаба бригады, попадать в игольное ушко в чуть приоткрытых дверей и, конечно, умеючи преодолевать лестничные пролёты, перепрыгивая зараз через три-четыре ступеньки, а иногда и все пять – и он, пожалуй, сумеет измотать, нет, не противника, а скажем так, временно находящегося на тёмной стороне (у всех бывают свои затмения и умопомрачения, тут уж ничего не поделаешь) генерала Браслава.

И с самого начала этого марш-броска, всех участвующих и в стороне наблюдающим за ним овладела горячность. Так сносящий всё на своём пути – те же всегда ему мешающие двери, в один момент были вынесены с петель – генерал Браслав, сразу показал себя более чем достойным «противником» – его более чем целеустремлённость не давала никому из вставших на его пути шанса, и права на сомнение в мощи Браслава, и он сносил всё, что пыталось воспрепятствовать его продвижению вперёд. Так генерал Браслав, всегда предпочитая полагаться на силу, мощь и внезапность нападения своих морпехов, конечно же, и для себя избрал эту редко дававшую сбоев тактику ведения наступления и, не разбирая дороги и, не тратя время на фланговые обходы этой загромоздившей все проходы офисной мебели, с разбегу из своего кабинета ворвавшись в общий, занятый столами служащих зал, сразу же всем показал, на что он способен.

Правда времени для того чтобы осознать, что сейчас происходит, у этих штабных крыс, как их в своём забытьи величал ставший одним из них генерал Браслав, совершенно не было – если ты не успевал вовремя отскочить, то тебя вместе с мебелью выбрасывало в лучшем случае куда-нибудь к стенке, а в других переломных случаях, заваливало оргтехникой и сломанной мебелью. В общем, генерал Браслав пройдя сквозь все эти офисные ряды, как нож сквозь масло, оставлял за собой офисный разгром, поверженные недоумению и ужасу лица штабных крыс и бумагопад из взлетевших вверх к самому потолку бумаг, которые почему-то не спешили падать, а подхваченные потоком воздуха, которым управляли подвешенные к потолку вентиляторы, очень красочно летали по этому разгромленному помещению штаба.