Читать книгу Социальная работа как служение. История, современные практики, перспективные направления - И. В. Астэр - Страница 5

Астэр И. В.

После крещения Руси в ней получают распространение методики византийского православного исихастского аскетизма.[1] <…>

Необходимость для приверженцев исихазма постоянно поддерживать свое сознание в режиме жестокой чистоты делает для этой аскезы актуальным вопрос о разрыве с мирской средой. Многие исихасты полагали, что духовное оздоровление будет полноценным только в иноческом бытии, отгороженном от мирской суеты стенами монастыря. Более того, многие аскеты приходили к выводу, что и монашеская келья является недостаточной формой уединения. Как и в Византии среди русских исихастов зарождались движения пустынников, столпников, молчальников, накладывающих на себя более суровое бремя оторванности от мира.

Однако, наиболее авторитетные православные аскеты, прошедшие этот путь, утверждали, что метод отшельничества нужен только на первых порах, еще недостаточно опытным людям, которым трудно все время держать внутреннюю молитву и заниматься одновременно чем-то другим. Но по мере возрастания духовной аскетической силы, становится уже второстепенным делом для исихаста его местонахождение и род занятий, внутренне он постоянно находится в общении с Богом. Скажем, и Сергий Радонежский, и Серафим Саровский, и Феофан Затворник прошли ступени сосредоточения в пустынных местах, а затем жили активной не мирской, но наставнической жизнью, синхронно сочетая ее с аскезой исихазма: Сергий Радонежский способствовал прекращению междоусобицы на Руси, Серафим Саровский занимался обустройством женской Дивеевской монашеской общины, Феофан Затворник нес проповедническую миссию, учил молодых исихастов правильно вести аскезу. «Устройте себе внутреннее уединение, – пишет он. – … Пустынь – быть с глазу на глаз с Господом… Хорошо уединяться в стенах от развлечений, но в себя уединяться еще лучше. Уединение внешнее придет само, когда установится внутреннее… Можно быть уединену среди шума мирского и можно быть как в суматохе мирской, в келии».[2] <…>

Монашество выдвинуло особый тип духовности: смысл человеческого бытия и внутреннего, духовного мира человека, идеал «быть», а не «иметь» (по терминологии Э. Фромма), свобода духа, равенство всех людей перед Богом, спасение как мотив истинной моральности, чувство греха как стимул к нравственному самоусовершенствованию. <…>

Секуляризация оказала огромное влияние на женское монашество. <…> В конце XVIII века благодаря стараниям наиболее деятельных монахинь, из числа изгнанных после закрытия их монастырей, стали создаваться первые неофициальные православные общины, по аналогии с монастырем, но ориентированные на активную деятельность в миру. Пример монахинь в деле организации подобных общин поддержали мирянки, им помогали окрестные города и деревни, ждавшие духовной и социальной помощи. Эти общины, за очень редким исключением, придерживались общежительного устава и располагали незначительными капиталами.[3] Жили они на выручку от продажи изделий своего изготовления. Общая молитва постепенно приводила к введению правильного монастырского богослужения, Божественную литургию совершали священники из близлежащих приходов.

Между 1764 и 1917 годами в России было основано 220 женских религиозных общин. С течением времени церковь и государство, не отягощая государственный бюджет финансовой поддержкой общин, стали выказывать одобрение их деятельности; позже многие из них благодаря социальному служению превратились в официальные монастыри.[4] Как результат, в 1810 г. было 94 женских обители, через четыре десятилетия, в 1855 г., насчитывалось 129 монастырей (97 штатных и 32 заштатных) с 2508 монахинями и 6606 послушницами, а к 1914 году общее количество женских монастырей и общин достигло 475, причем они были весьма плотно населены (56 016 монахинь и 94 629 послушницы). <…> При этом государство год от года снижало бюджетное финансирование монастырей. В 1880 году им полагалось 4,1 % от сметы Синода, а в 1900 – только 1,7 %.

Значительное увеличение монахинь и послушниц в XIX веке нельзя объяснить одним только подъемом аскетических настроений у русских женщин; это было не только проявление религиозных исканий. Одной из причин численного роста женского монашества были демографические и социальные процессы, происходившие в России. В связи с разрушением патриархального типа семьи в деревне появилось большое количество незамужних женщин, для которых было неприемлемо монашество в том виде, в котором оно существовало. Именно они пополняли ряды послушниц женских монастырей, жаждавших принятия не собственно монашества, а участия в растущей внешней деятельности своих обителей при больницах, богадельнях школах, приютах. <…>

Женские монастыри в социальной миссии православной религии играли большую роль, чем мужские, они же создавали благоприятные условия для становления церковного института сестер милосердия или его аналога.[5] В 1887 г., например, российские монастыри содержали 93 больницы и 66 приютов для престарелых, две трети которых приходились на женские монастыри; при этом мужских монастырей было тогда 469, а женских только 202 (отчет за 1887 г.). В 80–90 гг., в эпоху Александра III, когда правительство поощряло учреждение церковно-приходских школ, почти во всех женских монастырях открывались такие школы, обычно для девочек, и всегда на средства самих монастырей.[6]

Социальная направленность женщины объясняется не одним только различием между мужской и женской натурой (как утверждает большинство современных православных богословов), но и тем, что многие женские монастыри выросли именно благодаря своей социально-благотворительной деятельности, стали в этом отношении примером для других обителей и обрели признание народа. Так женщина получила больше свободы: возможность самореализоваться, обрести профессию и т. п. <…>

Со второй половины XIX века женские монастыри становятся центрами социальной работы. Религиозные идеалы напрямую начинают соотноситься с понятиями о социальной справедливости, важен не столько подвиг во имя индивидуального спасения, но общественное значение монашеского служения. Появившиеся в конце XIX века «деятельные» монастыри – Костромской Богоявленско-Анастасиин, с училищем для подготовки сестер милосердия, Киево-Покровский, с прекрасной больницей и лечебницей, Леснинский, со школами, приютами, лечебницами, – вызвали неоднозначную реакцию епископата и бурную церковную дискуссию. Понятно, что такого рода социальная активность никак не сочеталась с существовавшими монастырскими уставами, монашеским чином и практикуемой монашеской аскезой [3, с. 139–141]. К тому же монашество еще помнило, как в Петровскую эпоху государство пыталось утилитарно низвести монастыри в приюты для инвалидов, раненных, «подкидышей». <…>

На путь «делания» в ХIХ веке выходят и мужские монастыри. Реформы, начатые Петром I, во-первых, развили «ученое» монашество, а, во-вторых, породили старчество. Костяк немногочисленного ученого монашества составляла иерархия, занятая административной работой, сюда же можно отнести преподавателей духовных академий и отдельных настоятелей монастырей. Многие из представителей ученого монашества занимались миссионерской и просветительской деятельностью [6, с. 176.]. Церковь, впрочем, не поощряла занятия светскими науками. В 1908 году Синод отметил, что в большом количестве получает прошения священников и монашествующих о дозволении обучаться в университетах, и пришел к выводу, что «такое стремление лиц священного сана представляется несоответствующим непосредственным и истинным задачам пастырского служения» [9, с. 176.].

В большей степени поощряла Церковь старцев, но отношение ее было неоднозначным. Благодаря подвигу старцев монастыри крепли как хозяйственно, так и духовно, люди шли исключительно к ним, не в приход, не к настоятелю, а напрямую к Богу посредством старца. Отсюда – запрет на прием людей (например, оптинскому отцу Леониду), отсюда – так и оставшиеся неизвестными подвижники, подвизавшиеся в глухих лесах и не признанные как истинные монахи церковной администрацией. Люди шли к старцам и на исповедь, и за утешением, и за советом. К тому же психологически сложно честно покаяться своему знакомому, пусть и батюшке, а со старцем впредь и не встретишься, да и вера в его мудрость, питаемая людской молвой, была беспредельна. <…>

В конце ХIХ – начале XX вв. православная публицистика относит таких видных старцев, как Серафим Саровский, Амвросий Оптинский и др. к представителям жизни «созерцательной» в противоположность людям деятельным. Мы более склонны полагать, что институт старчества был своеобразным мостом между этими направлениями. Чтобы обрести связь с людьми и иметь, что сказать, необходимо достичь путем индивидуального развития гармонизации внутреннего мира и личностной целостности, в том числе, используя практики созерцания. От «природы» старцы могли быть и «деятелями» и «созерцателями», но посредством культовых практик, молитвенного делания, они достигали состояния духовного покоя. <…>

Поместный собор 1917–1918 гг. определил, что «для удовлетворения нужд богомольцев и местного населения монастыри устраивают: а) приемные покои и аптеки, б) приюты для сирот, в) убежища для инвалидов, г) странноприимные дома»; монастыри обязаны обеспечивать приют и уход престарелым и больным инокам, «если монастыри каждый в отдельности не могут устроить своих богаделен и лазаретов, то изыскиваются средства на учреждение общих для всех монашествующих епархии богадельни и лазарета в одном из монастырей» [18, 4-й вып., с. 38–39].

Русская Православная Церковь вступила на путь обновления. Но было уже поздно. <…> В советские времена система церковной благотворительности была разрушена, и теперь восстанавливается с огромным трудом.

Однако новое время формирует новую мораль. В 2000 году начался медленный процесс модернизации РПЦ. Принципиально новый для истории РПЦ документ, принятый Юбилейным Архиерейским собором в августе 2000 года, – это «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви». Он является ответом Церкви на требования времени и предлагает целую палитру областей, в которых взаимодействие с государством могло бы служить общественной пользе. Среди них – сотрудничество в области образования и воспитания, социальной работы, культуры. <…>

Сегодня можно наблюдать возобновление функции социального патронажа, как то: уход за больными в клиниках, организация церковных больниц, домов для престарелых, интернатов для сирот, обедов для нуждающихся и пр. Есть новшества, связанные с особенностями времени, – общины для лечения наркоманов, алкоголиков.

Практически все обители, которые уже преодолели начальный этап возрождения, развивают социальное служение. Насельницы Аланского Богоявленского женского монастыря и благочинный церквей Северной Осетии протоиерей Владимир Самойленко проводили занятия на курсах психотравмотерапевтов, чтобы иметь возможность оказывать психологическую помощь пострадавшим от теракта в Беслане. Кроме того, на территории монастыря был создан реабилитационный центр для пострадавших в Беслане. В Волгоградском центре социальной реабилитации наркозависимых и ВИЧ-инфицированных, расположенном при Кременско-Вознесенском монастыре в Клетском районе Волгоградской области, более 200 человек прошли курс реабилитации.

При десятках монастырей, в первую очередь, женских, открыты собственные приюты для детей, оставшихся без родителей, действуют богадельни для престарелых, благотворительные столовые для малоимущих или не имеющих работы и постоянного места жительства, гуманитарные склады одежды для них. Примером может послужить Богадельня имени св. равноап. Марии Магдалины для престарелых и инвалидов при Богоявленско-Анастасиинском монастыре в Костроме, богадельня при Новодевичьем монастыре в Санкт-Петербурге. В Новодевичьем и Иоанновском монастырях есть воскресные школы для детей и взрослых. При Свято-Николаевский женском монастыре в Малоярославце открыт детский приют «Отрада и Утешение», при Богоявленско-Анастасиином женском монастыре – детский приют имени св. Иоанна Кронштадтского.

Дети попадают сюда из неблагополучных семей, родители пишут заявление, и монастырь берет на себя все обязанности по содержанию детей. Некоторые девочки стали сиротами уже после попадания в приют. К монашеству их не принуждают: это очень сложный и глубоко личный выбор, – но детство в монастырском приюте все-таки влияет на ход жизни. Некоторые выпускницы закончили духовные училища, где получили профессии иконописцев, регентов, музыкальное образование. Некоторые вышли замуж за священнослужителей.

Подобная социальная деятельность развивается при крупных, более стабильных в хозяйственном отношении монастырях. Но к посильным видам социального служения должны подключаться все обители. Простые люди на территории бывшего советского пространства живут бедно, а местами – чрезвычайно бедно. Монастыри не могут оставаться безучастными к самым насущным, жизненно важным потребностям людей, и это в традиции русского монашества. Поэтому, как отмечают многие насельники обителей, надо стремиться к созданию при всех монастырях трапезных, гостиниц для паломников, и медицинских пунктов для оказания самой элементарной медицинской помощи.

Внимание к нуждам заключенных также необходимо рассматривать как направление монастырской социальной деятельности. В 1990-м году в исправительно-трудовой колонии № 5 в Санкт-Петербурге силами самих заключенных был построен новый храм во имя священномученика Вениамина Петроградского. В настоящее время в большинстве тюрем открыты или строятся православные часовни и храмы. Проведение богослужений и присутствие в тюрьме священника поддерживает нравственную атмосферу среди заключенных и ведет к снижению правонарушений. Например, примерно половина заключенных женских колоний Нижегородской области после освобождения уходит в монастырь. Этому способствует программа дистанционного обучения заключенных основам православия, осуществляемая Нижегородской епархией Русской православной церкви.

Еще одной стороной социальной деятельности монастырей является попечение о молодых людях, готовящихся к службе в армии. С середины 1990-х годов православные граждане по рекомендации настоятелей храмов и монастырей могут призываться в воинские части, в которых действуют или строятся православные храмы и ведется пастырская работа священнослужителями. В воинских частях, расположенных рядом с некоторыми крупными монастырями – Троице-Сергиевой Лаврой, Валаамом и др., по согласованию с Церковью созданы православные подразделения, в которых служат учащиеся духовных училищ и семинарий.

<…> Духовно-просветительская работа в современных монастырях обычно включает в себя создание воскресных школ для детей и взрослых, формирование паломнических служб, организацию катехизических бесед с прихожанами монастырских храмов. Но служение обителей делу просвещения не ограничивается монастырскими стенами. Монастыри организуют молебные пения на открытых местах, привлекая к ним множество народа, проводят массовые крестные ходы, в том числе возрождают исторические традиции дальних крестных ходов по святым местам теми маршрутами, которыми проходили наши предки. Во многих монастырях возрождено книгоиздание и распространение святоотеческой и богословской литературы. В Москве и Санкт-Петербурге сформировались крупные православные издательства.

Отдельные обители сотрудничают с государственными и негосударственными учебными заведениями, открывают в них домовые храмы, имеют возможность проводить учебные занятия теологического и культурологического направлений, иногда даже в рамках учебных планов. Умножается число семинарий, училищ, богословских и регентских курсов, открываемых при монастырях.

С 2000 года в вузах Санкт-Петербурга проводятся просветительские научно-практические конференции и чтения – Кирилло-Мефодиевские, Покровские педагогические, Знаменские, Татьянинские и другие. Для дальнейшего развития просветительских и социальных программ в молодежной и студенческой среде создана Межвузовская ассоциация духовно-нравственного просвещения «Покров», учредителями которой стали 10 вузов Санкт-Петербурга, Духовная Академия и Совет ректоров. Просветительские и краеведческие программы проводятся также в детских оздоровительных лагерях. В Тервеническом монастыре, например, священник является тренером местных детишек по самбо.

Такова распространенная работа, которую монашество проводит в сфере социального служения. К сожалению, объективная социально-экономическая ситуация в стране свидетельствует о том, что необходимость в подобной работе не только еще долго будет существовать, но с каждым годом будет увеличиваться. <…>

Астэр И. В. Современное русское православное монашество: социально-философский анализ. – СПб.: ООО «Архей», 2010. – С. 90–92, 101–105, 108–110, 166–168, 178.